Старик в углу

– Ищите того, кому выгодно преступление – ваша собственная аксиома, – заявила девушка.

– Прошу прощения?

– Персиваль Брукс получил два миллиона фунтов.

– Прошу прощения. Ничего подобного. Ему осталось меньше половины той доли, которую унаследовал его младший брат.

– Теперь – да; но по прежнему завещанию…

– И само завещание было так неуклюже подделано, подпись так небрежно имитирована, что подделку неизбежно обнаружили бы. Разве это вас не поразило?

– Да, но…

– Никаких «но», – прервал Старик. – С самого начала для меня всё было ясно, как Божий день. Ссора, разбившая сердце мистера Брукса-старшего, произошла не со старшим сыном, с которым он давно привык ссориться, а с младшим, которого он боготворил, в которого верил. Разве вы не помните, как Джон О'Нил услышал слова «лжец» и «позор»? Персиваль Брукс никогда не обманывал отца. Все его грехи были на поверхности. А Мюррей вёл тихую жизнь, потворствовал своему отцу и заискивал перед ним, пока, как и большинство лицемеров, не был внезапно изобличён. Кто знает, какой жуткий игровой долг или долг чести, внезапно открывшийся старому Бруксу, был причиной той последней и смертельной ссоры?

Вспомните: именно Персиваль остался рядом с отцом и отнёс его в комнату. Но где же был Мюррей в тот долгий и мучительный день, когда его отец лежал при смерти – идеальный сын, зеница ока старика? В тот день его имя не упоминалось. Он знал, что смертельно оскорбил отца и тот собирается оставить его без гроша. Он знал, что послали за мистером Везередом, и что Везеред покинул дом в начале пятого.

И вот тут проявляется сообразительность Брукса-младшего. Он подстерёг Везереда в парке и ударил его палкой по затылку, но не мог заставить завещание исчезнуть. Оставался слабый шанс на то, что другие свидетели знали о новом завещании – партнёр мистера Везереда, его клерк, кто-то из слуг. Поэтому завещание после смерти старика полагалось обнаружить.

Далее, Мюррей Брукс не был искусным фальсификатором; требуются годы обучения, чтобы стать таким. Подложное завещание, выполненное им самим, обязательно обнаружат – да, именно так, обязательно обнаружат. Но подделка будет явной, грубой – и тогда её посчитают не имеющей силы, заклеймят фальшивкой, а действительным признают первоначальное завещание 1891 года, столь благоприятное для интересов молодого негодяя. Было ли это коварством или просто дополнительной предосторожностью – то, что Мюррей так вызывающе подделал завещание в пользу Персиваля? Трудно сказать.

Во всяком случае, это – самый умный штрих во всём изумительно продуманном преступлении. Спланировано злодеяние великолепно, исполнено – с достаточной лёгкостью. У Мюррея имелось несколько часов свободного времени для подготовки поддельного документа. А подсунуть его ночью под подушку мертвеца – проще простого. Кощунство не вызывает содрогания у таких натур, как Мюррей Брукс. Оставшаяся часть драмы вам уже известна…

– А как же Персиваль Брукс?

– Присяжные вынесли вердикт – «невиновен». Против него не было никаких улик.

– А деньги? Неужто мерзавец до сих пор не прикоснулся к ним?

– Нет, прикоснулся, и даже очень, но он умер около трёх месяцев назад, и забыл принять меры предосторожности и составить завещание, так что бизнес всё-таки перешёл к его брату Персивалю. Если вы когда-нибудь поедете в Дублин, я бы посоветовал вам заказать бекон Брукса. Очень вкусный.

ГЛАВА XXIV.

БЕСПРЕЦЕДЕНТНОЕ НАСИЛИЕ

– Любите морские курорты? – спросил Старик в углу, закончив ланч. – Я имею в виду не побережье Остенде или Трувилля, но честное английское побережье с негритянскими менестрелями, трёхшиллинговыми туристами и грязными, дорогими меблированными квартирами, где с вас берут шиллинг за газ в холле по воскресеньям и шесть пенсов в другие вечера. Вас это интересует?

– Я предпочитаю деревню.

– Ах! Возможно, вы и правы. Лично мне один из наших английских приморских курортов понравился только однажды, и длилось это всего неделю – когда Эдвард Скиннер предстал перед судом по обвинению в так называемом «Брайтонском насилии». Не знаю, помните ли вы тот памятный день в Брайтоне – памятный для элегантного городка, больше связанного с развлечениями, чем с загадками – когда исчез мистер Фрэнсис Мортон, один из самых известных жителей. Да! Исчез так же бесследно, как исчезает дама на сцене мюзик-холла. Он был богат, имел хороший дом, слуг, жену и детей – и исчез. От этого никуда не деться.

Мистер Фрэнсис Мортон жил со своей женой в Брайтоне, в одном из больших домов на Сассекс-сквер в районе Кемп-таун. Миссис Мортон славилась американизмом, чванными зваными ужинами и красивыми парижскими платьями. Она была дочерью одного из множества американских миллионеров (кажется, её отец был чикагским мясником), которые любезно обеспечивают английским джентльменам богатых жён. Миссис Мортон вышла замуж за мистера Фрэнсиса Мортона несколько лет назад и принесла ему четверть миллиона по единственной причине: она влюбилась в него. Сам он не был ни красивым, ни выдающимся; фактически – одним из тех мужчин, у которых на лице явственно проступает слово «СИТИ».

Он был джентльменом с устоявшимися привычками, каждое утро ездил в Лондон по делам и каждый вечер возвращался на «поезде мужей»[69]. И настолько привержен этим привычкам, что вся прислуга в доме на Сассекс-сквер принялась без устали сплетничать по поводу того факта, что в среду, 17 марта, хозяин не появился дома к ужину. Хейлз, дворецкий, заметил, что «хозяйка явно разволновалась, так что за столом ей кусок в горло не лез». Вечер продолжался, а мистер Мортон не появлялся. В девять вечера молодого лакея отправили на станцию выяснить, не видели ли там его хозяина, или – упаси Господи – не произошла ли авария на линии. Юноша опросил двух-трёх носильщиков, книжного киоскёра и билетного кассира; все единодушно утверждали, что мистер Мортон не уезжал в Лондон в течение дня, что его не видели в окрестностях станции, и что уж точно, не приходило никаких сообщений о происшествиях ни на верхней, ни на нижней линии.

Утром 18-го в дверь постучал лишь почтальон[70], и всё: ни мистера Мортона, ни каких-либо сведений о нём или новостей от него. Миссис Мортон, скверно выглядевшая и разбитая после бессонной ночи, отправила телеграмму портье в холле большого здания на Кэннон-стрит, где находилась контора её мужа. И через час получила ответ: «Вчера мистера Мортона не видели весь день, сегодня – тоже». К полудню все в Брайтоне знали, что некий житель таинственным образом исчез из города или в самом городе.

Прошло два дня, затем ещё один, а мистер Мортон по-прежнему отсутствовал. Полиция предпринимала всё возможное. Джентльмен был настолько хорошо известен в Брайтоне – поскольку проживал там два года – что не составило ни малейшего труда установить следующий факт: он не выезжал из города, так как никто не видел его на вокзале ни утром 17-го, ни в любое другое время с того дня. Город взволновался. Сначала пресса взяла шутливый тон. «Где же мистер Мортон?» – вопрошали вечерние газеты. Но по прошествии трёх дней, когда о достойном жителе Брайтона, как и раньше, ничего не было слышно, а миссис Мортон с каждым часом выглядела всё более измученной и измождённой, лёгкое беспокойство сменилось тревогой.

Появились смутные намёки на нечестную игру. Просочились новости, что пропавший джентльмен в день своего исчезновения имел при себе крупную сумму денег. Ходили также неясные слухи о скандале, связанном с самой миссис Мортон и её прошлым, о котором ей, тревожась за мужа, пришлось рассказать детективу, ведущему дело.

Зато в субботу в вечерних газетах появились следующие новости:

«Действуя на основании полученных сведений, полиция сегодня ворвалась в один из номеров Рассел-Хауса, высококлассного особняка с меблированными комнатами на Кингс-Парад, где и обнаружила нашего пропавшего известного горожанина, мистера Фрэнсиса Мортона, которого ограбили, а затем заперли в этой комнате в среду, 17-го. Когда мистера Мортона нашли, он находился в последней стадии истощения. Его привязали к креслу верёвками. Рот замотали толстой шерстяной шалью. Поистине, это настоящее чудо, что, оставшись без еды и страдая от нехватки воздуха, несчастный джентльмен пережил ужасы четырёх дней заключения.