Старик в углу

Утренние газеты 2 февраля сообщили читателям печальную весть, и те же самые газеты содержали другую, ещё более поразительную новость. То, что узнали читатели, стало прелюдией к серии сенсаций, каких мирный, тихий Дублин не знал уже много лет. В тот самый день, когда скончался величайший миллионер Дублина, мистер Патрик Везеред, его адвокат, был убит в Феникс-парке в пять часов пополудни, когда после визита к клиенту в Фицуильям-Плейс пешком возвращался к себе домой.

Патрик Везеред был так же известен, как пресловутый пуп земли; его таинственная и трагическая смерть повергла в ужас весь Дублин. Шестидесятилетнего юриста ударили по затылку тяжёлой палкой, задушили, а затем ограбили, так как ни денег, ни часов, ни бумажника при нём не нашли. А полиция выяснила, что Патрик Везеред ушёл из дома в два часа дня, и при себе у него были и часы, и бумажник, и, несомненно, деньги.

Провели дознание, и в отношении некоего неустановленного лица или лиц вынесли вердикт о преднамеренном убийстве.

Но Дублин ещё не исчерпал свой запас сенсаций. Миллионера Брукса похоронили с должными пышностью и великолепием, и его завещание было утверждено (к тому времени бизнес и личные сбережения покойного оценивались в два с половиной миллиона фунтов стерлингов) Персивалем Гордоном Бруксом, старшим сыном и единственным душеприказчиком. Младший сын, Мюррей, посвятивший лучшие годы своей жизни тому, чтобы быть другом и помощником отцу, пока Персиваль гонялся за артистками балета и звёздами мюзик-холла – Мюррей, который, по общему признанию, был зеницей отцовского ока – остался с жалкими крохами в 300 фунтов стерлингов в год и без какой-либо доли в гигантском бизнесе дублинской корпорации «Брукс и сыновья», занимавшейся консервированием бекона.

Публика и дублинское общество тщетно пытались понять, что произошло в особняке Бруксов. Пожилые мамаши и стыдливые débutantes[65] поспешно изобретали средства, с помощью которых в следующем сезоне им было бы легче проявить холодность к молодому Мюррею Бруксу, столь внезапно превратившемуся в безнадёжно «незавидную партию» на брачном рынке. Однако эти переживания завершились гигантским, ошеломляющим скандалом, обеспечившим пищу для сплетен в каждой дублинской гостиной на последовавшие три месяца.

Мистер Мюррей Брукс подал иск о признании действительным завещания, составленного отцом в 1891 году, заявив, что последнее завещание, составленное в день смерти отца и объявляющее брата единственным душеприказчиком, недействительно и ничтожно, поскольку является подделкой.

ГЛАВА XXII.

ПОДДЕЛКА

– Факты, всплывшие в связи с этим из ряда вон выходящим происшествием, оказались достаточно загадочными, чтобы всех поставить в тупик. Как я уже упоминал ранее, друзья мистера Брукса не могли поверить, что старик оставил своего любимого сына практически без гроша в кармане.

Видите ли, Персиваль всегда был жалом во плоти[66] старика. Скачки, азартные игры, театры и мюзик-холлы являлись в глазах старого мясника неисчислимым количеством смертных грехов, которые его сын совершал каждый день всю свою жизнь, и все обитатели Фицуильям-Плейс свидетельствовали о многочисленных и ожесточённых ссорах, возникавших между отцом и сыном из-за долгов последнего в азартных играх и скачках. Многие утверждали, что Брукс-старший скорее оставил бы свои деньги благотворительным организациям, чем увидел бы, что их растрачивают на ярчайших звёзд, украшавших сцену мюзик-холла.

К рассмотрению дела приступили в начале осени. Тем временем Персиваль Брукс прекратил общаться с товарищами по ипподрому, поселился в особняке Фицуильям-Плейс и занялся делами отца без управляющего, но с теми же энергией и расчётливостью, с которыми ранее занимался более недостойными делами.

Мюррей решил не оставаться в старом доме; без сомнения, воспоминания носили слишком свежий и болезненный характер. Он устроился в семье мистера Уилсона Хибберта, партнёра покойного Патрика Везереда, убитого адвоката. Сами Хибберты были тихими, скромными домоседами, обитавшими в убогом домишке на Килкенни-стрит, и бедняга Мюррей, несмотря на своё горе, явно с горечью переживал переход от роскошных покоев в отцовском особняке к нынешней крошечной комнате и незатейливой еде.

Персиваль Брукс, став обладателем дохода более ста тысяч фунтов в год, подвергся жестокой критике за то, что так строго придерживался буквы завещания и выплачивал брату лишь ничтожные 300 фунтов стерлингов – в буквальном смысле слова крошки с собственного великолепного обеденного стола.

Так что рассмотрение этого дела об оспаривании завещания ожидалось с растущим интересом. Тем временем полиция, поначалу казавшаяся достаточно разговорчивой по поводу убийства мистера Патрика Везереда, внезапно проявила странную сдержанность, и эта сдержанность заставила публику волноваться до тех пор, пока однажды «Айриш Таймс» не опубликовала следующий неожиданный и загадочный абзац:

«Из авторитетных источников, чья осведомлённость не подлежит сомнению, стало известно, что в связи с жестоким убийством выдающегося жителя нашего города мистера Везереда ожидаются некие экстраординарные события. Полиция, по сути, тщетно пытается сохранить в секрете тот факт, что у них имеется улика столь же важная, сколь и сенсационная, и они просто выжидают начала общеизвестного разбирательства в суде по наследственным делам, чтобы произвести арест».

Дублинская публика хлынула в суд, чтобы выслушать аргументы на процессе, обещавшем оставить незабываемый след. Я лично тоже отправился в Дублин. Как только мне удалось пробиться сквозь толпу, я смог оценить актёров разыгрывавшейся драмы. И, как зритель, был готов насладиться ею. Я увидел Персиваля Брукса и Мюррея, его брата – истца и ответчика. Оба красивые и хорошо одетые, и оба старались, не прекращая разговаривать со своими адвокатами, казаться равнодушными. На стороне Персиваля Брукса выступал Генри Оранмор, выдающийся ирландский адвокат Короны, а молодой многообещающий барристер Уолтер Хибберт, сын Уилсона Хибберта, защищал интересы Мюррея[67].

Мистер Хибберт-младший объявил, что завещание, датированное 1891 годом, было составлено мистером Бруксом во время тяжёлой болезни, угрожавшей прервать его жизнь. Это завещание было передано на хранение поверенным Везереду и Хибберту. Согласно ему, мистер Брукс разделил свои личные средства поровну между двумя сыновьями, но полностью оставил бизнес младшему сыну с выплатой Персивалю 2000 фунтов в год. Поэтому, как вы понимаете, Мюррей Брукс был крайне заинтересован в том, чтобы второе завещание признали недействительным.

Старый мистер Хибберт умело проинструктировал сына, так что вступительная речь Уолтера Хибберта была яркой и логичной. Он заявил от имени своего клиента, что завещание от 1 февраля 1908 года никак не могло быть составлено покойным мистером Бруксом, поскольку полностью противоречило ранее заявленным намерениям, но даже если мистер Брукс в тот день и составил какое-то новое завещание, то определённо не в пользу мистера Персиваля Брукса, и поэтому то, что предъявлено – абсолютный подлог от начала до конца. Мистер Уолтер Хибберт собирался вызвать нескольких свидетелей в поддержку обоих заявлений.

С другой стороны, мистер Генри Оранмор веско и вежливо ответил, что у него тоже имеется несколько свидетелей, и он собирается доказать, что мистер Брукс вне всяких сомнений составил завещание в тот день, о котором идёт речь, и что, какими бы ни были его намерения в прошлом, он, очевидно, изменил их в день своей смерти, так как завещание в пользу мистера Персиваля Брукса было найдено после смерти завещателя под его подушкой, должным образом подписанное и засвидетельствованное, и во всех отношениях является законным.

И грянула нешуточная битва. Обе стороны предъявили массу свидетелей, чьи показания были более-менее важными; в основном – менее. Но интерес сосредоточился на прозаической фигуре Джона О'Нила, дворецкого в Фицуильям-Плейс, служившего семье мистера Брукса в течение тридцати лет.