Седьмой лорд

Цзин Ци улыбнулся.

– Господин, что платит мое жалованье, – тот, за кого я умру. Князь Наньнина уже давно стал мучеником в войне за столицу, и теперь ему осталось меньше половины его гнилой жизни, изнутри он набит соломой. То, что Великий Шаман согласился взять этого ученика под свою опеку, – моя великая удача.

У Си плохо понимал, к чему была их взаимная вежливость, но по выражению лица Великого Мудреца у него возникло смутное ощущение, что эти слова не были приятны для уха. Как раз в тот момент, когда он собирался заговорить, его остановил взгляд старика. Цзин Ци заметил это краем глаза и легонько улыбнулся, опустив голову, чтобы выпить чай – мальчик, твой учитель боится, что его раскроют.

Великий Мудрец снова сощурился, взял в руки трубку, поднес к губам, глубоко затянулся и выдохнул.

– Хоть вы и говорите так, князь, но это человеческая природа… тяжело покидать родные земли.

– Если человек не оставит кусок земли под ногой, как он узнает, насколько велик мир? – с улыбкой спросил Цзин Ци.

– Насколько велик мир? Наш Наньцзян не такой уж и большой.

– Гора не должна быть высокой. Пока на ней живет бессмертный, у нее будет имя.

Великий Мудрец изумился, осторожно оценив Цзин Ци. Тот тоже невозмутимо посмотрел на него. На какое-то мгновение эти два старых лиса с улыбкой обменялись взглядами.

У Си ощутил тоску, увидев, что эти двое были настоящими родственными душами. Когда он еще только приехал в столицу, ему показалось, что Цзин Ци чем-то напоминал Великого Шамана, но только сейчас он осознал, что это чувство никуда не исчезло. Сначала они прощупали почву, потом сразились друг с другом парой фраз, а затем поговорили о нескольких несущественных вещах, попеременно отсылая к Будде. Лишь когда подошло время ужина, У Си наконец нашел повод распрощаться.

Перед их уходом Великий Мудрец сказал:

– У Си, я стар и к тому же провел здесь всю жизнь. Я хочу выйти и оглядеться вокруг. Мои вещи уже собраны – я со спокойной душой передаю Наньцзян тебе.

У Си ошеломленно повернулся, чтобы посмотреть на своего старого учителя.

Тот улыбнулся.

– Ты вырос.

По дороге назад У Си не сдержался и начал расспрашивать Цзин Ци.

– Каждый раз меня преследует ощущение, что я глуп. Я не понимаю девяносто процентов из того, что говорит учитель. Не ожидал, что вы с ним окажетесь родственными душами.

Цзин Ци остановился, странно посмотрев на него.

– …Почему ты так честен?

У Си приподнял брови, и Цзин Ци вздохнул, объяснив:

– Я ничего с ним не обсуждал. Я даже не понимал слов, что произносил мой собственный рот.

У Си тупо уставился на него. Цзин Ци покачал головой и улыбнулся.

– То же самое и с твоим учителем. Как ты можешь понять слова, которых не понимает он сам? Он просто-напросто забавляется с тобой. Разве в чьей-нибудь жизни может быть такое количество сложных вещей? Я не понимаю, что говорю, а раз он может поддержать разговор, значит, тоже не понимает. Связывание предложений – не более, чем праздная бессмысленность, чтобы скоротать время. Наряжаться божеством, чтобы изображать демона… иногда это тоже своего рода развлечение. Когда ты подрастешь, то поймешь.

Иногда убеждения и представления рушились, приводя человека в полное уныние. Постепенно уныние накапливалось, и ребенок становился взрослым.

Великий Мудрец сказал, что отправится в странствия, и на следующий же день ушел, оставив за собой книги и абсолютную чистоту.

Позже в Наньцзяне был выбран новый юный шаман – четырехлетний мальчик Лу Та. У него были большие глаза, он был милым и умным, никогда не плакал и не поднимал шум. Его телосложение для занятий боевыми искусствами уступало телосложению У Си, но он был крайне одарен и никогда не забывал то, что видел хотя бы раз.

Цзин Ци сразу же признал его своим сыном, однако, когда они играли где-то вдвоем, неясно было, кто из них был отцом, а кто сыном.

Лу Та был сообразительным, а сообразительные дети, как правило, были любознательны. Постепенно он обнаружил, что, хоть учитель и был добр к его отцу, он также был очень «строгим». Например, он заставлял отца есть еду, которую тот не любил, не разрешал ему слишком много спать и не давал пить сладкий холодный суп.

Наконец, однажды, когда учитель вышел, а отец перекладывал змеиное мясо из своей тарелки в его, Лу Та не удержался и спросил:

– Все говорят, что ты был очень-очень важным чиновником в Великой Цин. Почему ты боишься учителя?

Цзин Ци продолжил работать палочками, перекладывая еду, не изменившись в лице.

– Почему это я боюсь его?

Лу Та начал загибать пальцы: учитель не дает тебе делать то, учитель не дает тебе делать это, раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь – все это действительно заставляло людей задумываться. Он был озадачен тем, почему его отцом было так легко помыкать и почему он, что бы ни говорил, раз за разом совершал то же самое «преступление», даже если честно признавал ошибку? Лу Та спросил его и об этом.

Цзин Ци вытянул руку и погладил его по голове, улыбнувшись.

– Он полностью мой. Разумеется, я уступаю ему.

Тут же самый недисциплинированный отец отложил палочки, проникновенно сказав:

– Ах, Лу Та, послушай отца: если ты хочешь быть хорошим человеком, для начала тебе нужно иметь хороший желудок [2]. Совершенно нормально, если у твоей жены будут небольшие вспышки гнева. Если не на тебя, на кого еще она может злиться? Если ты не сможешь выдержать ее, сможешь ли ты выдержать кого-нибудь вообще?

[2] – игра слов: 肚量 (dùliàng) – одновременно «аппетит» и «великодушие, снисходительность».

Лу Та кивнул, наполовину поняв его.

– Тебе нужно тщательно заботиться о том, кто принадлежит тебе, – снова заговорил Цзин Ци. – Ты не должен злить его. Если же ты это сделаешь, то усмири свою гордость и успокой его, как бы это ни было трудно. Кем бы ни была твоя жена, это та, кого ты будешь нежно любить. Ты видишь, что твоего учителя с утра до ночи кто-то постоянно прерывает даже во время еды, и это тяжело для него. Утешать его – моя обязанность.

Лу Та снова кивнул, а затем уважительно сказал куда-то в сторону входа:

– Учитель.

Тело Цзин Ци превратилось в камень.

Долгое время спустя он обернулся, взглянул на У Си, который неизвестно сколько времени стоял, оперевшись о дверной косяк, и выдавил улыбку:

– …Ты вернулся довольно скоро…

И тут же вышел без единого звука.

Почему-то, даже услышав его объяснение, Лу Та все еще считал своего отца немного трусливым.

На следующий день он не видел отца все утро. Лишь в полдень он обнаружил, что тот только что встал. Его движения были слегка неловкими, а на лице виднелись следы усталости.

На этот раз Лу Та сдержал свою настороженность и ничего не спросил. Он слышал от слуги, А-Цина, что прошлой ночью Великий Шаман запер дверь и запретил их беспокоить, но когда тот пошел в уборную посреди ночи, то случайно прошел мимо и услышал доносившиеся изнутри прерывистые всхлипы.

Вспомнив едва заметный фиолетовый след, видневшийся из-под воротника его отца, Лу Та тихо вздрогнул и послушно принялся за выполнение своих заданий.

Он подумал, что учитель действительно ужасный человек.

Экстра 3. «Другая сторона моста Найхэ»

[Прошлая жизнь: Хэлянь И]

Память напоминала иссохший, полный дыр кусок дерева. Казалось, она впитывала в себя многие вещи, но на самом деле, как только ее касалось время, эти невидимые вещи быстро забывались. Человеческая жизнь длиннее, чем у утренней плесени [1], длиннее, чем у цикады – идя по своему пути, люди терялись в ней.

[1] 朝菌 (zhāojūn) – утренняя плесень [гибнущая с восходом солнца] (обр. что-то недолговечное, эфемерное).

Только внезапно увидев что-то, получалось всколыхнуть и встряхнуть все эти годы воспоминаний. Словно забредившая старая рана от клейма, эти мысли нельзя было подавить.

Однажды, когда шел сильный ливень, Хэлянь И вспомнил Цзин Бэйюаня.