Риф

Денежных переводов больше не было, я задолжал за комнату, хозяйка вздыхала и обещала подождать. Я принялся рисовать – при свете желтого электрического света – маленькие картины, где цвели кактусы, яркие пальмы, мерцало море, рос лес и гуляли темные люди. Собрав свои работы, я отправился в морозное утро на Крымский вал, разложил картины, стал ждать. Впервые после армии в этот день я закурил – на холодном ветру, почти не чувствуя пальцев. Но простояв до вечера, я ничего не продал. Ночью во сне мне показалось, что я сплю быстрее, чем живу. Это было странно, почти страшно – видеть яркий цветной бег своих фантазий куда-то вперед, дальше чем за горизонт. Но я не боялся. Кажется, я даже смеялся во сне, понимая, конечно, что это обман – а проснувшись, я вдруг иначе увидел время на стенных часах: быстрее, гораздо быстрее, чем там, где я жил.

Прошел месяц. Каждое воскресенье я стоял на площади Крымского вала, возле выставочного центра, мерз, курил и наблюдал, как у соседей покупают живописные работы по триста-пятьсот долларов. Наконец я решил обратиться к Лизе и Свете, моим соседкам, у них, мне казалось, есть деньги, они собирались скоро снять двухкомнатную квартиру на двоих. Девушки днем учились, а ночами работали официантками в баре и рассказывали мне, что зарабатывают в основном чаевыми. Я постучал к ним, дверь открыла Лиза – высокая, черноволосая, она всегда, ухмыляясь, рассматривала меня, когда мы встречались на кухне, любила шутки, анекдоты и богатых парней. Я часто видел, как подружек подвозили к дому в «Мерседесах» и «БМВ».

– Привет, Валерка, – обрадовалась она, – как жизнь?

Я сказал, что нормально, вошел в комнату и сел на диван, не зная с чего начать.

– А где Света? – спросил я

– На свидании, где же еще… Хотя может в институте, кто ее знает, – Лиза большими темными глазами, почти не моргая, смотрела на меня. В ее губах дрожала улыбка. Мне показалось, что она хочет о чем-то спросить.

– Ну… – сказала она, – как твои картины, Валерка, покупают?

– Нет. Кстати, Лиза, у меня к тебе просьба…

– А у меня к тебе вопрос, – Лиза прищурила свои глаза.

– Давай, валяй, – лениво сказал я, – я слушаю…

– Ты почему все время один?

– То есть как – один? – сглотнув, я удивленно посмотрел на нее, уже чувствуя, что краснею.

– Да так, один и один. Девчонки к тебе не ходят, вот что.

– Господи боже мой, – я покачал головой и засмеялся, – да мало ли где я с девчонками встречаюсь…

– А ты не смейся, – Лиза говорила резко, отрывисто, глядя мне в глаза.

Ее губы уже не улыбались. Она сидела на стуле напротив меня, запахнувшись в длинный до пят махровый халат и закинув ногу на ногу.

– Ведь тебе уже есть двадцать?

– Ну есть.

– И ты девственник?

Вопрос был слишком прямой. Помедлив, я усмехнулся:

– А вы со Светой – лесбиянки?

– Да, – быстро ответила Лиза, не отрывая от меня взгляда. Я заметил, что она, сидя на своем стуле, покачивается.

– Прекрасная откровенность, – помедлив, произнес я. Ее слова почему-то смыли мой стыд, и я уже не краснел.

– И, – добавила Лиза, – я еще люблю кое-кого, например – тебя.

– И за это тоже спасибо, – я поднялся.

– Ты уходишь, Валерка?

– Черт возьми, – я быстро заходил по комнате, – я хочу одолжить у тебя денег, вот и все. Мне нужно заплатить за квартиру, за три месяца, вот и все…

Я обернулся и посмотрел на Лизу. Она сидела согнувшись на своем стуле, ноги, закрытые халатом, расставлены, локти упираются в колени, голова на ладонях и черные волосы рассыпаны по плечам. Она добродушно улыбнулась:

– Извини, я кажется несу чушь. Я просто пьяна, знаешь. Мне надоело все, мне двадцать пять и я все еще учусь и гребу деньги ночью. У меня был муж, знаешь, и кроме него еще двадцать мужчин. Я дрянь?

– Ладно, я потом зайду, – сказал я.

– Не успеешь. Завтра мы переезжаем на две разные квартиры. Я ненавижу Светку и она меня тоже. Все надоело, Валера, иди ко мне.

– Что? – вздрогнув, я замер и посмотрел на нее. Она сидела тихо и смотрела прямо, сквозь меня, не моргая и не шевелясь. Я слышал звук моих наручных часов. Потом на кухне хлопнула дверь – хозяйка вышла из комнаты. Потом снова наступила тишина, а мне стало жарко, горячо, как когда-то давно, в детстве. Ничего не понимая, разглядывая ее лицо, я сделал шаг от двери. Затем второй, третий.

– Стоп! – вдруг крикнула она, расширив глаза. Ее взгляд обезумел, мне сделалось страшно. – Я передумала, – быстро, с отвращением сказала Лиза, опустив глаза, – вали отсюда…

Я медленно повернулся и ушел. Проходя мимо кухни, я заметил хозяйку, мне показалось, что она – это существо из другого мира. Я закрылся в своей комнате и лег спать, а ночью проснулся, вспоминая вчерашнее – но иначе, спокойней. Потом я снова попробовал уснуть. Я не понимал, почему мне не хочется думать о длинных ногах Лизы, скрытых халатом, о том, как она поцеловала бы меня, обняв руками за голову, и о том, что она говорила бы мне – потом, позже. Я смутно чувствовал, что в чем-то неправ, что сделал нечто, за что следовало ударить и больно сказать: «Вали отсюда!»

Утром они уехали. Хозяйка постучалась в мою дверь и, противно улыбаясь, протянула конверт. «От девочек, – шепнула она. – Вам, Валерочка». Я хмуро принял письмо, заперся, забрался в постель и надорвал конверт – выпало двести долларов и короткая записка: «Извини, деньги отдашь, когда сможешь», внизу был написан номер телефона. В тот день я не пошел на лекции, долго лежал в постели и думал о Лизе,

О Лине, о брате, о родителях, обо всем своем мире. Я успокоился, деньги вернули мне уверенность и обычную, приятную лень созерцания. Я поменял доллары на рубли и заплатил хозяйке, она, считая купюры засаленными пальцами, улыбалась и посматривала на меня добродушно. «Я всегда знала, – сказала она, – что вы, Валерий, порядочный юноша. Вы интеллигентный, воспитанный. Люди такой организации не всегда имеют большие деньги, но это ничего. Главное – учитесь. У вас, наверное, прекрасные родители. Вы один в семье?» «Нет, – ответил я. – У меня есть еще старший брат».

Но нужно было зарабатывать, мои картины не покупали.

Я решил попытать счастья на Арбате – когда-то мне неплохо удавались портреты. Возле кинотеатра «Художественный» я спустился в подземный переход, там стояли и сидели несколько замерзших неподвижных художников. Я раскрыл свой этюдник, вытащил складные стулья. Художники не обратили на меня никакого внимания, лишь один – с бородой, в высокой бараньей шапке – повел в мою сторону глазами и сразу отвернулся. Я наблюдал, как они действуют: время от времени, словно очнувшись от забытья, подскакивают к спешащим через переход прохожим и скороговоркой предлагают: «Нарисуем портрет? Нарисуем вас или вашу даму?» Тех, кого удавалось остановить, они рисовали быстро, стоя, держа планшет с бумагой на локте. Подслушав, сколько стоит портрет углем, я стал делать то же, что и они. Один мужчина, высокий, в вишневом пальто, ухмыляясь, посадил на мой стульчик ребенка, девочку лет пяти. «Только побыстрее, – предупредил он, – нам через пятнадцать минут в театр». Когда я начал рисовать, то сразу с ужасом понял, что не только не успею, но и не смогу передать сходство. Все это напомнило мне армию, только там, если не сможешь и не успеешь, могли избить или отправить в наряд, а здесь – не заплатят. Мужчина молча курил за моей спиной. «Ладно, хватит, – внезапно сказал он, положив мне руку на плечо, – время вышло, можем опоздать». Он взял мой рисунок и показал дочери: «Ну как?» «Очень!» – обрадовалась девочка, и я чуть не бросился ее целовать. «Деньги, сейчас будут деньги», – с каким-то странным удивлением понял я. И они появились – несколько мятых купюр легли на мою ладонь. «Спасибо», – поблагодарил мужчина, и они ушли. Я засовывал пальцы в карманы, дышал на них, растирал, но они не отогревались. «Новенький?» – равнодушно спросили сзади. Повернувшись, я увидел художника в овечьей шапке. «Из Питера приехал, – соврал я, – там дело не очень идет». «А-а, – протянул мужчина, – зимой, оно, дело, нигде не идет». И отходя, посоветовал: «Зря вы сидя рисуете, замерзнете быстро». В тот день я сделал еще один портрет, и радостный вернулся домой.