День очищения

— Чего? — спросил я.

— Вот блонда… Он рили клёвая, так? Личико, фигурка — отвал всего. Я в крэшах, чел.

— Допустим, и что?

— За такой блондой парни должны бегать, как енот за тележкой с сосисками. Но её как будто не видят, чел. Мы сейчас вместе везли бухлишко, я её встретил у склада, так на неё никто головы не повернул, рили. На меня косяка давят, на бухлишко пырятся, на неё — нет. Как так, чел?

— Так тебе же лучше, — удивился я, — что ты переживаешь?

— Слы, чел, я так-то не дофига умный, рили. На помойке вырос. Ну, почти. Но, блин, понять, что я ей не в уровень, у меня ума хватает. Не, чел, я рили хэппи, что такая герла на меня смотрит не как на говно, на меня никто так не смотрел из нормальных. Но я, блин, не понимаю, чел, почему? Я ведь говночел, чел. Всегда был и всегда буду. В чём подвох, чел?

— Не бери в голову, — сказал я, — и не пытайся понять женщин. Говоришь, вместе шли?

— Да, чел, блонда там, во дворе, с цветами возится.

Беловолосая барышня не возится с цветами, а просто сидит на дорожке рядом с клумбой, зажав ладони между коленей. Лицо её впервые выглядит грустным и усталым, плечи поникли.

— Можно? — я присел рядом.

— Да, конечно. В конце концов, это ваш двор.

— Завещание владельца составлено на дочь. Я просто сквоттер.

— Его дочь здесь, — она похлопала ладонью по клумбе. — Я не она.

— Но ведь бар-то один.

— Не совсем. Я не очень хорошо понимаю, как это работает. Специально всё фотографировала, пыталась понять разницу — но она в чём-то есть, а в чём-то нет. У вас здесь всё иначе — клиенты, напитки, атмосфера. Но одежда моего отца висит в вашем шкафу.

— И его деньги лежат в моём сейфе.

— Наверное, у нас я никогда не заглядывала в сейф.

— Ты выглядишь неглупой девушкой, у тебя наверняка есть версия.

— О, у меня их штук сто, — грустно улыбнулась она. — Я год изображала из себя отважную исследовательницу, которая раскрывает тайны этого города.

— Но лишь изображала?

— Да. Для подруги. Для неё это было всерьёз, а я лишь делала вид, что расследую собственное убийство. Зачем? Ведь я и так знаю, кто это сделал.

— А как же остальные тайны города?

— Они слишком омерзительны, чтобы стремиться их узнать. Мне хочется зажмуриться, заткнуть уши и не думать, не думать, не думать о том, что будет через несколько дней… Жаль, это так не работает.

— И всё же, — я осторожно сел рядом. — Почему всё так?

— Я думаю, дело в моём отце, — сказала девушка. — Он сделал неправильный выбор.

— А её отец? — я показал на клумбу. — Правильный?

— Наверное. Я не знаю. Но другой. Поэтому всё пошло иначе. Мы с ней один человек — и два разных. Ваша уборщица была её подругой, не моей. Но я её помню, словно дружила сама. Вот с баром, наверное, то же самое. Словно наш город раздвоился, потому что отец никак не мог сделать выбор. И нас стало две. И бара два. И города два. Но при этом они одно и то же.

— Ваш город раздвоился гораздо раньше, — покачал головой я. — И не один раз. И будет продолжать двоиться, пока это кое-кому выгодно. Но ты всё же жива, это уже что-то.

— Надолго ли? — вздохнула она. — Моему отцу не простили неправильного выбора. Может быть, такой ценой он выиграл для меня всего год. Там у меня даже могилы не будет. Вывезут на свалку, как сбитую машиной собаку. Так что пусть хоть у неё будут лилейники. Ладно, хватит грустить. Как говорит отец: «Пора делать вид, что у нас всё хорошо».

Я поднялся с дорожки и подал ей руку. От девушки пахнет ванилью, и её очень хочется обнять. Но я не стал.

— Мой временный помощник удивляется, что ты в нём нашла.

— Ох, — улыбнулась блондинка, — представляю себе, что он там себе надумал. На самом деле, всё просто: он смешной, нелепый и не очень умный. Но он настоящий. В отличие от нас всех.

— Аргумент, — согласился я.

— А ещё я, скорее всего, очень скоро умру. Это… влияет.

— Понимаю тебя.

— Правда?

— Как никто другой.

— Спасибо. Пойдёмте уже, сейчас придёт из школы ваша уборщица.

— «Пора делать вид, что у нас всё хорошо»?

— Именно.

***

Швабра уже переоделась в джинсы и оттирает крыльцо. Трёт с такой злобой, что, кажется, протрёт дырку.

— Сломаешь инструмент — вычту из зарплаты.

— Серьёзно, босс?

— Нет. Дам премию. За старание. Что случилось?

— О, совершенно Ничего. Обычный день обычной девушки. Для начала кто-то написал на двери моего дома «Отродье». Говном. Так что это не первое крыльцо, которое я отмываю сегодня. Из-за этого опоздала в школу, и после уроков меня вызвали на педсовет. Нашей училки там не было, но были все остальные. Там мне сказали, что я позор школы, выгляжу и пахну как дохлый скунс, тупая и безнадёжная. И при этом ещё смею опаздывать. Поэтому они оставят меня после уроков. Я сказала, что у меня работа.

— А они?

— А они ответили, что раз я так спешу мыть сортиры, то они поручают мне помыть школьные. А они подумают, давать ли мне вообще аттестат или выгнать с волчьим билетом.

— А ты?

— А я захохотала как гиена и сказала, что раз я безнадёжная, то и терять мне нечего. И они могут засунуть мой аттестат себе в жопу, свернув в трубочку, пока я буду подтираться их волчьим билетом. И ушла. Они мне кричали вслед, что я могу не возвращаться, но я и так не собиралась. Знала, что стоит купить платье, оно и не пригодится.

— Перестань, подружка! — к нам на крыльцо вышла блонда. — Отличное платье.

— Мне некуда в нём пойти. На выпускном меня больше не ждут.

— Мы что-нибудь придумаем, поверь! Всё будет хорошо, я знаю!

По блондинке никак не скажешь, что пять минут назад она разве что не рыдала над своей могилой. Делать вид, что всё хорошо, девочка явно умеет. Даже я почти поверил. На секунду.

***

Сегодня «Лимонадики» смотрят на Швабру как-то по-новому. Слухи о конфликте с педсоставом явно разошлись.

— Пырятся, заразы, — буркнула она мне тихо в подсобке, — злорадствуют.

— Может, наоборот, завидуют, — утешил я её, — ты-то уже отмучилась, а им завтра в школу.

— Ой, вот не надо этого, босс. Видишь, сколько их сегодня? Поглумиться пришли, я тебе говорю.

— Тогда надень платье.

— Издеваешься?

— Ничуть. Идти на дно надо с поднятым флагом.

— Я не умею его носить.

— Я подскажу. Декольте должно быть спереди.

— Точно, издеваешься. Я не успела купить к нему туфли.

— Я тебе дам свои, — сказала блонда, — у нас один размер. Фасон походит не идеально, но это точно лучше, чем старые кеды. Разувайся.

— К нему нужна причёска и макияж. Я не умею!

— Слы, жаба, если обещаешь не пинаться…

— Блин, ты-то куда лезешь? — зашипела Швабра.

— Рили, я умею, прикинь. У меня была одна герла, почти цива, она меня научила, пока я у неё вписывался.

— Зачем? — удивился я.

— Ей надо было. Она на работу ходила, нужно было рисовать себе лицо трезвой тёлки. А сама не могла, руки тряслись. Бухала так сильно, что спьяну скинулась, но выжила, этаж был третий. Только спину сломала. Бухать бросила, но краситься опять не могла, парализовало. Я к ней ходил в больницу, наводил красоту, ей хотелось зачем-то. Потом бабки кончились, лепилы её вышвырнули. Хотел ей бабла нарулить с концертов, но наговнял, группа распалась, я забухал с такого, а когда перестал — она померла уже.

— Очень вдохновляющая история, — сказала Швабра зло. — Умеешь мотивировать на позитив. Я просто счастлива отдаться в твои руки!

— Не, жаба, извини, — вздохнул панк, — я ценю, но отдаваться не надо. Ты не в моём вкусе.

— Ах ты…

— Убери её, чел! Она опять пинается!

— Так, — сказал я веско, — делайте что хотите, но, если через пятнадцать минут меня не сменят за стойкой, кое-кто не получит чаевых.

***

Подростков сегодня действительно много. Пять столиков, рекорд. Когда за стойку встал я, по залу прокатился разочарованный вздох. Похоже, Швабра права — не жажда и дефицит мороженого в организме привели их сюда. Впрочем, надежда умирает не сразу, никто не ушёл.