Страница 231 из 245
— Вы мне скажите.
— Я никогда бы этого не сделала.
— Откуда мне знать? — нахмурилась я. — Вы ведь желали Джаю смерти.
Она резко отвернулась, пряча блеснувшие в глазах слезы.
— Он отнял у меня последнее, что было мне дорого. Но я не желаю ему смерти. Я много думала… обо всем… Быть может, я… — она запнулась и прикусила губу, опустив ресницы.
— Джай останется со мной, — тихо, но твердо сказала я.
— Я вижу, ты уже все решила, — повела плечом Изабель, совладав с минутной слабостью. — Что ж, дело твое. Только…
— Что?
Лицо свекрови вновь сделалось надменно-непроницаемым.
— Только будь добра, не опозорь имени моего сына появлением бастарда.
Не дожидаясь ответа, она приподняла юбки и гордо вышла из столовой.
Я проглотила обидный намек, но, в сущности, она была права. Теперь у нас с Джаем все так запуталось.
Впрочем, теперь у нас достаточно времени, чтобы понемногу распутать этот клубок. А пока следовало поговорить с Кимом. Я вышла во двор и первым делом разыскала Вуна. Старый слуга сказал, что видел Кима, направлявшегося в сторону усыпальницы. Я немедленно отправилась следом.
И обнаружила Кима там, в холодных сводах фамильного склепа Адальяро. Ссутулившись и уронив голову ниже плеч, он сидел у каменного гроба Диего. Хозяйский боевой лук стоял рядом, прислоненный к барельефу на стене.
— Ким, — тихо позвала я. Он не шевельнулся. — Я знаю, что ты сделал сегодня. И знаю, почему. Это моя ошибка: мне не пришло в голову объяснить тебе, что произошло тогда. Я знаю, ты любил Диего и хотел отомстить за него. Но Джай не виновен в его смерти.
Ким вскинулся, черные глаза гневно сверкнули. Смолянистые кудри рассыпались по широким плечам. «Красив, как Диего», — грустно подумалось мне.
— Ты слышал, о чем говорила донна Изабель, обвиняя Джая, но тогда она тоже не знала правды. Правда в том, что Джай поднял восстание и освободил Кастаделлу от рабства. Правда в том, что четверо сенаторов были убиты по его приказу. Но Диего должен был выжить. Джай хотел сохранить его жизнь ради меня — и наших детей. Увы, вышло так, что в суматохе на Арене на меня напал один из повстанцев. Диего бросился защищать меня — и был убит подлым ударом в спину. Нет, не от руки Джая. Напротив, он пытался спасти моего мужа. Вынес его с побоища, отправил нас домой. Если и есть чья-то вина в смерти Диего, то лишь моя. Мне не следовало соваться туда. Тогда Диего остался бы жив.
На красивом лице Кима отразилось смятение. Страдание и боль. Из широко раскрытых глаз покатились слезы. Гибкое тело сотряслось мелкой дрожью.
— Ты взял бы на душу большой грех, если бы убил Джая, — тихо добавила я.
Он отчаянно замотал головой, черные кудри упали ему на лицо. Я осторожно отвела их, коснулась пальцами его скулы. Вгляделась в глаза.
— Я должна знать, что ты собираешься делать.
От отдернул голову, словно мои пальцы жгли ему кожу. Принялся быстро и размашисто жестикулировать. Я не понимала ни единого жеста — и все же поняла, что он пытался сказать.
— Я не стану никому говорить. Не стану гнать тебя со двора. Ты защитил меня и донну Изабель, когда мы нуждались в защите. Здесь покоится тело любимого тобой человека. Это и твой дом тоже. Но ты должен обещать, что не навредишь Джаю. Пожалуйста, Ким.
На высоких южных скулах заиграли желваки. Линия чувственных губ исказилась. Я ждала ответа долго, но в конце концов дождалась короткого кивка.
— Хорошо, — выдохнула я. — Тогда забудем старые обиды.
Ким гордо вскинул голову, быстро указал на лук и ударил себя по груди.
— Конечно, возьми, — грустно улыбнулась я. — Он твой по праву.
Не помню, испытывал ли когда-либо в жизни подобное. Не знаю, как правильно назвать то чувство, что сейчас распирает мне грудь. Счастье? Если это не оно, то я не знаю и, пожалуй, никогда не узнаю, что же тогда такое счастье.
Любимая женщина рядом. Меня не проклинают и не гонят со двора. На детей я смотрю не украдкой через решетку ворот, а прямо, глаза в глаза. Я еще не окончательно ослеп и способен видеть красоту моей дочери и любоваться ею, не таясь. Могу держать руку сына, направляя движения игрушечного меча. Могу слышать, как из стойла раздается добродушное ворчание Вуна, чешущего гриву моему строптивому коню.
Жара вынуждает нас искать спасения на берегу моря, и мы идем вместе: я, Вель и дети. Дочь и сын в длинных рубашонках с визгом плещутся в теплых прибрежных водах, гоняясь друг за другом; Вель, подоткнув платье, босиком бродит по спрессованому мокрому песку и собирает красивые ракушки; я сижу неподалеку на плоском камне под скудной тенью пальмы, щурюсь от яркого солнца и наблюдаю за ними. Хотелось бы вот так же беззаботно скинуть одежду и нырнуть с головой в бескрайнюю глубину — как не хватало моря во время похода! А еще лучше прихватить с собой Вель, окунуть ее в воду и долго, с наслаждением целовать мокрые щеки, соленые губы, сияющие глаза. Но нельзя: я не дикарь и даже не раб, а уважаемый человек, ветеран войны, и должен вести себя подобающе.
Много позже мы, довольные, разморенные и уставшие, идем на пристань встречать с рыбалки Зура. Старина Зур, опешив, вначале роняет из рук полную сеть рыбы, а после, передав мальчишке-помощнику улов и подхватив клюку, неуклюже хромает ко мне. К его ноге привязана деревяшка, она вязнет в песке, как и клюка. Наверное, ходить ему жутко неудобно, но он все же ходит. Расчувствовавшись, я крепко обнимаю его и похлопываю по спине.
— Поздравляю с победой, полковник, — говорит он и украдкой утирает повлажневшие глаза.
— Это наша общая победа, — говорю в ответ. — Спасибо, что заботился о… поместье.
Едва не брякнул «о моей семье», но вовремя прикусил язык. Единственное, что слегка омрачает этот чудесный день — то, что я не могу в открытую назвать Вель любимой, а детей — своими.
Помогаю вытащить лодку и переложить улов на видавшую виды тележку. Вместе возвращаемся в поместье.
До ужина еще есть время; Вель и Габи идут смотреть, как Зур выпускает в большую бадью пойманных рыб, а Алекс снова тянет меня на задний двор. Достает игрушечный лук, натягивает тетиву и пускает стрелу в соломенное чучело. Мне приходится подойти ближе к мишени и прищуриться, чтобы различить стрелу, попавшую чучелу в туловище.
— Молодец! — восхищенно восклицаю, вытаскивая стрелу. — У тебя зоркие глаза и умелые руки.
Алекс расплывается в гордой улыбке.
— Теперь ты! — отдает мне лук.
Пытаюсь прицелиться из детского лука с того же места, где стоял Алекс. Но ожидаемо промахиваюсь. Когда мальчик бежит подбирать стрелу, отворачиваюсь от низких лучей заходящего солнца и вдруг замечаю гибкую фигуру Кима. Он смотрит на меня с каменным выражением лица. Подбегает Алекс, и Ким коротким движением предлагает мне взять лук — настоящий, боевой. Из которого сегодня пытался убить меня.
Качаю головой, отказываясь от предложения, но Алекс начинает скакать на месте, словно маленькая обезьянка:
— Джай, давай! Попробуй из большого!
— Не получится, — развожу руками. — Стрелять из лука я не умею. Лучше пусть Ким тебя научит.
— Ким, покажи! Попади ему в глаз! — подпрыгивает в нетерпении Алекс.
Ким отходит на несколько шагов назад — с этого расстояния я не различил бы даже очертаний чучела — и легко, почти не целясь, пускает стрелу.
— Ух ты!!! Прямо в глаз!!! — захлебываясь от восторга, кричит сынок.
— Дон Алессандро! — раздается позади голос Сай. — Скоро подадут ужин. Пойдемте переоденемся к столу.
Мальчик, громко повозмущавшись, все же подчиняется, и мы с Кимом остаемся одни.
Он долго и пристально смотрит на меня — с вызовом во взгляде. Лук опущен, но я знаю: в умелых руках достаточно доли мгновения, чтобы пустить смертельную стрелу.
— Метко стреляешь, — наконец говорю я и позволяю себе дружески хлопнуть его по плечу.
Не оборачиваясь, ухожу со двора.
День догорает. После ужина, прошедшего на удивление мирно, мы расходимся по комнатам. Дети и Сай по распоряжению Вель занимают теперь бывшие покои Диего Адальяро, а мы с Вель снова играем в прятки: для меня приготовлена старая комнатушка, в которой так и не заделан скрытый за гобеленом проход в детскую.