Страница 228 из 245
Пытаясь справиться с недовольным конем, которому приходилось нести двойную тяжесть, Джай покрепче перехватил поводья и попутно скользнул предплечьями по моим плечам. Я открыла было рот, чтобы ласково осадить его, но мои слова внезапно прервал тихий свист стрелы.
Я вскрикнула от неожиданности; лошадь взмыла на дыбы, едва не сбросив нас обоих, и шарахнулась вбок. Джаю чудом удалось удержаться верхом и удержать меня; он навис надо мной, защищая от опасности своим телом.
— Ты цела?! — крикнул он прямо мне в ухо, оглушая снова.
— Да, а ты?!
— В порядке, — процедил он сквозь зубы и медленно развернул лошадь в сторону мангровых зарослей на пологом морском берегу. — Прими поводья.
— Зачем? — испугалась я еще больше.
— Я возьму аркебузу. Осторожно направляй лошадь к берегу, надо найти и пристрелить ублюдка, — он нетерпеливо сунул мне в руки ремни узды, одновременно балансируя на лошади так, чтобы закрыть меня от берега своим телом.
— Джай, опомнись! Если стреляли в нас, нам лучше убираться отсюда, немедленно! — истерически взвизгнула я.
Он еще мгновение помедлил, всматриваясь в густые заросли, а затем шумно выдохнул.
— Ты права. Тогда убираемся, пока он не выпустил следующую стрелу. Держись крепче.
Мне осталось лишь последовать совету: Джай развернул лошадь и пришпорил ее, пуская быстрым шагом, почти рысью. В считаные мгновения мы достигли ворот поместья. К счастью, Вун подстригал кусты на лужайке близ въезда; завидев нас, он отбросил садовые ножницы и поспешил отпереть ворота.
— Госпожа, эээ… господин, — бедняга от изумления растерял все слова, увидев Джая.
— Вун, дружище! — тепло улыбнулся Джай. — Ну какой я тебе господин?
Вун лишь склонился еще ниже и поспешил помочь мне спуститься на землю. Джай соскочил почти одновременно со мной и отдал ему поводья.
— Прошу тебя напоить и накормить бедолагу — он изрядно устал с дороги. Только ставь его подальше от остальных лошадей: злобный дьявол кусается, что твой крокодил.
— У нас уже давно нет ни одной лошади, господин, — тихо молвил Вун, не поднимая глаз.
— Ах да, — растерянно посмотрел на меня Джай. — Прости, я забыл…
— Пойдем, тебе стоит вымыться и переодеться к ужину. Вун, дети в доме?
— Донна Изабель повела их в сад, госпожа.
Я заметила легкое разочарование в глазах Джая — вероятно, ему не терпелось увидеть детей. Но мне хотелось утащить его подальше от любопытных глаз прислуги, и особенно глаз свекрови. Уж если и придется объясняться, зачем я привела его в дом, то пусть это случится после того, как я хотя бы несколько мгновений побуду с ним наедине…
— Хорошенько запри ворота, Вун, — велела я, вспомнив о выстреле. — На улицах вновь разгулялись разбойники.
Поместье почти не изменилось — здесь все так же витает аромат южных цветов, апельсинов и подстриженной травы. Но все эти запахи — домашние, уютные — не идут ни в какое сравнение с опьяняющим, притягательным запахом Вель. Весь последний год только мысли о ней поддерживали во мне необходимость жить, но теперь мое естество взбунтовалось против столь долгой разлуки. Я хочу ее так, что темнеет в глазах, что теряет значение, кто я и где я, имею ли я право коснуться этой женщины.
К счастью, на лужайке, кроме Вуна, никого. Мы молча поднимаемся по ступенькам и пересекаем пустую веранду. За порогом меня принимает в объятия мраморная прохлада дома. Здесь тоже пусто и тихо, эхо наших шагов разносится в дальние уголки холла, лишь с кухни доносятся приглушенные будничные звуки: звон посуды, стук кухонных ножей, голоса прислужниц и отрывистые окрики Нейлин.
Я поднимаюсь вслед за Вель по лестнице на второй этаж, попадаю в знакомый коридор. Воспоминания будоражат, еще быстрее разгоняют по жилам кипящую кровь: в этой части дома я провел самые сладкие, самые ценные для меня мгновения… Здесь Вель впервые стала моей, здесь родились мои дети.
Телохранителей нет. Нет Кима и вездесущих служанок: Лей теперь вьет собственное гнездо в Халиссинии, а Сай… Что Сай? Ушла? Вышла замуж? Осталась с Вель и заботится о детях?
Едва вспомнив о ней, тут же забываю: Вель поспешно втаскивает меня за руку в спальню и порывисто закрывает тяжелую дверь.
— Джай!
В ее голосе слышу столько пережитых страданий, столько отчаяния, столько любви!
— Моя Вель! — хрипло шепчу я и наконец-то сгребаю ее в объятия.
От меня несет похлеще, чем из нечищеного стойла, и я знаю, что для ее тонкого обоняния этот смрад из смеси дорожной грязи, нестираной одежды и конского пота, должно быть, невыносим, но я ничего не могу с собой поделать. Близость Вель — реальной, доступной, живой — напрочь отшибает мозги, оставляет во мне только инстинкты.
В исступленном желании доказать себе — и всему миру! — что я жив, что люблю и намерен получить свое, — дрожащими руками расстегиваю поясной ремень, дергаю завязки штанов, освобождая ноющий от желания член, прижимаю Вель спиной к стене, лихорадочно задираю раздражающе длинные юбки и сжимаю ладонями гладкую кожу упругих бедер.
— Джа-ай… — запинаясь, шепчет она, запрокидывая голову и закрывая глаза.
Сейчас я не способен на прелюдии. Словно одержимый демонами, подхватываю ее под ягодицы и врываюсь в жаркое, скользкое лоно. Выдыхаю, впиваясь пальцами в нежную плоть и наваливаясь всем телом на свое хрупкое сокровище.
Ее стоны окончательно затмевают мне разум. Сквозь расплывчатую красноватую пелену вижу край белого бедра посреди бесстыдно задранных нижних юбок: колени Вель крепко обхватывают мои бедра; я слышу, как глухо и ритмично стучат о стену сползшие по расстегнутой перевязи ножны. Но эти краткие проблески мыслей вскоре меркнут, освобождая выход звериному желанию обладать своей женщиной.
Помутневшим сознанием слышу голос, но не могу, не хочу, не способен разобрать, что она говорит. Я мотаю головой, как упрямый баран, и бессвязно мычу, раз за разом вжимая Вель в стену собственным телом.
И только когда острое, невыносимое удовольствие разрывается в паху и мучительно-сладко растекается по жилам, я возвращаю себе способность слышать, видеть и мыслить.
— Что, родная? — сипло шепчу я, понимая, что во рту уже давно до самого горла простирается Халиссийская пустыня.
Тело Вель расслабленно покоится на моих дрожащих руках. Я не могу ее отпустить, склоняю голову ниже и жадно слизываю капельки соленой испарины, выступившие на нежной шее.
— Так… нельзя, — повторяет она и склоняет голову мне на плечо.
— Как, душа моя? Тебе… было больно?
— Н-нет, — издает полустон-полувздох. — Но мы… не должны…
Я наконец-то разжимаю пальцы, впившиеся в мягкие бедра, жадно провожу ладонью по манящей округлости ягодицы.
— Почему… не должны? — тяжело дыша, пытаюсь поймать бешеный ритм своего сердца. — Разве ты… не хотела?
— Джай, — она прикусывает губу и сползает с меня, на ходу поправляя юбки. — Я больше не замужем.
— Я помню, — хмыкаю кисло. — И рад, что за этот год ты не успела выскочить замуж еще за какого-нибудь напыщенного дона.
— Ты что, не понимаешь? — она слабо упирается руками мне в грудь и отталкивает от себя. — Что будет, если у меня родится ребенок?
— О… — до меня доходит смысл ее слов, и теперь я готов провалиться сквозь землю от стыда. — Прости, Вель… Я не подумал…
Это правда — думать еще каких-то пару мгновений назад я был совершенно не способен.
Она печально вздыхает и поводит плечом. А я снова сгребаю ее в объятия, тону в восхитительном запахе растрепанных волос и бормочу ей в ухо между легкими поцелуями:
— Ну прости, родная. Я уверен, все обойдется. У нас ведь никогда не получалось с первого раза.
— А если…
— Если… — перебиваю я, морщась от чувства вины и целуя точеный носик. — Тогда тебе придется либо родить бастарда, либо выйти замуж за бывшего раба.
— Тебе все шуточки! — она вновь отталкивает меня от себя, но я слышу в ее ворчании ласковые нотки — значит, сердится не всерьез.