Страница 8 из 13
– Милый, милый ПетрИваныч, – растроганно повторяла Ирка, – какой он у меня заботливый, предусмотрительный, надежный! Я всё пела, как стрекоза, а он в это время думал про вечное – про недвижимость.
Так, прямо на моих глазах, Хомяк стал рантье.
– Три квартиры – это настоящая любовь! Уверена, что это лучшие квартиры в мире, я полюблю их с первого взгляда! Милые мои, мои однокомнатные! Мои равные по площади, в новом доме! Обожаю свою недвижимость! – веселилась счастливая Ирка.
Конечно, Хомяк обожает свою недвижимость. Не в том смысле, что Хомяк полюбил квадратные метры. Хомяк полюбил чувство безопасности от сдачи трех квартир в аренду.
– Материальное благополучие – это единственная опора в жизни. Мужья могут уйти, умереть, изменить, а однокомнатные квартиры не умрут! Три квартиры можно три раза сдать! Но только трем людям… А если каждую квартиру сдать по три раза, то можно получить девять арендных плат… – Ирка пошевелила губами, перемножая в уме сумму аренды на три минус инфляция плюс рост стоимости аренды в год и умножить на три квартиры, которые она сдаст по три раза.
…Ирка совсем недолго побыла рантье. Рантье – это покой, стабильность. Но не таков Хомяк. Ирка мысленно пустилась во все тяжкие. У нее образовался бизнес-план: продать одну квартиру, вступить в новое строительство, построить, продать, купить две, опять построить, продать, купить три… По-моему, это естественный ход событий: финансовая самостоятельность ударила Ирке в голову, потому что она много лет не имела доступа к семейному бюджету.
– Читай завещание дальше, – велела Ирка, – вдруг там еще один сюрприз? Еще одна квартира?! Или даже две! Милый, милый ПетрИваныч!
Хорошо, что Ирка не увидела это своими глазами. Увидеть такое своими глазами – это огромный стресс! Услышать своими ушами тоже стресс. Хотя я постаралась преподнести ужасную правду максимально осторожно.
– Мы с тобой взрослые, так? Мы с тобой знаем мужчин, так?..
Ирка кивнула: «Да, мы знаем. У него карточные долги?»
– ПетрИваныч тебя очень любил. Говорил, что ты тюльпан. Ты, и правда, тюльпан! Иногда тюльпан один в вазе, а иногда …э-э… букет тюльпанов. Мужчины, ну, ты знаешь, полигамия, моральная слабость и всё такое. К тому же ПетрИваныч всё равно умер.
По-моему, я подошла к делу издалека, как только возможно.
– Сколько? Двое? Трое? Внебрачных детей сколько, двое, трое? – деловито спросила Ирка, и тут же засмеялась, – шучу. Откуда у него могут быть дети? ПетрИваныч не изменил мне ни разу в жизни. Бедный ПетрИваныч, иногда мне его жалко: за всю жизнь у него была всего одна женщина, я.
– Точно, – горячо подтвердила я, – не трое. Не трое и даже не двое, всего лишь один… дочь. Всего один дочь, то есть один маленький ребенок, могло быть гораздо больше. У мужчины может быть около тысячи детей, а у морской свинки до тридцати, за всю жизнь, конечно.
– ПетрИваныч не морская свинка. Он свинья. Ирка сняла платье, бросила на кресло, легла в кровать, встала, аккуратно повесила платье в шкаф, легла, отвернулась к стенке. Бант и бусы не сняла, так и лежала в банте и бусах. Я принесла корвалол. Не помню, сколько нужно капель?.. Накапала тридцать капель. Если бы у ПетрИваныча было двое внебрачных детей, я бы накапала шестьдесят капель, а если бы трое – девяносто? Затолкала Ирку поглубже в подушки, подоткнула одеяло. Ирка приподнялась, беспокойно сказала «арендаторы заплатили за последний месяц?» и бессильно упала в подушки.
Из подушек доносилось: «…маленькая до-очь… …маленькая, значит, он изменил не в мо-олодости, а совсем недавно, ооо… у него была любо-овница, ооо… Кто эта женщина?! Я – единственная любовь его жизни, а не она! Я тюльпан! У меня замирало сердце, а не у нее! Ни у кого такого не было, как у нас, – а не у них!
Мне так стыдно. Ведь мы что думаем?.. Мы думаем: Хомяк. Со всеми присущими Хомяку чертами: страстью к ботоксу и аппаратной косметологии. Я была уверена, только у нас с Андреем вот это всё – бежать к любимому, ловить снежинки ртом, уткнуться в колючую щеку, услышать «люблю»… только у нас! А у Ирки с ПетрИванычем быт, синяя записная книжка, Купидона и Психей. Но оказывается, у Хомяка тоже замирало сердце! У Хомяка тоже «ни у кого такого не было!». …Буду с Иркой до конца. В том смысле, что пройду с ней этот горький путь: шок, отрицание, возмущение, агрессия, осознание, принятие.
– А может быть, ребенок – это не измена? – Ирка приподнялась в кровати, сидела в банте и бусах, смотрела на меня с надеждой.
Я кивнула. И правда, мало ли какие бывают обстоятельства. К примеру, у ПетрИваныча есть родственник дурного нрава, и ПетрИванович как благородный человек воспитывал его ребенка… кажется, это Джейн Остен «Разум и чувства».
– Не измена, а что? – В Иркином голосе одновременно яд и надежда.
– Не измена, – уклончиво сказала я, – давай посмотрим на вещи позитивно: мы будем забирать ее на выходные, я могу завтра пойти с ней в театр… на «Лебединое озеро» или «Щелкунчика»?.. Только не на «Жизель», прошу тебя, не на «Жизель»!
– А там сто написано? – От волнения Ирка начала шепелявить. – Давай перечитаем это место про маленькую дочь.
Сто, сто… в завещании написано черным по белому: «сообщи Е., скажи так «он улетел, но обещал вернуться», скажи именно так, слово в слово». Как бережно ПетрИваныч обходится с ребенком: не хочет напрямую говорить с ребенком о смерти, дает надежду… он был Е. хорошим отцом. Е. это Екатерина? Евлампиия? Елена, Елизавета?
– Я этого не переживу, – горько вздохнула Ирка. Я тоже этого не переживу. Если у такого предусмотрительного человека, как ПетрИваныч, под кроватью три однокомнатные квартиры и дочь Е., то чего же можно ожидать от других? Если у Андрея обнаружится внебрачная дочь, я просто сразу умру, и всё. Решение умереть и всё – хорошее, но кто тогда допишет мой новый роман?
Вместо того чтобы получить от меня утешение, Ирке пришлось утешать меня.
Мы утешали друг друга, Ирка чихала и плакала, плакала и чихала, я только чихала.
– Есть примета: я три раза подряд чихнула, значит, это правда: мы обе не переживем измены ПетрИваныча, – сказала Ирка.
Ирка чихнула не три раза, а пять.
Завещание до конца не дочитали. Но что еще там может быть, кроме «до свидания, хорошего дня»?..
Вечер вторника, 21 сентября, первая лекция на курсах литературного мастерства
Не только Мура доцент, читает лекции по терапевтической стоматологии, я тоже читаю.
19:00
Лекция на курсах литературного мастерства.
Сидят. Чего сидят? Загадка, люди, которые учатся на курсах литературного мастерства, для меня загадка. Смотрят на меня. Чего смотрят? Как будто я могу научить стать писателем! Зачем они здесь? Некоторые люди совершают необъяснимые с точки зрения логики поступки.
Ну, а мне для чего нужно преподавать на курсах литературного мастерства? Для удовлетворения своего тщеславия и любви к аплодисментам?
Сначала расскажу, почему не стоит становиться писателем.
– Представьте, что вы дома сварили суп. Ваши родные сказали «что-то твой суп не очень». Неприятно, но можно пережить, правда?.. А теперь представьте, что вы сварили суп на весь район. И каждый – каждый! – может подойти к вам и сказать: «Эй ты, повар! Твой суп невкусный! Нужно побольше морковки». Книга – это ваш суп для всего района. Писателю каждый может сказать, что его книга плохая. Писатель тут же подумает, что он неталантлив. Это ужасно! Можно признать, что твой суп невкусный, можно даже признать, что кто-то красивей. Но как согласиться с тем, что ты неталантлив? Это психологическая травма. А если твой друг – литературный критик, но ни разу про тебя не напишет… о-о, какая это травма!
На первой парте поднялась рука – вопрос.
– Какой суп?
– Хороший вопрос. Рассольник.
Что еще рассказать?..
Расскажу, какие страхи бывают у писателей, кроме страха чистого листа.
– Страх, что близкие люди узнают ваши потаенные желания и мысли. Этот страх быть откровенным называют «страх, что мама узнает».