Поступление

- Вы думаете, я намерен уступать вам дорогу? - едко сказал он при этом.

Мила часто заморгала, а затем уставилась на лежащую на её плече ладонь. Ладонь была изящной, даже женственной. Вот только серо-голубой оттенок кожи вмиг напомнил Миле о трупах, и потому она побелела до белизны первого снега, прежде чем через силу прошептала:

- Нет, не думаю.

- Значит, толика здравомыслия в вас есть, - скривил губы в усмешке Найтэ Аллиэр. - Его, правда, так мало, что очень хочется увидеть в вас хоть что-то ещё достойное.

Взгляд алых глаз приковывал к месту. Казалось, слова тёмного эльфа не разошлись с делом. Он смотрел на Милу так, словно хотел прочитать все её мысли, хотел вызнать все её тайны. Из-за этого она вздрогнула и, будучи растерянной, с остроумным ответом не нашлась – как стояла, так и продолжила стоять. Правда, мгновением позже Мила охнула. Она нисколько не ожидала, что профессор Аллиэр вдруг сделает шаг вперёд. Чтобы он не смог оказаться вплотную к ней, Мила вынужденно отстранилась и шагнула, буквально отпрыгнула, в сторону. На её лице был написан страх, и это (а, может, и всё её поведение в целом) вызвало на лице Найтэ Аллиэра самодовольную улыбку.

… и вот эта улыбка вмиг разговорила молодую женщину. Злость в Миле на некоторое время перевесила страх, и поэтому она смело заявила:

- Знаете, профессор Аллиэр, во мне, вообще-то, много чего достойного есть. Того, что вам даже не снилось.

- Да вы что? – с напускным удивлением произнёс Найтэ Аллиэр. Он был готов идти по своим делам дальше, а потому ради этих слов остановился и повернулся к студентке лицом. – Тогда просветите меня, что же такого мне никогда не снилось?

- Уж хотя бы то, что не один вы такой умный!

С этими гневными словами Мила вытащила из своей сумки с конспектами флакон и решительно вылила его содержимое на землю. После чего из-за бурлящих в ней эмоций даже бутылочку отшвырнула в сторону так, чтобы она разбилась.

- Какая яркая демонстрация, что сваренный для вас состав вы так и не выпили, - с язвительностью прокомментировал Найтэ Аллиэр.

- Разумеется я его не стала пить! И лер Пипа, замечу, тоже.

Мила смотрела на профессора во все глаза. Ей было интересно как он отреагирует на своё разоблачение. В девушке горела уверенность, что ничего хорошего в бутылочку налито не было.

- Тогда беру свои слова обратно, в вас даже толики здравомыслия нет.

- Что? – искренне удивилась Мила.

- А вы считаете своё показное недоверие ко мне чем-то разумным? И это тогда, когда вы элементарно не провели идентификацию зелья? Чтоб вы знали, там был общеукрепляющий состав.

Мила покраснела, наверное, до корней волос. Она была зла, смятена, в ней царила целая буря самых разнообразных эмоций. А Найтэ Аллиэр, глядя на неё, лишь тихо хмыкнул и, ни слова больше не сказав, ушёл по своим делам. Его вид создавал впечатление, что он полон презрения по отношению к своей студентке, однако Мила была готова поклясться – сказанное ею отчего-то заставило профессора Аллиэра насторожиться. Во всяком случае, именно из‑за этого нехорошего чувства всю следующую неделю Мила Свон спала крайне плохо: урывками и часто просыпалась в холодном поту. Дважды ей даже чудилось, что в углу её комнаты кто-то стоит и внимательно на неё смотрит. Ощущение было настолько ярким, что на второй раз Мила проявила смелость. Она схватила свечу и, когда зажгла её от углей, осветила комнату. Внутри никого не оказалось. Даже дверь не скрипнула, чтобы начать думать о том, что кто-то был здесь и скрылся.

- Бред, - прошептала Мила вслух, чтобы успокоить саму себя, но, увы, спокойнее ей так и не стало.

***

Некоторые запреты, даже такие, которые на первый взгляд выглядели идиотскими, касались абсолютно всех слушателей. Например, студентам академии строго-настрого запрещалось вести переписку с родными и близкими. Многие из-за этого ворчали, а то и открыто возмущались, но… если подумать, запрет был верным. Таким образом мирское не позволяло терять сосредоточенность на обучении и заодно пресекались многие необдуманные поступки. Участие в политических интригах, разжигание распрей, исполнение капризов недальновидной красотки и много чего другого, из-за чего дар студента мог быть запечатан раз и навсегда, просто не имело возможности произойти. А если некая действительно важная информация всё же имела место быть, она завсегда могла быть передана через ректора. Он сам решал стоит ли доносить то или иное до студента.

Другие запреты были не такими строгими. Ведь вспомним написанное ранее, для руководства академии было сверхважно собрать энное количество денег. Это была первостепенная задача, ведь радовать преподавателей регулярными премиями к мизерной зарплате надо, столь огромную территорию в порядке содержать необходимо, кое-что на старость себе отложить так и вовсе святое дело. А как администрации академии эти средства собирать, если не ставить студентов в не очень‑то комфортные условия, чтобы они если не сразу, то в какой-то момент всё же купили для себя некое послабление? Вот, например, запрет на пронос каких-либо продуктов питания из Вирграда в академию. Подобное строжайше запрещалось, дабы доход от столовой тёк золотой рекой. Тем же, кто был недоволен, предлагалось решить проблему путём покупки специального разрешения. Да, суровое ограничение могло было быть снято за определённую плату. И несмотря на то, что меню столовой радовало разнообразием, а подобная привилегия стоила дорого, приобретали её студенты часто. Студенты из коттеджного городка, разумеется. В академии имелось крайне мало возможностей задрать нос перед другими, и приглашение на обед, приготовленный твоим личным поваром, было той самой возможностью похвастать своим высоким положением в обществе.

Однако, бедным студентам подобная радость была не по карману. На кухнях при общежитиях они большей частью утыкались в конспекты и по ним готовили эликсиры, немногим реже кипятили воду с кореньями или ягодами, порой подогревали купленное в столовой, благо приходить туда со своим глиняным горшочком не возбранялось. Мила и её друзья поступали точно также. Они не могли позволить себе выбора. И до сего дня, последнего дня августа, ничего в этом отношении не менялось.

- Ха, вы только гляньте, други!

Мила и Саймон сперва не поняли, что это там Питрин углядел возле озера, а тот вдруг бросился к берегу со всех ног и ловко ухватил нечто рыжее, так и норовящее вырваться из его рук. Округу сразу наполнило громкое возмущённое кудахтанье.

Не иначе курица, что Питрин поймал, сбежала от какого-то растяпы‑кулинара, но возвращать её владельцу голодные первокурсники не намеревались. Они посчитали птицу за подарок судьбы. А там, посовещавшись по дороге на кафедру, они решили отказаться от идеи рискнуть содержанием животного ради яиц. Они просто‑напросто свернули курице шею, а после по-шустрому ощипали.

***

- Знаете, в последнее время профессор Аллиэр как-то странно на меня смотрит, - сообщила Мила друзьям, ненадолго прерываясь в помешивании пустого бульона. Помимо курицы в нём плавала только зелень и пара корешков, но аромат всё равно стоял такой, что у всех присутствующих слюнки текли.

- Это всё глазюки его страшные.

- Да чем они страшные, Питрин? Тем, что красные, что ли? Так ты в любой трактир ближе к ночи зайди и не на такие налюбуешься, - презрительно фыркнула Мила по причине, что у неё имелось своё собственное предположение, отчего профессор так на неё так пялится. Увы, обсудить эту мысль наедине с Саймоном у неё всё как-то не получалось, а уже невтерпёж было держать всё в себе.

- Не, не только тем, - не понял раздражения Милы Питрин и, тяжело вздохнув, признался. – Вот понимаете, куды ни встану, а всё они на меня таращатся.

- Да это только потому, что ты в присутствии нашего декана такую рожу испуганную корчишь, что на тебя грех не посмотреть. Смешон больно, - угрюмо прокомментировал Саймон.