Поступление

***

Тем июньским вечером мир не дал мне умереть, и первые три месяца я неистово проклинала его за это. Не иначе шутка богов, что у едущего по тракту экипажа соскочило с оси колесо и путешествующий в карете седой маг‑целитель, решивший от скуки пособирать лесных ягод, проявил топографический кретинизм. Этот старичок умудрился не к своим слугам вернуться, а наткнулся на умирающую меня, да ещё как-то вытащил с того света. Он благородно заботился обо мне около пяти суток, прежде чем мы доехали до Оркреста – провинциального городка на западе Верлонии. Там он сдал свою нечаянную пациентку в лазарет для бедняков и с совершенно спокойным сердцем продолжил дорогу.

А мне… Мне досталось самое тяжёлое испытание на свете – жизнь. И да, я считаю её испытанием, так как любая жизнь, прежде всего, боль. Я же при этом словно погрузилась в неё целиком и полностью. Несмотря на старания опытного мага-целителя, моё здоровье оставляло желать лучшего. Из-за травмы головы я не помнила своего прошлого и с трудом шевелилась. Любое мало-мальски неосторожное движение заканчивалось ощущением, будто я стою под главным колоколом на звоннице. О том, чтобы связно говорить, казалось можно только мечтать. Но при этом я мыслила. Я прекрасно осознавала себя и то, какую ненависть вызываю одним своим существованием.

- Ох-хо-хо, да сколько ж можно энту подмывать? - в очередной раз заворчала сиделка при лазарете – бабка с грубыми чертами лица и вечно выбивающимися из-под чепчика седыми патлами. – Сдохла б уже окаянная.

Её помощница, молоденькая, но некрасивая девчушка лет тринадцати, скосила настороженный взгляд сперва на меня, затем на бабку. И, так как ещё не очерствела сердцем, миролюбиво сказала:

- Пусть живёт. То и доктор Адамс говорит.

- Дура малолетняя! Дохтур наш то говорит, так как ему студиозам есть что показывать, - заворчала пуще прежнего карга-сиделка. – Другой поработал на славу, а он, шельма, себе заслуги приписывает.

- Ох-ти, да зачем же ему это?

- Имя громкое нарабатывает, - небрежно водя по мне грязной тряпкой, просипела женщина и веско добавила. – Я таких дохтуров уже не раз видывала. Коли пришёл в лазарет молодчик с горящим взглядом и в каждой бочке он затычка, так, значит, вскоре взлетит. В частные дохтуры пойдёт деньги грести.

Девчушка ничего не ответила. Только мордашка у неё жалостливой стала, а после, по тёмному времени, пришла она ко мне с миской жидкого супчика в руках.

- Ты кушай-кушай. Глядишь и поправишься.

Наверное, только благодаря этой девочке я выжила в том аду, в котором оказалась. Её забота была для меня тем лучиком света, к которому невольно тянешься. Только одна она в меня верила, и постепенно мне действительно сделалось лучше. Головная боль медленно, но верно начала отпускать, а вместе с тем ко мне вернулась жизнь.

- По-прежнему никаких воспоминаний? – осведомился доктор Адамс, когда в очередной раз остановился возле моего соломенного матраца. На него меня перевели с полмесяца назад, когда одновременно с наступлением декабрьских морозов ажиотаж вокруг моего проломленного черепа стих. Комфортную кровать я вынужденно уступила гончару, украдкой сунувшему этому самому доктору несколько монет, а меня определили вот сюда - спать на холодном полу.

- Нет, доктор Адамс, - ответила я, когда поднялась на окоченевшие ноги. И, скажу честно, при этом меня охватила гордость. Я вновь сделала это самостоятельно и вновь даже не покачнулась.

- Плохо, что ничего не помнишь, - цокнул языком доктор.

Этот мужчина был слишком молод для опытного специалиста, всего-то двадцать пять лет. А ещё он был дурён собой. Нос с горбинкой, лицо какое-то лошадиное и глазки бегающие. Но я его из-за этого жалела. Мне казалось, что будь он посимпатичнее или побогаче, то давно бы устроил личное счастье. Пожалуй, мне так казалось, так как именно обо мне доктор проявлял редкую для себя заботу.

- Даже не знаю, что дальше, Счастливица, - грустно вздохнул он, называя меня придуманным им прозвищем. – Держать я тебя здесь уже не могу, а что с тобой делать, коли документов у тебя нет?

Вопрос документов поднимался доктором Адамсом не впервые. Ко мне даже трижды из следственного комитета приезжали люди, они допрашивали меня, но я ничего не могла рассказать им ни о своём прошлом, ни о том, что со мной случилось. Воспоминание о двух мерзавцах, изувечивших меня, я затолкала на самое дно своей памяти. Да и толку‑то от него? Я не знала их имён и не могла припомнить их внешнего вида. Только голоса. Только голоса я помнила так чётко, как видела сейчас лицо доктора. А вопрос с документами это не решало. Я по-прежнему была никем, а быть никем в Верлонии хуже некуда. Даже в самых глухих деревнях крестьяне старательно берегли карточки, подтверждающие личность, так как иначе можно было попасть на каторжные работы. Лишиться документов было тем же самым как лишиться гражданских прав. И восстановить их в случае потери являлось делом ой каким непростым. Требовалось не менее трёх свидетелей, знающих тебя в лицо, требовалась выписка из книги регистрации родившихся и, самое сложное, магический анализ крови, подтверждающий родство с кем‑либо из близких родственников.

И по этой причине ноги у меня подкосились. Я до смерти испугалась, что всё!

… Что всё хорошее в моей жизни кончилось.

- Доктор, - жалобно простонала я. – Я же могу у вас здесь работать. Я уже помогаю, правда. Вы сами видели, что я мою больных, повязки накладываю, еду разношу…

- У нас для этого рук достаточно.

- Но у вашего аптекаря они трясутся, а я способная. Он не зря дозволяет мне лечебные порошки заместо него готовить, у меня это очень хорошо получается.

- И как же ты нужные ингредиенты находишь? Они ведь подписаны, а мы тебя уже проверяли. Читать ты не умеешь, - усомнился доктор, и вид его стал ещё недовольнее. Про такую проделку любящего уйти в запой аптекаря он пока ещё ничего не ведал.

- Не умею. Но он мне, когда на баночки показывал, сразу названия говорил. Я эти названия запомнила и те символы, которыми они подписаны, тоже запомнила.

- А, вон оно как. Значит, сама по себе у тебя память хорошая, получается?

- Очень хорошая. Поэтому, если надо, то читать я научусь быстро… Понимаете, оно даже как-то само собой у меня получается. Я уже знаю, что если такой символ вижу, - тут я изобразила пальцем в воздухе, что имею в виду, - то это иногда как «э», а иногда как «о» читается. А вот такое либо как «к», либо как «ш».

- Хм, верно. Молодец.

- Я всё смогу, доктор Адамс, всё сделаю. Только прошу, не выгоняйте меня. Пожалуйста!

Мужчина с сочувствием посмотрел на расплакавшуюся меня, а затем сухо сказал:

- Пошли, пройдёмся до моего кабинета.

Я испугалась этих его слов. Мне почудилось, что в кабинете меня уже ждут те, кто заберёт меня не пойми куда и заставит заниматься непосильным трудом. И потому ногами я едва перебирала.

- Не выгоняйте меня, - сквозь слёзы только и могла лепетать я и от переизбытка эмоций даже коснулась руки доктора. Руку он не отдёрнул, но внимательно на меня посмотрел. От этого взгляда я сразу смутилась. Что-то мне в тёмных глазах доктора Адамса не понравилось.

Между тем мы вошли в кабинет. Само собой он был просто обставлен, всё же провинциальный лазарет для бедняков не тоже самое, что какая-нибудь столичная больница. Но крепкий стул для посетителей здесь имелся, и я на него села, затаив дыхание.

- Знаешь, Счастливица, есть у меня для тебя вариант от проблемы твоей избавиться.

- Какой вариант?

- Я сегодня принимал роды у Милы Свон. Слыхала про Милу Свон?

- Да, про неё сиделки много толковали. Что не стоило бы её вам вообще принимать, - тихо призналась я, не решаясь озвучить самое главное.

«Тьфу, о шлюхе заботиться! Виданое ли дело? Подумаешь подохнет или выблядка своего потеряет. Зато нашими мужиками, курва такая, крутить не станет!» - вспомнились мне бессердечные слова.