Страница 15 из 21
Как не быть этому граду богатым, когда он стоит между Западом и Востоком и все торговые пути сходятся в одной точке? Достойно удивления, что греки не сразу поняли преимущество этого места. В Земле греков был Оракул, или языческое капище, имевшее пребывание в Дельфах. Там у высокого треножника сидела прорицательница-вельфа, именуемая пифией. Она вдыхала ядовитые пары из расщелины, подобной многим расщелинам в Исландии, откуда веет запахом серы и которые, несомненно, ведут в преисподнюю, где черти мучают грешников. Под воздействием адского пара пифия прорицала, но речи её были туманными, как испарения из расщелины. Иногда в её смутных речениях мелькала искра божьей правды. Дельфийский Оракул посоветовал основать город «напротив слепых». Долго раздумывали греки, кого Оракул назвал слепыми, и только потом догадались, что слепцами являлись люди, жившие на азиатском берегу и не видевшие, что напротив них лежит удобная гавань. Получив пророчество, греки основали город и назвали его Византием по имени своего царя, а может, по другой причине.
Вопреки пророчеству о блистательном будущем, Византий долго оставался небольшим рыбацким селением. Но пророчество исполнилось, когда император Константин Великий решил перенести столицу империи из языческого Рима в новый город. Он нарек его Новым Римом. Прежнее имя не было забыто. Ученые мужи по сей день предпочитают называть город на старинный лад: Византием. Сей град также именуют Константинополем, в просторечии же говорят: Истинополин. Среди славян он известен как Царьград, в Северных Странах его величают Миклагардом, то есть Великим Градом. И думается , что наше название самое точное, ибо воистину это самый великий из всех великих городов и ничто на свете не может с ним сравниться по размеру и великолепию.
Воды двух морей сталкиваются здесь и, смешав свои потоки, разделяют два материка. Поток с севера, волнуясь и как бы кичась, что он касается берегов Азии и Европы, подходит к городу. И кажется, видишь ты перед собой спокойно текущую реку. То, что лежит налево от этой реки, стиснуто высокими берегами, открывая восхищенному взору рощи, красоту лугов и всего остального, что лежит на противоположном материке. Расширяясь здесь, Босфор отходит от города в южном направлении, отстраняя от него Азию возможно дальше. Здесь поток уже называется Пропонтидой, или Предморьем, а иной раз и Мраморным морем. Великий Город стоит на европейском берегу. С востока священный град омывают волны Босфора, с севера – тихие воды залива, называемого на нашем языке Сьявирдарсундом, а славяне сокращают его до Суда. Что касается греков, то для них эта бухта суть Золотой Рог. И подлинно, длинной и слегка изогнутой формой залив напоминает рог для возлияния. Залив сей спокоен, и нет на нем никогда волнения, как будто здесь положен предел для бури и волнам запрещено здесь появляться из почтения к городу. Если случается, что в зимнюю пору бурные ветры дуют на морях и обрушиваются на пролив Босфор, то корабли, достигнув входа в Золотой Рог, попадают в тихое место. Они могут идти без опаски и становятся на якоря, где им угодно без всяких мер предосторожности.
– Нам надобно к Маме – сказал кормчий, указывая на противоположный берег Золотого Рога.
В договорах, которые конунг Хельги и конунг Ингвар заключили с греками, сказано: «Приходяще русь да витаютъ у святого Мамы». Святой Мама, то есть монастырь Маманта, доителя коз и мученика кесарийского, стоит на противоположном берегу залива. Харальд обратил внимание на две мрачные башни, возвышающиеся на противоположных берегах Золотого Рога. Между ними в самом узком месте покачивались несколько плотов
– Чепь железна. Буде война, греки замкнут Суд, – пояснил кормчий.
Прозрачная вода залива позволяла рассмотреть обросшую водорослями цепь, приспущенную примерно на сажень в глубину. Несколько больших плотов не позволяли ей лечь на дно. Должно быть, в башнях стояли мощные вороты, позволявшие натянуть цепь таким образом, чтобы она могла преградить вход в залив.
Золотой Рог наполняли корабли. Мачты теснились, подобно деревьям в густом лесу. Паруса всех размеров и расцветок свисали до воды. Вереницы носильщиков сбегали с кораблей, неся на головах тяжелые глиняные амфоры. На уши молодых полян обрушился шум и суета, царившие на берегу. Асмунд и свеи жадно смотрели на нестерпимо сиявшие кресты на куполах церквей и прикидывали, сколько на них ушло золота. Кормчий с трудом нашел свободное место для двух ладей. Высокий берег был сплошь заставлен грудами красной обожженной черепицы, узкогорлыми амфорами с вином и прочим товаром. Между сгруженным с кораблей товаром сновали погонщики ослов. Весь этот муравейник являлся всего лишь торговым пригородом, называемым Сиками или Галатой. Сам город возвышался на другом берегу залива, окруженный мощными стенами и еще более мощными башнями. Харальд пересчитал башни, выходившие на берег Золотого Рога, и не поверил самому себе. Их было сто десять. Он пересчитал снова, и опять получилось сотня и десять башен.
Исландец Ульв стоял по колена в воде и не отрывал взора от красных черепичных крыш и церковных куполов, одни из которых были позолочены, другие покрыты серым свинцом.
– Разве в Миклагарде обитают великаны? – в страхе спросил он, показывая рукой на всадника подле самого обширного купола, больше похожего на курган.
Только тут Харальд, занятый пересчетом башен, обратил внимание на колонну, которую венчал позеленевший от времени всадник. Даже издали, с противоположного берега, было видно, что всадник превосходит своим размером любого из обитателей Ётунхейма, одного из девяти миров, населенного великанами-ётунами.
– Вон еще один ётун! – воскликнул Ульв, указывая на нестерпимо блиставший под солнечными лучами столп, на котором стоял великан, столь огромный, что человеческий глаз, привыкший к обычному размеру, принимал его за причудливую скалу.
Харальд спросил кормчего, что за ётуны возвышаются над крышами, и получил насмешливый ответ:
– Варяг, ты напрасно принял их за живых людей? Сие медные и каменные истуканы, коими наполнен весь Царьград. Их там больше, чем людей, причем некоторые из них выше самого высокого дуба.
– Я хочу поскорее увидеть сии чудеса собственными очами.
Однако оказалось, что росам нельзя просто так войти в город. Особо поставленный от греческого царя муж должен был переписать всех вновь прибывших к святому Маме. Только после этого им разрешалось зайти за стены Царьграда. Пришлось подчиниться давно заведенному порядку. Харальд кликнул на помощь болгарина Петра, знавшего греческий язык, но его не могли найти. Кто-то из дружинников сказал, что беглец потихоньку улизнул, когда ладьи причалили к берегу. На всякий случай решили проверить имущество, сложенное в ладье. Харальд развязал кожаный мешок со своим добром и не обнаружил золотой гривны. Он хорошо помнил, что спрятал ожерелье в мешок, решив не носить более заколдованное украшение на шее. Трижды перерыв свое добро, он убедился, что ожерелье исчезло.
– Одно из двух! – сказал норманн. – Либо ожерелье забрал идол Юмалы, либо его похитил спасенный нами болгарин. В любом случае я не слишком опечален. Из-за колдовского ожерелья произошло столько бед, что лучше о нем более не слышать.
Святого Маму наполняли купцы и паломники из Гардов. Монастырь был небольшим, и немногочисленные монахи терялись в толпе мирян. Богатые гости занимали хозяйственные монастырские помещения, их слуги и бедные паломники ютились под навесами. Дружина Харальда разместилась на монастырском дворе под раскидистым платаном, дававшим спасительную тень. К вечеру, когда стало чуть прохладнее, свеи приступили к трапезе, состоявшей из мяса, закопченного на оленьем помете. Всякий в Северных Странах знает, как вкусна эта еда, хотя люди других народов утверждают, что она несколько отдает дерьмом.
Утром должен был явиться грек для переписи приезжих. Однако они никого не дождались. Харальд потерял терпение. Он решил взять с собой двух исландцев и проплыть на ладье вдоль городских укреплений, а буде представится возможность, то проникнуть за стены. От монастыря святого Маманта до выхода из Золотого Рога было рукой подать. Морская ладья проскользнула мимо башен, с которых спускалась железная цепь, и выплыла в Предморье. Там ходили крутые волны и следовало опасаться сильного подводного течения. Ладья, подгоняемая свежим северным ветром, мчалась мимо зубчатых стен, перед которыми громоздились позеленевшие от водорослей камни. Морские волны разбивались о подножья огромных башен, коих Харальд насчитал сто восемьдесят восемь. В одном месте к берегу спускались ступени от стоявшего наверху каменного здания, прорезанное арками. Норманн оценил красоту палат и предусмотрительность неведомого зодчего, позаботившегося о том, чтобы изящные арки не делали уязвимыми крепостные стены. Нижняя часть здания, выходившая к морю, представляла собой глухую стену, причем такую гладкую, что взобраться по ней не было возможности. Когда норманн спросил кормчего, чьи это палаты, тот перешел на шепот: