Страница 11 из 21
– Корабельный мастер речет, что варвары всегда приплывают на моноксилах, сиречь долбенках, по-нашему.
– Кто такие варвары? – задал вопрос Харальд.
– Они называют варварами всех, кто не говорит по-гречески, – отмахнулся кормчий. – Чужая речь для их ушей – это «бар-бар».
– Странно, мне слышится, что это он лопочет «бар-бар», – удивился Харальд.
Грек заломил несуразную цену, но после долгих споров с ним удалось сторговаться. Плотники споро взялись за дело. Они нарастили на ладьях высокие борта из крепких досок и хорошо просмолили их. Потом плотники укрепили руль, поставили мачты, а вот с парусом схитрили – дали старые, в заплатах, и клялись, что иного нет. Пока продолжалась работа, Харальд бродил по берегу. Весь остров можно было обойти за полчаса. Там не на что было смотреть, кроме как на траву и высокий курган. Такие курганы обычно возводили над могилами конунгов, ярлов и иных знатных и доблестных мужей. Норманн взошел на вершину холма и увидел полукруглый камень с идущей по краю надписью. Несомненно, то были руны. Он долго разбирал стертые от времени знаки. Руническая надпись гласила: «Сей курган насыпал Храни в честь своего товарища Карла». Кем были два друга из Северных Стран? Может, они были морскими конунгами, приплывшими викинговать в этих местах. В этом случае Карл скорее всего погиб в стычке на берегу и был привезен на остров для погребения. Вероятно, дружинники устроили ему пышное огненное погребение наподобие того, какое он устроил Храни Путешественнику на берегу Ладоги. Или они оба были купцами, возвращавшимися на родину из Миклагарда. Не исключено, что Карла убили, позарившись на его товары. Кто знает? Осталась одна только надпись.
Харальд пытался расспросить о кургане корабельного мастера, обтесывавшего мачту для ладьи. Но тот объяснялся исключительно на греческом. Обводя рукой остров, грек говорил: «Эферий». Во время работы он нараспев произносил слова, подчинявшиеся какому-то неведомому норманну размеру. Поначалу Харальд принял их за заклинания, помогающие в плотницком деле. Потом он решил, что это стихи, наподобие торжественной драппы, только очень длинные. Он спросил плотника, какому конунгу посвящена драппа и кто из скальдов её сочинил. Грек, кажется, понял его вопрос. Он засмеялся, произнес уже знакомое слово «варвар» и добавил еще одно: «Гомер».
Через несколько дней херсониты закончили свое дело. Ладьи с надставленными бортами вышли в море и распустили паруса. Они плыли вдоль степных просторов, которые греческий царь Константин Багрянородный называл Золотым берегом. Море, покрытое белыми барашками, и степь, колыхавшаяся волнами седого ковыля, казалось, соперничали друг с другом. Летом в эти места откочевывают печенеги. Они частенько нападают на людей, приезжающих ловить рыбу и добывать соль. Первый дневной переход оказался самым длинным за все путешествие. Только поздним вечером ладьи вошли в устье реки, которую греки называют Тирас, и причалили к небольшому островку. Вечером следующего дня ладьи достигли реки под названием Аспрос.
Кормчий, глядя на нахмурившееся небо, предрек, что скоро разразиться буря. Он советовал переждать в спокойной реке. Асмунд смеялся над ним, говоря, в теплых южных водах не бывает таких свирепых бурь. Харальд поверил опыту свея и приказал продолжать плавание. Однако через несколько часов с берега налетел сильнейший ветер и погнал ладьи в открытое море. Берег скрылся за пеленой дождя. Пришлось спустить паруса, чтобы их не разорвало в клочья, и отдаться на волю волн и течения. Через час-другой Халльдор, сидевшей на носу, крикнул:
– Скала!
Из-за стены дождя вырос небольшой скалистый остров. Его берега круто вставали из бурлящего моря, и Харальд решил, что к нему невозможно причалить. Однако кормчий хорошо знал эти места. Орудуя кормовым веслом, он направил ладью в крошечную бухточку, закрытую от волн каменным молом. Свеи последовали за первой ладьей. Тысячи белых чаек поднялись в воздух, встревоженные прибытием незваных гостей. Кроме птиц, на скалистом острове никого не было.
– Говорил вам! Нет, своим умом хотите жить! – разразился упреками кормчий. – Теперь будем сидеть в языческом капище.
И действительно, остров Левке, или Белый был посвящен Ахиллесу, одному из самых почитаемых греческих героев. Язычники верили, что на остров перенеслась его душа, когда он был поражен стрелой в пяту, единственное незаколдованное место на его теле. Ахиллес является во сне, не только пристающим к острову, но и плавающим, когда они недалеко проходят от острова, и указывает им, куда кораблю лучше пройти и где остановиться. Другие же говорят, что он и наяву является им на вершине мачты. Моряки, пристававшие к берегу, клялись, что слышат конский топот, звон оружия и шум сражений, которые устраивал незримый герой. На острове было построено святилище, при котором поселился оракул, делавший предсказания за деньги. Кормчий из Киева не знал имени Ахиллеса, а если бы и знал, то не стал бы его называть. Он только твердил, что язычники поклонялись в этих местах поганым идолам.
– Там наверху творилась всяческая мерзость! – плюнул он.
– Оборони Господь! – перекрестился Гостята.
Харальд сходил к капищу. По дороге ему попалось множество змей, к счастью, неядовитых. Он отбрасывал их ногами. Плоскую вершину острова занимали развалины обширного святилища. К черным грозовым тучам вздымались белые руки и части тела. Едва Харальд подошел к развалинам, как в небо поднялась стая о чаек, гагар и морских ворон. Гомонящее птичье племя продолжало служить идолам. Каждое утро птицы летают в море и обмокнув крылья, спешат назад, чтобы окропить жертвенники. Развалины капища были покрыты толстым слоем птичьего помета и поросли травой.
На Змеином острове норманн впервые увидал мраморные колонны. Они стояли, дюжина в один ряд, словно белый частокол. Колонны поразили его своей соразмерностью и кажущейся легкостью. Впоследствии, путешествуя по южным странам, он видел тысячи и тысячи стоявших и поверженных наземь колонн. Исландцы Ульв и Халльдор, повсюду сопровождавшие конунга, рассказывали, что проезжали мимо неисчислимого множества подобных развалин. Люди, жившие подле величественных сооружений, по большей части не имели ни малейшего понятия о том, кто их возвел и когда они были разрушены.
Харальд вернулся на берег и укрылся в одном из гротов, которыми вода и ветер испещрили скалистые берега. Поляне занялись сбором ветвей и бревен, пригнанных волнами к берегу. Они развели большой костер у входа в грот и стали готовить трапезу. Свеи, прослышав о том, что на острове находилось языческое капище, решили поискать сокровища. Они думали, что приношения припрятаны в надежном месте, например, в одном из гротов. Однако, облазив все гроты, свеи не обнаружили ничего, кроме множества глиняных черепков, которыми был усеян весь остров. С наступлением сумерек поиски языческих сокровищ прекратились. Свеи уже приступили к трапезе, когда из темноты вышел хазарин Менахем и занял место у костра.
– Ты ничего не нашел? – подозрительно спросил Асмунд Костолом.
Менахем отрицательно мотнул головой и потянулся за похлебкой. Асмунд ловко запустил руку ему за пазуху и быстро вытащил какую-то вещь.
– Клянусь башмаками Локки, он спрятал золото!
Он поднял руку и показал всем ожерелье, принесенное в дар священному дубу. Менахем бросился на Асмунда, но свеи были начеку и повалили его на землю.
– Крыса! Ты похитил дар, поднесенный духам священного дуба! Теперь они разгневаны и не будут помогать нам! За это полагается смерть! – вскричал Асмунд и повернулся к Харальду. – Каким будет твой приговор, конунг.
Харальд не собирался мстить за языческих идолов, но воровство между своими нетерпимо. Не зря он колебался, принимать в дружину разбойника или нет. Доблестного Торира Кукушки из хазарина не вышло, это было ясно.
– Убейте его и бросьте его труп на берегу, куда доходит волна! – приказал он.
Вора выволокли из грота. Послышалась возня и громкие яростные крики, прерванные тупыми ударами. Потом донесся предсмертный стон и всплеск воды. В соответствии с древним норвежским законом преступников полагалось хоронить не на кладбище, а там, «где встречаются морская волна и зеленый дерн». Когда дружинники вернулись в грот, Костолом отдал ожерелье Харальду.