Плач домбры

Самый славный представитель Сыртлановых — Юламан Нашадавит. Если даже сказать вот так, с нажимом: «О, Юламан!» — и то не будет слишком. Передовой тракторист, награжден знаком «Победитель социалистического соревнования». Уже двадцать пять лет, срезая углы, он прокладывает достижениям технического прогресса дорогу в Куштиряк. Юламан — человек нетерпеливый, неуемный, из одной своей жизни две, а получится, и все три жизни выкроить пытается. Самое ценное для него — время; кумир, которому он молится, — быстрота, техника, движение. Не потому ли прозвище у него — Быстрый? Если так, то, видно, прозвище Куштиряк дает не только из чувства противоречия, иной раз пользуется и самой обыкновенной логикой.

Так как же он смотрит на проблему Танхылыу?

Разумеется, степенный отец семейства, у которого есть взрослый сын на выданье… то есть которого пора женить, и дочка тоже почти взрослая, еще один сын подрастает, не то что на красавицу, которая в ауле — что глазок в перстне, — он вообще на посторонних женщин заглядываться не должен. Нет, все его думы и помыслы о Самате, за него душой болеет. Одной мечтой живет — взять Танхылыу снохой. Гату и других парней, которые возле Танхылыу крутятся, зоркий глаз Юламана уже давно приметил. Окажись среди них хоть один Сыртланов — Юламан помогал бы ему, для него старался. Но там лишь Урманбаев, да Абдразаков, да Исхаков, да два Байгильдина из двух фамилий, которые друг другу не родня. Отдать Танхылыу кому-то из них — это ж прямо топором под сыртлановский престиж! Допустит Юламан это — авторитет его, который в последнее время и без того пошатнулся, совсем рухнет.

Всех выгод женитьбы Самата на Танхылыу и не перечислишь. Во-первых, девушка, которая не только на весь район, но вот-вот и на всю республику станет известна, принесет в дом жениха счастье и удачу, — это ясно как день. И не угадаешь, вполне возможно, что на ближайших выборах ее в депутаты выберут. Вот уж тогда попробуйте укусите Юламана! Во-вторых, если к зарплате Самата, на которую и овцу не купишь, да еще двести — двести пятьдесят невесткиных — ничего, мы не надорвемся. К тому же в приданое за девушкой корова с теленком пойдет и две-три головы мелкого скота. В-третьих, в конце аула, чтобы жених и невеста в любви и радости, в труде и согласии, как соловьи распевая, как горлинки воркуя, жили-поживали и добра наживали, стоит дом. Юламан уже давно в своем воображении расставил там румынский гарнитур «Мария». Можно бы и японский, под названием «Микадо», но тот, пожалуй, не влезет.

Так думал Юламан. И о житейской стороне заботился, и о политической. То есть как придет к ним Танхылыу снохой, то, во-первых, житье-бытье старшего наследника на крепкий фундамент сядет, во-вторых, тогда и отцу от разной напраслины отбиться будет легче. Он тогда всяким извергам, любителям критиковать живо рот заткнет. И с кличем «Наша давит», который теперь стал родовым, снова ринется вперед. Вот почему в тот вечер, когда решили, что поэма будет о Танхылыу, он дальше спорить не стал. У Юламана так: задумал — сделал. Потому и Танхылыу он уже считал членом своей семьи.

Как мы уже говорили, Юламан из тех, кого отец с матерью родили, а технический прогресс поставил на ноги. С тех пор как он первый раз сел за руль трактора, какие только машины не прошли через его руки! Старые «ХТЗ» и «ДТ», две-три марки «Беларуси», «Т-40», мощный новый «К-700» — ни один его не миновал. Другие трактористы от закрепленных за ними тракторов по семь-восемь лет избавиться не могут, а Юламан что ни год, хоть с криком и руганью, садится на новый. Запчасти ли, грамота ли, премия ли — ему первому. Не дали бы, да нельзя.

Юламан — маяк Куштиряка. И на весеннем севе, и на вспашке зяби нет тракториста, который обогнал бы его. Потому он и первый, что все делает первым. В этом весь секрет.

Правда, бригадир и главный агроном порою цепляются к нему: «За рекордом гонишься, мелко пашешь, огрехи оставляешь». Но колхозное начальство старается дело до скандала не доводить, потому что сводки наверх давно отправлены, и Юламана в ряду с другими районными маяками уже с похвалой упоминают в газете «Красный плуг», на различных собраниях. Так что шуметь уже поздно. Огрехи Юламана, углы, срезанные им, латает другой тракторист. Разбор тоже откладывается на «после сева». А там, как говорится, был грех, да покрыл снег.

Тем временем подходит районный актив по итогам весеннего сева. На активе и Куштиряку теплые слова говорятся, и Юламана ласковое крыло славы мимоходом касается.

Передовому механизатору над такими мелочами, как расход горючего, поломка и ремонт машины, голову ломать не надо. Об этом начальство само расстарается, само похлопочет. Главная обязанность Юламана — рекорд, он славу Куштиряка перед всем районом должен отстаивать.

Так и шли дела. Но этой осенью во время вспашки зяби механизаторы поставили вопрос ребром, и в правление пошла жалоба на Юламана.

Однажды на рассвете Юламан, как обычно поставив трактор на скорость идущего в атаку танка, несся по полю, вдруг заметил в утреннем тумане трех-четырех человек. Один из них требовательно поднял руку. Юламан нажал на тормоз и, остановив трактор, спрыгнул на землю.

— Добро пожаловать! — сказал он. — Наша давит! Новый рекорд ночной пахоты может случиться, товарищ агроном.

Однако обычных поздравлений не услышал. Среди остановивших его людей Юламан увидел своего сменщика, молодого паренька.

— Что, не спится? Еще два часа до твоей смены? — удивленно сказал он. — Наша давит!

Парень промолчал. В свете фары встал Исмагилов.

— Вот так, товарищ Сыртланов. Комиссия качества, — парторг показал на стоявших позади товарищей. — Люди тебе знакомые. Главный агроном, Фатхутдин Фатхутдинович, от комсомольской организации — твой сменщик, от ветеранов колхоза — Зариф-агай.

— Дня вам не хватает, ночью ходите, — проворчал Юламан. И прошептал на ухо сменщику: — Салага! Забыл, благодаря кому сытым ходишь!

Комиссия тут же принялась за работу, а паренек влез в кабину вместо Юламана. Исмагилов, махнув рукой, велел ему пахать дальше.

— Мне что, отдых дается? — Юламан с равнодушным видом достал папиросы, закурил и пустил дым в сторону главного агронома.

— Хочешь, пойдем с нами, посмотришь на свою работу. А не хочешь, домой иди, — сказал агроном, стараясь быть спокойным. Но не выдержал, заговорил быстро, дрожащим голосом: — Стыда, оказывается, у тебя нет, Юламан-агай! Разве может человек, коли в нем душа есть, так над землей измываться? Что же здесь, кроме сорняков, вырастет?

— Да, ласточка моя, сто раз уже предупреждали — никак человек не поймет. Колхоз тебя до небес вознес, а ты ему с неба в лицо плюешь, — не выдержал, тоже высказал свое мнение Фатхутдин Фатхутдинович.

Юламан было растерялся, но тут же перешел в наступление:

— Вы тут на меня напраслину не возводите! Как бы потом каяться не пришлось, прощения просить! Сыртланов вам не тот вон мокроносый, а медалью награжденный механизатор. Наша давит! Райком тоже по головке не погладит!

Но, сколько он ни шумел, ни кипятился, выводы комиссии правление утвердило единогласно. Вспаханные на недостаточную глубину десять гектаров и четыре гектара с огрехами перепахали за счет Юламана. И вдобавок ко всему его на год сослали на подсобные работы — перевели на трактор «Беларусь».

Он поехал с жалобой в райком. Камалов выслушал его и со словами: «Работай честно — слава сама тебя снова найдет. Не ходи и людей не смеши, товарищ Сыртланов», — выпроводил его из кабинета.

«Нынешних так просто не проведешь, тут с головой действовать надо, подумав», — решил Юламан. Видать, придется выправлять положение по-иному. И он с особенным рвением принялся обхаживать Фаткуллу Кудрявого. Ничего, зима долгая, что-нибудь да придумает Юламан. Он — Наша давит, он — не пропащий человек, он еще себя покажет. Наша давит!

…Вот он и давит на газ своего «Москвича», жмет по шоссе из Каратау в Куштиряк. Он давит, а жена Бибиса-ра молчит, поглядывает искоса, настроение мужа пытается угадать.