Страница 4 из 113
В словах этих — голос простой русской женщины, которая в ответ на обращенное к ней — ох и досталось же вам за все годы — отвечает: я-то хорошо прожила, другие больше бедовали. Есть здесь и отчетливое соизмерение своей жизни — нет, не с тем, как благополучно она могла бы сложиться, — соизмерение с жизнью товарищей-революционеров, однажды избравших свой путь.
Свое решение — стать революционером — Владимир Ильич принял рано. И у него было немало времени, поводов для осмысления того, что ждет его в ближайшем и просто обозримом будущем. Современники говорили о Ленине, что он променял «карьеру, быть может, выдающегося ученого или профессора на деятельность подпольного организатора нового мира, вынужденного почти всю жизнь проводить в нужде и лишениях…». Теперь выражение «променял карьеру» по отношению к Владимиру Ильичу звучит странно: он совершил на своем веку то, что едва ли было под силу кому-нибудь другому. И все-таки самые обыденные представления о карьере, об устройстве собственной жизни достаточно точно передают всю реальность выбора, который пришлось в свое время сделать Владимиру Ильичу — еще в юности, лишь вступая на самостоятельный путь.
«Гибель старшего брата дала, несомненно, большой толчок Владимиру Ильичу в смысле его стремления заняться революционной работой», — вспоминает М. И. Ульянова. Так оно и было, но Мария Ильинична исходит из воззрений своей семьи, утвердившихся в ней героических традиций.
Заключенные в тюрьму, молодой революционер и его товарищи — те, кто принимал участие в замышлявшемся посягательстве на жизнь государя императора, — уже не были опасны, их могли там содержать пожизненно. Казнь революционеров была предпринята, как это обычно и делается, в назидание другим. Для кого же особенно мучительным стало это изуверское назидание? Прежде всего для тех, кто любил погибших, был бесконечно им предан, — для их близких. И с точки зрения так называемой житейской мудрости не только казнь Александра, но уже и арест его должен был остановить других членов семьи, стать на всю жизнь предостережением от революционного пути. Произошло обратное.
Александр Ульянов без малого четыре года оставался студентом Петербургского университета, шагал в колоннах демонстрантов, имел столкновения с полицией. Многое успел понять, продумать, пережить раньше, чем почувствовал себя готовым к активным действиям. А младший брат не пробыл в Казанском университете и четырех месяцев — принял участие в студенческих волнениях, стал одним из организаторов студенческой сходки. Он пришел на первый курс с уже принятым решением — был готов посвятить себя революционной борьбе. Прошло полгода после гибели старшего брата, и Владимира Ульянова арестовывают, высылают из Казани, подвергают негласному надзору полиции. Какое неотразимое подтверждение того, что репрессии, проводимые для устрашения революционеров, не могут их остановить! Вопреки замыслам устроителей репрессий они производят впечатление больше всего на тех, кто и без этого никогда бы не решился навлечь на себя гнев власть имущих.
Минует еще десять лет, и министр юстиции статс-секретарь Муравьев станет докладывать императору «о преступной деятельности в Петербурге тайных кружков лиц, именующих себя «социал-демократами». Назовет в связи с этим Владимира Ульянова. Не тогда ли впервые услышал это имя Николай II? Быть может, и поинтересовался: не брат ли казненного? Так было или иначе, но спустя два десятилетия, скажем, зимой, в канун восемнадцатого года, у экс-императора будет немало поводов вспомнить тот день, когда выносил приговор: «Государь император… высочайше повелеть соизволил» выслать Владимира Ульянова под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь.
Трехлетняя ссылка — суровая мера. И он томился в Шушенском, страдал от того, что оторван был, как казалось, там, в Сибири, от всего мира, тосковал и писал письма родным. «Получили мы, Маняша, твое письмо и были ему очень рады. Взялись сейчас за карты и начали разглядывать, где это — черт побери — находится Брюссель… Да, завидую тебе. Я в первое время своей ссылки решил даже не брать в руки карт Европейской России и Европы: такая, бывало, горечь возьмет, когда развернешь эти карты и начнешь рассматривать на них разные черные точки».
А лишь вернувшись из ссылки, сразу же принялся за создание революционной общерусской рабочей газеты «Искра». И в день своего тридцатилетия — апрель 1900 года — был занят делами, связанными с ее выпуском. В том же 1900 году полицейский агент писал, конечно же не подозревая, что высказывает в своем донесении истину всего XX века: «…крупнее Ульянова сейчас в революции нет никого».
Апрель, как и любой другой месяц, свидетельствует о том, как постоянно велась слежка за Владимиром Ильичем. В апреле 1894 года, например, она была возложена на чинов 8-го участка полиции Московской части Петербурга. Весной 1895 года департамент полиции вносит имя Ленина в список лиц, за которыми необходимо установить наблюдение. А в апреле 1897 года вышло предписание енисейского губернатора о гласном надзоре полиции. И в те же дни, но 1907 года судебный следователь 27-го участка Петербурга предложил начать розыск Ульянова. В апреле 1909 года заведующий заграничной агентурой в донесении из Парижа информировал директора департамента полиции о деятельности Ленина.
И не раз — далеко не раз — приходилось Владимиру Ильичу смотреть смерти в глаза. Так было и в годы подполья, и после победы Октября.
* * *
Восемнадцатилетие Владимир Ильич отметил в Кокушкине. «Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год после моей высылки в деревню из Казани», — вспомнит со временем. Прочел все, что публиковал Чернышевский в «Современнике», начал изучение трудов Маркса, Энгельса…
Долгие годы представления об удобствах, условиях жизни в том или ином городе определялись для Владимира Ильича тем, какова здесь библиотека.
21 апреля 1902 года пишет заявление на имя директора Британского музея:
«Сэр!
Обращаюсь к Вам с просьбой о выдаче мне билета на право входа в читальный зал Британского музея». Подпись — Якоб Рихтер. Под этим именем жил Владимир Ильич в Лондоне.
В письме к сестре Марии Ильиничне из Кракова 22 апреля 1914 года Ленин приносит извинения за долгое молчание, замечает, что здесь библиотека «плоха и архинеудобна», впрочем, и в Париже работать неудобно — национальная библиотека «налажена плохо», и «не раз мы вспоминали Женеву, где работалось лучше, удобная библиотека, менее нервна и бестолкова жизнь. Из всех мест моего скитания я бы выбрал Лондон или Женеву, если бы оба не были так далеко».
В апреле 1916 года Владимир Ильич обращается в полицейское управление Цюриха — просит выдать ему и Надежде Константиновне разрешение на жительство в городе, которое необходимо для того, чтобы пользоваться местными библиотеками. И вновь в письмах к родным рассказывает о своих занятиях: «Мы с Надей очень довольны Цюрихом; здесь хороши библиотеки…», «Озеро здесь очень нам нравится, а библиотеки много лучше бернских, так что пробудем еще, пожалуй, дольше, чем хотели».
Работал в библиотеках, не пропуская ни одного часа: приходил к открытию, трудился до полудня, обедал и снова садился до вечера. Кстати, и о Февральской революции в России Ульяновы узнали в Цюрихе, когда собрались было идти в библиотеку. Заглянул кто-то из эмигрантов, взволнованно воскликнул: «Вы ничего не знаете? В России революция!»
Надежда Константиновна и Владимир Ильич поспешили на берег озера — туда, где обычно прогуливаются горожане и под навесом вывешиваются газеты, телеграфные сообщения. Владимир Ильич несколько раз перечитывал одни и те же строчки, пока мысль не унесла далеко от этих мест, от библиотек, читальных залов, книг, выписок — на родину, в Россию, к тому, о чем мечтал, готовился, склонясь над печатной страницей, проводя в библиотеках дни, месяцы, годы…
В апреле 1918 года Владимиру Ильичу исполнилось сорок восемь. Он работал в кремлевском кабинете. И с каждым днем здесь появлялось все больше книг. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов… Смотришь на корешки томов и думаешь об их авторах. Великие писатели России, мечтатели, философы и бунтари, кто из вас мог представить путь, который пройдет страна, народ, а с ним и ваши книги, оказавшись в этом кабинете?