Звуки тишины

– Конечно, согласится. Вы такая чудесная пара. Думаю, она давно ждала твоего предложения.

Но, кажется, Сорин мне не очень-то поверил. Он улыбнулся как-то грустно и даже с лёгким укором, и я почувствовала себя виноватой в том, что не сказала всё честно, но расстраивать его не хотелось. Наверное, каждому человеку хотелось бы найти свою пару, полюбить и получить в ответ взаимность. Только вот для меня взаимность между Катериной и Сорином значила одно – личное забвение и одиночество.

Я действительно вела закрытый образ жизни, чуралась людей и никак не могла смириться с тем, что приходилось общаться жестами. Может быть, если бы я родилась такой, то было бы гораздо легче – никаких воспоминаний и сравнений с прошлым. Одно время родители искали психологов и психотерапевтов, чтобы они проработали со мной травму – время и деньги оказались потрачены впустую. Все специалисты в один голос утверждали, что я вполне могу говорить, стоит только захотеть. Но сигнал к речевому центру одним желанием не посылался.

Шок работает по-разному, кто-то замыкается в себе, кто-то сходит с ума, кто-то боится темноты или пугается животных, транспорта… Я же перестала говорить, могла открывать рот, пытаясь что-то сказать, но звуки словно натыкались на невидимую стену, подобно трубе, раструб которой заткнули тряпкой. Тот день мне помнился очень хорошо. И сейчас, после слов Сорина, возник перед глазами во всей своей чёткости.

Мне было пятнадцать, я возвращалась домой после дополнительных занятий в школе. Обычный уже почти летний день, тёплый ветер, высокое голубое небо, шелест травы, крики птиц, голоса прохожих, выкрики рабочих, позвякивания колокольчиков на дверях магазинов, шорох шин… Я помнила эти звуки так долго и точно, словно это было моим заданием на оценку. Потому что после них случилась она – страшная, мёртвая тишина. Мой небольшой двор, родной и уютный, тихий, замкнутый стенами невысоких домов, встретил и порадовал гомоном ребятишек в песочнице и возгласами бабушек, следящих за ними. Я сделала бодрый шаг вперёд, занесла ногу над тропинкой, проложенной между кустами сирени – и всё.

Дальше – глухой удар и последовавшие за ним дикие крики, визги и что-то ещё, туманное, непонятное. Передо мной лежало тело. Молчаливое. Уже неживое. Потом, когда я пыталась вспомнить этот день, не могла отделаться от ассоциации, будто кто-то бросил собакам мясо. Тошнотворные мысли, противные сами по себе и изувеченные моим нечеловеческим отношением к трагедии. Тогда я остановилась с поднятой ногой и ошалело смотрела на мужчину, решившего сделать этот день своим последним. Почему? Зачем?

Сначала я кричала от ужаса. Потом отчаянно звала на помощь, но меня словно никто не слышал. Может, так действительно и было? Никто не откликнулся. Не подошёл. Весь мир замкнулся вокруг меня и этого безжизненного тела. Когда рядом появились другие люди, живые, я не могла сказать ни слова. Открывала рот и закрывала обратно, совсем как рыба в аквариуме. После этого события мне не снились кошмары, я даже не боялась ходить той же дорогой, но больше не сказала ни слова. До сих пор. Они оказались ненужными, бессмысленными и лишними. Зачем говорить, если тебя всё равно не слышат? Может быть, тот человек и решился на последний шаг именно потому, что его не услышали?

– Нико? – Сорин помахал перед моим лицом широкой ладонью. – Ты чего?

Я снова пожала плечами. Объяснять ему ход своих мыслей не было бессмысленным, но портить только-только начавшийся день не хотелось.

– Зря я тебе сказал, наверное. Ты ведь теперь будешь переживать… Да я и сам, если честно… Хочу и боюсь перемен. Но жизнь не стоит на месте, Нико… И тебе бы тоже стоило что-то изменить. Плевать, что ты не можешь говорить. Это вообще никак не влияет на тебя, как на личность. И не пытайся мне возразить! Я же всё-всё знаю… И даже то, что ты собираешься сейчас активно протестовать, отстаивать своё право на тихую замкнутую жизнь. Только я твой друг. И возражаю! Моя подруга Николетта – весёлая, добрая, открытая и чудесная девушка. Это просто преступление – скрывать себя от мира.

Мне не оставалось ничего другого, как встать и отойти к окну, старательно делая вид, будто я что-то вижу за стеклом. Сорин был прав: он так хорошо меня знал, что мог бы угадать ответ на любой вопрос, предсказать и действия, и поступки, и даже мысли. На самом деле, он – тот самый провожатый, рядом с которым мне всегда было легко и просто идти по миру. Одна я так никогда не смогла бы.

– Эй… – Сорин тихо подошёл ко мне и положил ладонь на плечо. – Я не хотел читать тебе нотации, но ты же знаешь, что действительно нужно быть смелее и самостоятельнее. Нужно учиться жить без моего постоянного присутствия. И, кстати, это работает в обе стороны. Мне тоже стоило бы попробовать не быть твоим хвостиком и не ждать постоянных советов и подсказок.

Я чуть повернулась к нему и медленно объяснила на пальцах:

– Если сделать так, как ты говоришь, то наша дружба разрушится.

– Ни в коем случае! – горячо возразил он, заглядывая мне в глаза. – Она просто перейдёт на новый уровень!

Что тут можно было сказать? Объяснить, что мне не нужен новый уровень, что всё и так хорошо. Но разве могла я мешать счастью своего лучшего друга? Сорин – словно брат, о таких отношениях, как у нас с ним, раньше писали в книгах.

– А меня в новый отдел на работе перевели, – объяснилась я с ним быстро и испугалась, что он не успел понять.

– Правда? Это же здорово! И зарплату подняли?

Слабо кивнув, я вернулась к столу, чтобы убрать посуду и скрыть вдруг возникшую неловкость. Как-то враз стало неясно, что делать дальше, как себя вести и как продолжать этот день. Пока Сорин не собирался становиться женихом Катерины, мы могли и забраться под один плед на диван, чтобы посмотреть сериал, да и обняться при встрече и расставании. Сейчас же мне показалось кощунственным проявлять столь интимные жесты по отношению к нему.

Атмосфера незаметно, но менялась, даже несмотря на то, что за окном стремительно светлело и день обещал быть не таким серым, как обычно в ноябре.

– Может, прогуляемся? – совсем тихо обратился ко мне Сорин, непривычно печальным голосом, который я еле разобрала из-за музыки, которую так и не выключила.

Покачав головой в ответ, пренебрегая развёрнутым ответом, я спряталась от его пронзительного взгляда в комнате. Со стороны можно было бы подумать, будто это проявление ревности или зависти, или даже собственничества. Наверняка и эти чувства были в составе того, что заполняло моё сердце. Я боялась перемен, боялась одиночества и не хотела в этом признаваться.

– Ну раз так… Давай тогда просто посидим вместе, может, посмотрим что-нибудь… Нико… Я же к тебе приехал почти сразу, как вернулся.

Я молчала, старательно делая вид, что рассматриваю что-то за окном, хотя смотреть там было не на что: обычный пустой двор, слякотный и промозглый.

– Думаешь, мне не тревожно и не страшно? – Сорин тихо подошёл ко мне и остановился близко-близко, так, что я чувствовала его дыхание рядом. – Когда ты встречаешь кого-то, с кем хочешь быть всегда, когда чувствуешь трепет любви в сердце, становится не просто страшно, а даже жутко. Ведь любовь – это ответственность. Тебя ведь я тоже люблю, Нико… Мне кажется, что ты моя сестра, за которую я буду отвечать перед Высшими силами. Да что ж это!… – он тяжело вздохнул. – Чувство такое, будто нужно сделать выбор. А я не хочу. Дружба ведь всё понимает, правда? А любовь – прощает? Да?

Опустив голову, я думала над его словами. Было в них что-то правильное, очень точное и в то же время – обидное. Потому что я не хотела этой правды, не хотела будущего и своей ответственности за всё. Но пришлось кивнуть.

До самого обеда мы просидели вместе на диване, завернувшись в большой вязаный плед, местами протёртый, доставшийся от бабушки Сорина в первые годы нашей дружбы. Он рассказывал о поездке, а я даже не слушала, выхватывая некоторые слова и названия и изредка подавая знаки. Теперь-то я понимала слова матери о странных отношениях между мной и другом. Кто бы мог поверить, что за столько лет, проведённых бок о бок друг с другом, мы ни разу не подумали ни о чём более серьёзном, чем простые объятия. И мне так не хотелось лишаться и их.