Звуки тишины

Татьяна Алхимова

Звуки тишины

Музыка

Раньше каждый мой день начинался с шума: звонил будильник, в комнату заглядывал кто-то из родителей, дабы убедиться, что я действительно проснулась; на кухне закипал чайник, по тарелкам стучали ложки или вилки, в зависимости от маминого настроения. Если она просыпалась в благостном расположении духа, то готовила омлеты с начинкой или жарила быстрые блинчики, а если на неё нападала утренняя мрачность и меланхолия, то семья довольствовалась скромной овсяной кашей. Застилая постель, я слышала и другое: тихие разговоры, плеск льющейся воды в ванной, причём всегда было понятно, кто умывается – папа включал воду скромно, тонкой струйкой и что-то напевал себе под нос или просто разговаривал с отражением в зеркале; мама же выкручивала кран почти полностью, чтобы умыться поскорее, и тут же убегала к большому зеркалу в коридоре, чтобы уложить волосы и накраситься. Слышала я и шарканье старых бабушкиных тапочек по деревянному полу, суховатый голос с неразборчивой речью, щелчки в замочных скважинах. После появлялись и звуки с улицы из раскрытого окна – это значило, что бабушка добралась до кухни и ей снова кажется, что после готовки там душно. Тогда-то я и выходила из своей комнаты уже собранная и занимала свой пост в ванной, по дороге обязательно приветствуя того, кто попадался на пути, включая тихую черепаху, непременно застывшую посреди коридора удивляясь неминуемой утренней человеческой суете.

Теперь же, когда черепаха давно похоронена в маленькой коробке в дальнем углу загородного участка, о бабушке напоминает пожелтевшая фотография в массивной рамке, а родители появляются в городе не чаще пары раз в год, моё утро совсем другое. В нём есть всё, что и раньше, почти, – те же неживые звуки, только нет никаких голосов. Их заменяет музыка. Я включаю её тут же, сразу после звонка будильника. Мне нравится заполнять пространство вокруг этой нематериальной субстанцией, стоять перед зеркалом в ванной и открывать рот синхронно со словами, льющимися из колонок. Звук собственного голоса давно забылся.

Странно.

Хорошо представляется голос отца, зовущий меня к обеду, и шершавый шёпот мамы, угрюмо читающий бессмысленную книгу в больничной палате, даже бабушкины причитания о моих разбитых коленках звучат в голове так, будто бы не заперты в ней, а высыпались наружу. Поэтому музыка – спасает. Под неё я могу тихо грустить или веселиться, завтракать на скорую руку, или читать, растягивая удовольствие на весь долгий тёмный вечер. В ней – всё, чего мне иногда так не хватает: настоящей жизни, живого выражения чувств. Нет, даже не живого, а звукового. Хотелось бы, чтобы чувства и мысли звучали, а не пробегали символами на бумаге или жестами, сложенными из пальцев.

Я не могу говорить.

Давно.

И, возможно, это навсегда.

Тёмное, густое утро запоздало напомнило о том, что пора бы уже земле укрыться снегом в преддверии грядущей зимы. Конец ноября – самое мрачное время, глухое и тесное. Я с тоской зажгла свет в спальне, имитируя солнце, чтобы поскорее проснуться и ощутить хоть какую-нибудь бодрость в теле. Суббота. Законный выходной – вроде бы долгожданный, но совершенно пустой и непонятный.

Заиграла привычная музыка, наполняя моё скромное жилище звуками, и на душе сразу стало чуть легче. Пританцовывая, я добралась до ванной и добавила немного шума струёй тёплой чистой воды. Следом в прекрасную какофонию, заполняющую всю мою жизнь, вписался закипающий чайник и скворчащие на сковороде яйца.

Стоило только устроиться за столом с вилкой в руке, как в дверь настойчиво позвонили: трень, трень-трень-трень, трень. Наш позывной! В это утро меня решил навестить самый замечательный и добрый друг на свете – Сорин . Мы познакомились так давно, что вспоминать страшно. Старшая школа, колледж – всё это пройдено бок о бок. Он был первым моим настоящим другом и человеком, который решился сблизиться с той, которая ни слова не говорит. За эти годы у нас сложилась собственная система общения, слепленная из языка жестов, разных звуковых сигналов и выражений лиц, а ещё – музыки.

– Николетта! – крикнул Сорин, врываясь в квартиру такой же шумный и улыбчивый, как и всегда.

Его крепкие объятия напомнили мне, как я соскучилась: он только вчера вернулся из длительной командировки и, конечно же, сразу помчался туда, где ждали больше всего. Я бы с радостью ответила ему словами, но вместо этого лишь крепче прижалась к широкой груди, горячей и пышущей силой.

– Сколько всего мне нужно тебе рассказать! – продолжал громко вещать Сорин раздеваясь. – Да! Кстати! Я же привёз подарки!

С этими словами он вручил мне большой пакет, внутри которого нашлись немецкие шоколадные конфеты и ещё какая-то мелочь в небольших коробочках: наверняка пополнение моей коллекции. Сколько себя помню, собирала стеклянные фигурки всего на свете по непонятной причине. А Сорин, когда узнал об этом, принялся возить мне особенные подарки из тех мест, где бывал. Благодарностью послужило крепкое рукопожатие и лучезарная улыбка. Я знала, что она такая – смотреть на этого прекрасного молодого мужчину не слишком высокого роста, с вечно лохматыми чёрными волосами и тёмно-карими глазами, было и приятно, и радостно. Для меня он был настоящим солнцем – светил всегда и везде, даже если находился далеко.

Пока Сорин устраивался за столом, а я наливала ему свежий чай, мне невольно вспомнилось, как мы познакомились. Это случилось в последний год перед старшими классами, мне уже приходилось изъясняться знаками, а мой будущий друг перевёлся в школу из соседнего города в связи с переездом. Как-то так вышло, что наши парты оказались рядом. Он вечно забывал то карандаш, то ручку, а у меня обязательно находились запасные. В классе тогда мало кто общался со мной – было сложно подстроиться под новые условия, да и я почти замкнулась в себе, но Сорин… Магическим образом он всегда появлялся рядом, изучал меня издалека и провожал до дома: сначала незаметно, а потом уже в открытую, и не принимал никаких возражений, делая вид, что не понимает моих жестов и сурового выражения лица. Так и подружились – и жили рядом.

– Нико, как ты тут без меня? – деловито осведомился Сорин, забирая половину яичницы.

Я только плечами пожала: кто же знает, как? Работала, ходила на курсы повышения квалификации и сидела дома. Погода не располагала к прогулкам.

– Конечно! Если бы я не уехал, то обязательно вытащил бы свою милую домоседку на променад, – улыбнулся он. – Ты без меня совсем зачахнешь, дорогая. Так нельзя.

Опустив голову, я сделала вид, что увлечена завтраком. Сорин каждый раз подначивал меня по поводу тихой затворнической жизни, которую я вела. Он всё пытался победить мои комплексы и страхи, касающиеся невозможности говорить, но пока – безуспешно. Дома, одна, я чувствовала себя в полной безопасности, а в местах, где много людей – было слишком страшно и тревожно, особенно если попадала туда без друга. В какой-то момент он заменил мне семью, заменил вообще всех. Наши отношения казались мне более близкими, чем с родителями. Мама иногда, когда звонила, высказывала своё беспокойство по поводу нашей дружбы – она просто не представляла, что мужчина и женщина могут не испытывать друг к другу никаких иных чувств, кроме как большой привязанности, уважения и тепла.

– Эй, Нико… Ты чего? – тихо позвал Сорин. – Если не хочешь, можешь никуда не ходить. Я же знаю, что тебе тяжело. Но столько лет… Твоя жизнь проходит, и мне так больно смотреть, как ты не заполняешь её ничем, кроме работы… И…

– И тебя, – ответила я ему жестом. На мгновение мне показалось, что он хочет что-то сказать, поэтому, набравшись смелости, спросила. – Есть какие-то новости?

– Если честно, да… Я решил сделать предложение Катерине. Как думаешь, она согласится?

Я опешила от этих слов. Сорин давно встречался с Катериной, они были удивительно гармоничной парой, но мне казалось, что до свадьбы ещё так далеко, ведь мы все довольно молоды. С удивлением обнаружила, что мне немного горько оттого, что самый близкий человек теперь станет чуть дальше. Как жаль, что жизнь идёт вперёд и меняется. Вот бы всегда всё было так, как сейчас, как год назад. Но, тем не менее, я кивнула и улыбнулась. А чуть позже добавила уже руками: