Страница 74 из 149
Эхолокация у человека не такая сложная и тонкая, как у летучих мышей и дельфинов, но, как любит напоминать Киш, у тех как-никак была фора в несколько миллионов лет. Зато у Киша имеется способность, которой нет ни у летучей мыши Зиппер, ни у малой косатки Кины, – речь. Он может облечь свои ощущения в слова. Казалось бы, вот оно, великолепное решение философской дилеммы Нагеля: пусть мы никогда не узнаем, каково быть летучей мышью, но есть же Киш, сейчас он объяснит нам, каково быть Кишем. Однако он в основном описывает свои совершенно не зрительные ощущения в зрительных терминах, хотя не помнит и не может помнить о том, как ощущается зрение. Оконные стекла и гладкие каменные стены, дающие четкое эхо, для него «яркие». Листва и неровные камни, порождающие эхо поглуше, – «темные». Щелкая, Киш получает серию «вспышек», словно чиркает спичками, огонек которых на миг озаряет темноту. «Помимо меня на планете живет семь с половиной миллиардов зрячих, так что, хочешь не хочешь, манеру изъясняться перенимаешь у них», – объясняет он. И поскольку он не знает, как это – видеть по-настоящему, а я не могу во всей полноте представить, как ощущается эхолокация, нас по-прежнему разделяет барьер, который не преодолеть словами. Мы оба силимся вообразить себе чужой умвельт, пытаясь общим для нас языком описать опыт, в котором не совпадаем.
Когда эхолокацией пользуются вымышленные персонажи – вспомним Тоф Бейфонг из мультсериала «Аватар: Легенда об Аанге» (Avatar: The Last Airbender) или Сорвиголову из вселенной комиксов «Марвел»[208], – их способность обычно изображается в виде расходящихся светлых концентрических линий, обрисовывающих контуры объектов на темном фоне. Дух эхолокации тут отчасти уловлен правильно: Киш действительно получает некое ощущение окружающего трехмерного пространства. Но поскольку ему, в отличие от летучих мышей, недоступны ультразвуковые частоты, разрешение у его эхолокатора гораздо ниже. Контуры размыты. Объекты распознаются не столько по очертаниям и границам, сколько по плотности и текстуре. Эти свойства, говорит Киш, «примерно как цвет эхолокации». Пытаясь осмыслить его сенсорный мир, я представляю себе акварельную скульптуру, возникающую в сознании при каждом щелчке. Окружающие объекты отображаются в виде нечетко очерченных клякс, «оттенки» которых означают разные текстуры и плотность[209]. Дерево, рассказывает мне Киш на прогулке, звучит как твердый вертикальный столб, на который водрузили сгусток помягче и побольше. Деревянный забор звучит мягче, чем кованый, но оба звучат тверже, чем металлическая сетка. На его улице чеканный звук массивной деревянной двери, зажатый между двух более размазанных звуков растущих рядом кустов, сообщает Кишу, что он уже рядом с домом. Порой его сбивает с толку неожиданное сочетание текстур. Мы проходим мимо машины, припаркованной на не полностью бетонированной дорожке: под колесами бетон, а под днищем трава. Киш останавливается и уточняет у меня, действительно ли кто-то поставил машину на газоне.
Для Киша эхолокация означает свободу. Он гуляет по городу, ездит на велосипеде, ходит в одиночные пешие походы. И он такой не один. Как минимум с 1749 г. известны истории о слепых, которые без посторонней помощи передвигались по людным улицам, или (в более поздние века) объезжали препятствия на велосипеде, или катались на многолюдном катке{690}. Человек пользовался эхолокацией за сотни лет до того, как появилось это понятие. Исторически такую способность было принято называть «лицевым зрением» или «чувством преграды». Как и в случае с летучими мышами, ученые полагали, что обладатели этих умений кожей чувствуют едва уловимые изменения воздушного потока. А сами обладатели чаще всего и понятия не имели, откуда берутся их ощущения[210].
Вот, допустим, Майкл Супа. Студент-психолог Супа был слепым с детства. В повседневной жизни он неплохо чувствовал преграды на расстоянии, но объяснить, как у него это получается, не мог. Он подозревал, что здесь как-то замешан слух, поскольку он часто щелкал пальцами или каблуками, определяя дорогу. Проверять это предположение он начал в 1940-е гг.{691} Собрав студентов в большом зале, Супа выяснил, что нескольким из них – одному такому же слепому и двум зрячим, но с завязанными глазами, – удается по слуху определить местонахождение большой древесно-стружечной плиты. Лучше всего у них это получалось в обуви на паркете, хуже – в носках на ковре, и совсем не получалось с заткнутыми ушами. В другом, еще более наглядном эксперименте Супа завязывал напарнику глаза и просил, взяв микрофон, двигаться к плите. Сидя в соседнем звукоизолированном кабинете и слушая происходящее в зале через наушники, Супа был способен понять, где находится плита, и сказать напарнику, когда остановиться.
Так совпало, что эти эксперименты проводились примерно в то же время, когда Гриффин и Галамбос работали с летучими мышами. Публикуя в начале 1944 г. результаты своих исследований, Супа сослался на статьи о летучих мышах, и Гриффин, введя чуть позже в том же году термин «эхолокация», уже описывал эту способность не только у летучих мышей, но и у слепых, цитируя Супу{692}. Но если об эхолокации у летучих мышей теперь знают все, то об эхолокации у человека – очень немногие. Кишу по сей день попадаются исследователи эхолокации, «даже не слыхавшие, что человек тоже может эхолоцировать, – рассказывает он. – Человеческим биоэхолокатором пренебрегают, считая его слишком грубым и примитивным для изучения». Я думаю, это потому, что слепота у нас по-прежнему настолько стигматизирована. Все эти «мы были слепы» (не подозревали о чем-то), «неспособность видеть дальше собственного носа» (неумение осознавать и просчитывать последствия, представлять общую картину), «зашоренность» (косность, ограниченность мышления), «слепой фанатизм», «слепая любовь» (безрассудство) – уравнивают отсутствие зрения с отсутствием осознания внешнего мира. Однако в действительности слепые вполне осознают, что творится вокруг них[211].
Эхолокация позволяет Кишу чувствовать то, о чем не подозревают зрячие, – располагающееся за спиной, за углом, за стенкой. Но бывает и наоборот – то, что для зрячего элементарно, эхолоцирующему дается с большим трудом. Эхо от мелочей на переднем плане тонет в эхе от крупных объектов, выступающих фоном. Как летучим мышам трудно различить насекомое на фоне листа, так Кишу и другим эхолоцирующим трудно различить предметы на столешнице (хотя, к их досаде, именно такие задания им обычно и дают). «И вот вы пытаетесь распознать на этой огромной поверхности какую-нибудь коробку салфеток, степлер и прочую ерунду, – говорит он. – Это примерно как разбирать написанное белым по белому». Точно так же Киш может не заметить человека, стоящего на фоне стены, если будет щелкать под неудачным углом. Склон, уходящий вверх, обнаружить проще, чем уходящий вниз. Угловатое различается лучше, чем обтекаемое, а твердое легче, чем мягкое. При одной памятной демонстрации для немецкого телешоу Киш осознал, что не может с помощью эхолокации отличить бутылку шампанского от мягкой игрушки. Сужающаяся вверху обтекаемая бутылка отражала эхо от щелчков сразу во многих направлениях, а игрушка, наоборот, все поглощала. В результате обоим отраженным сигналам не хватало энергии, чтобы четко передать форму или текстуру, и «поэтому мой мозг отождествлял эти предметы, – объясняет Киш. – Они ощущались для меня одинаково».
На практике подобные затруднения не составляют большой проблемы, поскольку Киш почти никогда не полагается только на эхолокацию. Дома он помнит, где что лежит или стоит. В окрестностях знает наизусть расположение улиц. Он постоянно обращается к другим чувствам, включая пассивный слух и осязание. Шагая вдоль дороги, он слышит приближающиеся машины гораздо раньше, чем ощутил бы их с помощью эхолокации. Эхо не подскажет ему, где край тротуара, зато это подскажет трость. Какое-то время назад, когда он был моложе и храбрее, Киш вместе с друзьями – тоже незрячими – катался по пересеченной местности на горном велосипеде. Во главе группы ехал кто-нибудь из зрячих, эхолоцирующие держались за ним. Они цепляли сзади на рамы пластиковые хомутики, чтобы по их цоканью о спицы определять, где сейчас находятся остальные. Выбирали велосипеды с жесткой подвеской, чтобы лучше чувствовать рельеф. «Ну и, ясное дело, щелкаешь до посинения», – рассказывает Киш.