Страница 53 из 149
Некоторые классифицируют эти поверхностные вибрации (как и изменения воздушных потоков, на которые реагируют сверчки и блуждающие пауки) как звук. По этой логике, все, о чем я говорил во второй половине предыдущей главы, и все, о чем я буду говорить в этой, можно отнести к категории «слух». У меня в этих дебатах своего интереса нет, и ставок я делать не собираюсь. Если вы относитесь к сторонникам синтеза, воспринимайте эти две главы как одну, если предпочитаете мельчить, поделите их на три самостоятельные части. В любом случае стоит учесть: хотя у этих стимулов много общего, в их физических свойствах есть важные различия, которые, в свою очередь, определяют, какие виды животных обращают на них внимание и что эти виды делают с полученной информацией.
Так, распространяющиеся в воздухе звуки – это волны, направление колебаний которых совпадает с направлением их движения (представьте, что вы растягиваете и сжимаете пластмассовую пружинку-слинки). Поверхностные же волны, наоборот, колеблются в направлении, перпендикулярном направлению движения (представьте, что вы трясете ту же пружинку вверх-вниз){471}. Визуально эти колебания лучше всего проявляются как рябь на воде. На суше они тоже возникают, но хуже различимы глазом. Уроните камень на землю, и по поверхности разойдется едва уловимая волна. Если животное достаточно чувствительно, оно почувствует, как колышется почва под его ногами. Такой чувствительностью обладают многие виды, но большинству людей это не дано. Кроме басов из динамика или вибрации мобильного телефона, мы не воспринимаем почти ничего из богатого виброландшафта, который открывается перед другими биологическими видами. Дело осложняется тем, что поверхностные вибрации бывает трудно отличить от звука, распространяющегося в воздухе. Животные часто производят те и другие одновременно, сотрясая разом и воздух, и землю. И улавливают оба вида волн животные часто тоже одними и теми же рецепторами и органами, такими как волосковые клетки и внутреннее ухо. И описываем мы их иногда одними и теми же словами, говоря, что зверь «прислушивается» к вибрациям, хотя в действительности они беззвучны.
Самое, пожалуй, важное различие между поверхностными вибрациями и звуком состоит в том, что на первые часто не обращают внимания – даже ученые, занимающиеся органами чувств. Исследователи очень долго расценивали любые типы стука, топота, тряски и колыхания разными частями тела лишь как зрительные или звуковые сигналы, полностью игнорируя поверхностные волны, которые при этом возникают. Любая красноглазая квакша приобщается к этой области ощущений в возрасте четырех с половиной дней, но ученые упускали ее из виду десятилетиями. «Мы с этим сталкивались, но не интересовались», – пишет эколог Пегги Хилл{472}. Это урок не только сенсорным биологам, но и всем остальным: порой зашоренность и предубеждения мешают нам увидеть то, что находится прямо перед нами. А там может обнаружиться нечто совершенно потрясающее.
Я стою в лаборатории в городе Колумбия, штат Миссури, и во все глаза смотрю на растение десмодиум. На одном из его листьев мерцает красная точка, как будто кто-то целится в него из снайперской винтовки. На самом деле световую точку на листе оставляет лазерный виброметр – прибор, который преобразует неслышные нам вибрации поверхности листа в слышимые звуки. Когда я касаюсь стола, на котором стоит десмодиум, все растение немного дрожит и мы слышим громкий рев. Когда я говорю, звуковые волны, исходящие из моего рта, вызывают на листе поверхностные волны, которые динамик виброметра вновь преобразует в звуковые. Я слышу собственный голос, пропущенный через растение. Но звук моего голоса никому не интересен. Рекса Кокрофта и его студентку Сабрину Майкл больше интересует песня крошечного создания, сидящего на том же листе. Это горбатка – родственница тли, питающаяся растительным соком. У нее большие оранжевые глаза, все три пары ног растут из-под самой головы и поэтому напоминают бороду, а черно-белая спинка похожа на морскую раковину. Этот вид называется Tylopelta gibbera, и, хотя признанного обиходного наименования у нее нет, Кокрофт, недолго думая, нарекает ее десмодиевой горбаткой.
С Кокрофтом мы уже встречались во введении: он таскал своего научного руководителя Майка Райана в тропический лес, чтобы послушать там горбаток. Со времен той вылазки прошло почти двадцать лет, но Кокрофта по-прежнему завораживают эти насекомые и послания, которыми они обмениваются. Быстро сокращая мышцы брюшка, горбатки создают вибрации, передающиеся по растению, на котором они сидят, а затем по ногам других горбаток{473}. Обычно эти вибрации бесшумны, но виброметр преобразует их в звук. Мы с Кокрофтом и Майкл дружно склоняемся к крохотной десмодиевой горбатке в почти комической надежде. В ответ раздается рокот, которого никак не ожидаешь от насекомого. Это урчание, но на удивление глухое, утробное, скорее львиное, чем кошачье.
– Поехали! – сияет Кокрофт.
– Молодец, красавчик! – восхищается Майкл.
Крепкие, гибкие и пружинистые растения – превосходная среда для распространения поверхностных волн[152]. Насекомые активно пользуются этой их особенностью, устраивая в листве настоящие вибрационные концерты{474}. По подсчетам Кокрофта, посредством поверхностных вибраций коммуницируют около 200 000 видов насекомых (включая горбаток, кобылочек, цикад, сверчков, кузнечиковых и прочих). Эти песни, как правило, не слышны, поэтому большинство из нас даже не подозревает об их существовании. Но многие из тех, кто о них узнал, уже не могут оторваться.
Кокрофт хорошо помнит, как это случилось с ним в первый раз. Он тогда был студентом, интересовался способами коммуникации у животных и решил заняться горбатками, потому что они были малоизвестными и малоизученными. Выбравшись в Итаке, штат Нью-Йорк, на ближайшую лужайку, он нашел золотарник, облепленный представителями вида Publilia concave, прицепил контактный микрофон к стеблю и надел наушники. «Очень скоро я услышал это вот бу-у, бу-у, бу-у, – рассказывает Кокрофт, изображая что-то вроде стенаний лягушки-быка. – Фантастический звук, которого никто раньше не слышал, раздавался буквально у меня за порогом. И все, я пропал. Мне кажется, этот вибрационный мир покоряет любого, кто с ним сталкивается, но некоторые проникаются настолько, что им непременно нужно записывать все новые колебания. Там непаханое поле, абсолютно бесконечное».
Сейчас у Кокрофта целая фонотека записей горбаток{475}. Он проигрывает их мне одну за другой, и у меня пропадает дар речи. Эти песни чаруют, околдовывают и удивляют. Ни одна из них даже отдаленно не похожа на знакомый нам пронзительный стрекот сверчков или цикад – такие звуки, скорее, могли бы издавать птицы, большие обезьяны или даже машины и музыкальные инструменты. Очень часто они гулкие и мелодичные; для самих насекомых они, скорее всего, именно так и звучат. Песня Stictocephala lutea напоминает хриплое диджериду, Cyrtolobus gramatanus перемежает обезьянье уханье механическими щелчками, Atymna комбинирует сигналы сдающего задним ходом грузовика с барабанной дробью. Potnia сначала усыпляет мою бдительность монотонным «брум-брум-брум», а потом выводит из транса неожиданным полумычанием-полувоплем. Услышав этот звук впервые, Кокрофт, по его словам, «сполз под стол: "Это насекомое? Да ладно!"»
Необычность этих вибрационных песен объясняется тем, что на них не распространяются физические ограничения, характерные для звуков, передающихся по воздуху. Там высота звука обычно коррелирует с размерами животного, которое его издает, поэтому мыши не ревут, а слоны не пищат. В случае поверхностных волн таких ограничений нет, а значит, мелким животным ничто не мешает производить низкочастотные вибрации, ассоциирующиеся у нас с существами гораздо более крупными. Брачный зов горбатки басовитостью не уступает реву аллигатора, в миллионы раз превосходящего ее по массе{476}.