Страница 48 из 149
В этих усах – вибриссах – и заключен секрет чувствительности ротового диска. Их на нем около 2000{415}. Одни длинные, тонкие и жесткие, другие короткие и заостренные, как обломанная зубочистка. Когда ротовой диск расслаблен, они теряются в толстых мясистых складках. Но когда приходит время питаться или исследовать, ламантин раскрывает и расправляет диск, встопорщивая усы{416}. Сжимая диск нужным образом и сближая расположенные на разных его частях усы, ламантин откусывает водные растения и кромсает кочаны салата. «Они умеют хватать диском пищу и отправлять ее в рот, отделяя при этом несъедобные примеси вроде гальки», – поясняет Бауэр. Его коллега Роджер Рип однажды снял, как ламантин одной стороной рта поедает растение, а противоположной устраняет то, что в пищу не годится. Прижимая вибриссы к предмету, ламантин получает представление о его текстуре и форме – как прощупывающий пространство грызун, только намного медленнее. В 2012 г. Бауэр проверил, удастся ли Хью и Баффету различить рифленые пластиковые доски с ребрами разной высоты (примерно как в том эксперименте, который Сара Штробель позже провела для калана Селки и участников-людей){417}. Оба ламантина справились не хуже других видов[135], то есть их морда не уступает в чувствительности подушечкам человеческих пальцев.
Ламантины – единственные известные нам млекопитающие, у которых из всей растительности имеются только вибриссы, и ничего более. Помимо усов на ротовом диске у них есть еще около трех тысяч волосков, распределенных по всему их внушительному телу. Тонкие и редкие, они на первый взгляд незаметны, но как-то раз я увидел Хью при дневном свете, когда его шкура поблескивала в солнечных лучах. «Когда свет падает под определенным углом, ламантин колосится, словно пшеничное поле», – говорит Бауэр[136]. Эти вибриссы выполняют другую функцию: благодаря им ламантин ощущает обтекающую его воду{418}.
Сенсорные волоски – очень многогранное приспособление. Ими можно активно касаться поверхностей, получая тактильные ощущения по примеру крыс, прощупывающих вибриссами пространство, и орипулирующих ламантинов. Но можно и пассивно подставлять их под поток воздуха или воды, который будет их гнуть и качать. Реагируя на это давление, животное получает возможность улавливать потоки, создаваемые далекими объектами, и ощущать вещи на расстоянии, не касаясь их. Ламантины это совершенно точно умеют. Как выяснили Бауэр с коллегами, с помощью вибрисс на теле Баффет и Хью способны улавливать мельчайшее волнение от подрагивающего в воде шара{419}. У ламантинов при этом были завязаны глаза и прикрыты вибриссы на морде, а шар располагался в метре от их округлых боков. Тем не менее, они его чувствовали, даже когда амплитуда его колебаний составляла меньше одной миллионной метра.
Возможно, в дикой природе это «гидродинамическое» чувство позволяет им определять направление течений, выяснять, что делают другие ламантины, и отслеживать приближение прочих животных. При откровенно слабом зрении они прекрасно умудряются держаться на расстоянии от ныряльщиков. В устьях рек они часто отправляются вверх по течению, как раз когда начинается прилив. Отдыхая всем стадом на дне, они вдруг в едином порыве поднимаются глотнуть воздуха. Неважно, что глаза у них маленькие, а вода вокруг взбаламучена: они прекрасно воспринимают окружающую среду посредством распределенной и дистанционной версии осязания. Они улавливают скрытые сигналы, на которые я намекал выше, – те невидимые потоки информации, которые текут мимо нас и которые при наличии правильного сенсорного оборудования воспринимают животные.
В бассейне Морской лаборатории Лонга, где Сара Штробель работала с каланом Селкой, покачивается на спине обыкновенный тюлень по кличке Спраутс. Колин Райхмут подзывает его, и он вытаскивает свою серую пятнистую тушку из воды. Колин просит его поговорить. В ответ он издает неожиданно громкий звук – что-то среднее между рычанием и ревом береговой сирены. «Бу-уа-уа-уа-уа-уа-у-у-у-а-а-а-р-р-р!» – сообщает Спраутс. Я прижимаю ладонь к его груди, и рокот отдается у меня в плече. Под водой, где эта песня звучит еще мощнее, она, подозреваю, оглушает, как боксерский удар.
Тюленей, морских львов и моржей, собирательно называемых ластоногими, ученые часто обходят вниманием, предпочитая более популярных морских млекопитающих вроде китов и дельфинов. Но Райхмут они всегда восхищали, поскольку, как и ей, им приходится делить время между сушей и морем. «Я плаваю с детства, я не вылезаю из воды, мне всегда хотелось быть в воде, – говорит она. – Конечно, я потянулась к этим созданиям, которые вот так запросто чередуют жизнь в море и на суше». В Морскую лабораторию Лонга Райхмут пришла в 1990 г. и с того момента работает только там. Со Спраутсом они знакомы с той же поры: тюлень попал в лабораторию годом раньше, вскоре после того, как появился на свет в океанариуме «Морской мир» в Сан-Диего. На момент нашей с ним встречи он готовится отметить свой 31-й день рождения – в дикой природе до таких лет самец обыкновенного тюленя доживает редко. На глазах у старичка катаракта, поэтому он почти не видит. Но это не страшно: благодаря вибриссам ослепшие тюлени не пропадают даже на воле, где о них некому позаботиться.
На морде Спраутса около сотни вибрисс, растущих на носу и над глазницами{420}. Когда он поворачивается ко мне анфас, видно, что они образуют жесткий конус, напоминающий каркас спутниковой тарелки. С их помощью Спраутс различает форму и текстуру, улавливает вибрации в воде и огибает препятствия{421}. Вот он ныряет обратно в бассейн, и кончики вибрисс скользят по стенке, позволяя ему плыть вдоль нее, ни разу не врезавшись. «Но если мы кинем в бассейн рыбу, Спраутс вряд ли ее обнаружит, – говорит Райхмут, – разве что та поплывет сама».
Плывущая рыба оставляет за собой гидродинамический след – поток вихрящейся воды, которая не сразу успокаивается и продолжает волноваться, когда рыба уже далеко. Благодаря своим чувствительным вибриссам тюлени улавливают и считывают этот след[137]. Эту способность лишь в 2001 г. обнаружили Гвидо Денхардт и его научная группа из немецкого Ростока{422}. Они установили, что два обыкновенных тюленя, Генри и Ник, умеют отслеживать траекторию, по которой движется под водой мини-субмарина. Они не теряли ее след даже с завязанными глазами и берушами в ушах и оказывались не у дел, только если им закрывали чулком вибриссы. В то время почти все исследователи считали, что гидродинамические чувства могут работать только на малом расстоянии. Возмущение, вызываемое движущимся под водой объектом, должно стихать настолько быстро, что на расстоянии 10–15 см оно уже будет неразличимым. Однако на самом деле гидродинамический след сохраняется в течение нескольких минут. По подсчетам Денхардта, след, оставленный плывущей сельдью, обыкновенный тюлень может различить почти за 200 м.
Может, сам Спраутс и сдал с возрастом, но гидродинамическое чувство у него ничуть не притупилось. Райхмут тестирует его с помощью мяча, насаженного на длинный шест: она шагает по краю бассейна и ведет мяч под водой по извилистой траектории. Через несколько секунд терпеливо дожидающийся команды Спраутс получает зеленый свет. Он ищет повсюду, поводя вибриссами из стороны в сторону, и как только они попадают в гидродинамический след от мяча, тут же разворачивается и плывет по этой невидимой дорожке. Спраутс не просто движется в примерно верном направлении. Он повторяет пройденный мячом путь в мельчайших подробностях – вверх и вниз, вправо и влево, словно его тянут на невидимой нити. Зрением он пользоваться не может – его подслеповатые старческие глаза дополнительно закрыты специальной повязкой. Так что ему остается только полагаться на след из невидимых завихрений, на какое-то время отпечатавшийся в толще воды. Сбившись со следа, Спраутс вертит головой в поисках его границ – точно так же, как змея нащупывает границы пахучего следа своим раздвоенным языком. Когда след пересекает мощную струю из питающей бассейн трубы, Спраутс ненадолго его теряет, но быстро подхватывает снова по другую сторону[138]. Если след делает петлю и замыкается сам на себя, такую же петлю выписывает и Спраутс. Наблюдая за тюленем, я вспоминаю, как пес Финн брал след и шел по запаху недавних прохожих. У нас осязание привязано к настоящему, к моменту, когда сенсор контактирует с поверхностью. У Спраутса осязание распространяется и на недавнее прошлое, точно так же, как обоняние Финна. Вибриссы тюленя улавливают не только то, что есть, но и то, что было.