Ледобой. Зов

Толпа жиденько хохотнула.

— А если готовы, выходи по-одному, люд боярский! Исполняй обещанное. Кто первый? По буквицам? Или сами? А, Пузатый?

Бояре переглянулись. Чего-то Отвада сегодня живенький и разговорчивый. Нет, оно понятно, кувшин-то бражки вечером он точно уговорил, но тут что-то ещё.

— Давай, пузан, топай вниз! — крикнули из толпы, а тут ещё Отвада пальцем поманил, мол, давай, заставляешь себя ждать.

Косоворот пожал плечами, поднялся, широко зашагал к ступеням, у которых его ждал Отвада. Вдвоём они спустились, прошли мимо чёрной клетки с Безродом и подошли к пологу. Тут Отвада остановился и поднял руку, призывая ко вниманию.

— Говорят мне бояре вечером, дескать, князь, хотим такую клятву принести, так присягнуть, чтобы вышла наша клятва крепкой, словно камень, и неумолимой, ровно острие меча. Острие меча, значит, думаю. Ну, будет вам острие меча…

Косоворот слушал и кривился. Давай, давай, придумывай, сказочник, с кувшина бражки ещё не такое можно присочинить, но следующие слова Отвады, будто волна песок, сгладили снисходительную ухмылку.

—… а я отвечаю, мол, бояны мы или не бояны? Будет вам присяга, крепкая, ровно камень, и неумолимая, точно лезвие меча… — и помолчав громко рявкнул на всю поляну, — На мече поклянутся! Девицу-огневицу в свидетели возьмут!

А когда сдернули полог, там обнаружился распалённый кузнечный горн в небольшой будке, закрытой с четырёх стороны тёсом, при нём кузнец, звероватого вида середняк с длиннющей сивой бородой, стянутой под подбородком в узел и заправленной за кожаный передник. Кузнец негромко свистнул, и когда Безрод оглянулся, подмигнул и бросил через стражу яблоко, откусив при том сам. Стукнулось о бревно наверху, провалилось меж двух просмолённых лесин, тут его Сивый и поймал. Пожал плечами, захрустел.

— Ты что придумал? — зашипел Косоворот, холодея.

— Ты принесёшь клятву так, как я скажу, и как сам обещал, — весёлый говорок пьянчуги куда-то испарился, и на Косоворота выглянул тот Отвада, что зимой, в едальной быком смотрел по сторонам и готов был затоптать первого, кто сунется к нему с оружием. — Ты подойдёшь к печи, поклянёшься князю Боянщины в верности и призовёшь в свидетели девицу-огневицу.

Косоворот много чего хотел сказать, но слова бешеным намётом проносились мимо глотки и ни одно не попало в гортань. Здоровяк только рот раскрывал да малиновым багрецом наливался. Наконец он сподобился.

— Ну и ушлый же ты, Отвада!

— Что-то смущает?

Что может смутить родовитого и важного принести клятву верности своему князю и родной земле? Может быть, княжеская дружина с копьями, на остриях которых оказаться легче лёгкого, даже бык на рога поднимет не так скоро? А в летописях потом напишут: «Боярин Косоворот оказался туп, как трухлявое дерево, и не сообразил, что отказ принести клятву есть прямая измена и карается смертью немедленной и неотвратимой…»

— Меч-то стоящий? — буркнул он мрачно.

— Лучший, — Отвада улыбнулся, но уж лучше бы сычом глядел.

Здоровяк подошёл к горну, кузнец широким махом предложил — выбирай, и добавил:

— Я — Укуй, слыхал, поди. Мечи готовы, закалены. Поклянёшься девице-огневице, подкормишь кровью, отпускаем и всё. Дальше правка, обточка, рукоять. Жди.

— А…

— Не перепутаю, — Укуй одним взглядом из-под густых, пепельных бровей осёк боярина. — Получишь тот, который накормишь.

— Этот, — Косоворот указал на первый попавшийся меч и достал нож.

— Слова-то помнишь, бабник? — усмехнулся Отвада. — Душа-огневица, красная девица…

— Твою м-мать, — буркнул Косоворот, морща лоб в потугах. — Девица-огневица… что-то про дом… про тепло…

Отвада поманил здоровяка и с издевательской ухмылкой шепнул на ухо:

— Был уверен, что не помнишь. Тоже мне боян, хлоп твою через плетень да с оттягом…

Укуй подал знак — давай. Косоворот разрезал запястье, занёс руку над раскалённым клинком и заборомотал вслед за Отвадой:

— Душа-огневица, красная девица, в новом доме живи красиво и благостно и никогда тягостно, светло, заботой да ласкою тепло, вражью пей кровь, бей и в глаз, и в бровь. Приношу клятву верности князю Боянщины и клянусь ни словом, ни помыслом не восставать против. А если нарушу эту клятву, пусть настигнет меня гибель от любого кованого оружия, которое целовал огонь и гладил молот кузнеца!

Косоворот возвращался назад не просто бледный, он был белее снега, и, поднимаясь по ступеням, искал взглядом Кукиша. Тот всё уже понял, сидел ни жив ни мёртв и таскал глаза по настилу.

— Следующий! — крикнул от кузницы Отвада, Кукиш хотел было встать, но Косоворот молча показал на Лукомора, а Кукишу, хищно улыбаясь, прошипел:

— А с тобой, братец, мы сходим до задка.

— Но я не хочу! Моя очере…

— Мы сходим до задка! — здоровяк сграбастал плечо невысокого и жилистого Кукиша в чудовищную жменю и потащил за собой. — И будь добр, сделай вид, ровно идёшь сам. Станешь упираться, переломаю ноги!

Кукиш сдался. Они спустились по лесенке с другой стороны и направились к палатке, разбитой позади помоста со скамьями, чуть наискось, правее. Косоворот втолкнул собрата за полог, отгородивший обоих от любопытных глаза — заставные и старые побратимы Сивого косились в их сторону со смешками — и, сцапав загривок Кукиша мощной пятерней, мало на воздух того не поднял.

— Тварь тупая, ты что устроил?

— Я?

— Кто орал: «Мы примем присягу!» Кто даже подумать не дал? Если я раскрою тебе башку, интересно, найду там что-нибудь кроме расплавленного золота?

— Да кто же знал?

— Недоношенный! На голову увечный, ты хоть знаешь, что всё это значит? Со всем этим золотом, Хизаной дурацкой, мечтами о рабах и полуголых блядях мы уже настолько не бояны, что мыслить по-боянски разучились! «Девица-огневица» — единственное заклинание, для которого не нужен ворожец, и если бы мы хоть капельку считали себя боянами, мы не забыли бы об этом. Ты не забыл бы об этом, ублюдок!

— Да что там такого?

— Гадина, ещё одно тупое слово и я утоплю тебя в дерьме, и вся Боянщина только благодарить меня будет! Ты хоть понимаешь, что сегодня, нам, считай, руки отрубили?

— Как это?

— Каком верхом, тварёныш! Не зли меня! Молча хлопай глазками и рта не раскрывай! Ты поклялся в верности дерабанну Хизаны, а этим утром клянёшься в верности Отваде и призываешь в свидетели девицу-огневицу! Ты хоть понимаешь, выкидыш ослиный, что если замахнёшься на князя даже детским ножичком, палкой, просто напишешь в свитке: «Смерть князю», примешь лютую погибель от какого-нибудь клинка! Это может быть меч, нож, топор, копьё! И самое интересное — ты не знаешь, когда это будет. Но будет это непременно, до того как кончится год! Не-е-е-т, шлюхино отродье, я не отдам тебя девице-огневицу, я разорву тебя сам!

— Но мы можем…

— Мы ничего не можем, жертва мора! А ну высморкайся! Уверен, вместо соплей у тебя зелёный гной пойдёт! Всё, что нам осталось, это отойти в сторону и смотреть, как Чарзар и Отвада схлестнутся. И кто бы ни победил, нам припомнят клятву верности и наше бездействие! Ты самый редкостный осёл отсюда до самого края земель! Что там ты себе навыбирал в Хизане?

— Жеребцов, — упавшим голосом сипнул Кукиш, морщась от недобрых предчувствий.

— Ещё!

— Одёжки, расписанные золотом. Рабов.

— Сейчас всё тебе будет, — Косоворот, левой пятерней сжимая загривок щуплого Кукиша, правую сложил в круглый кулак величиной с добрый булыжник и воткнул незадачливому собрату в живот. — Сначала будут звёзды в глазах, а потом из-за них вылетят кони. Табуны коней! Спросят, откуда синяки, скажешь — кони!

Из-за полога Косоворот вышел первым, Кукиш, спотыкаясь на тряских ногах, корчась, морщась и держась за бока — лишь много позже. Ему как раз хватило времени отдышаться на скамье перед тем, как последним из бояр топать вниз к горну.

Пока Кукиш после присяги ковылял на место, Отвада тревожно поглядывал на смоляную клетку. Размозжённые бревна ещё вчера заменили. Вот-вот всё закончится, на трёхступенной приступочке уже плаха стоит. Постепенно толпа, разгорячённая присягой бояр, смолкает, Отваду за рукав тронул Речкун. Пора.