Русский рай

– Пусть принесет в баню!

– Первым делом в баню! – Весело зашумели прибывшие на бриге. – Мы уже наказали, чтобы истопили!

– Париться любишь? – ласково спросил дочку.

Она скривила личико и пожала плечиками в мешке.

– Тогда помою, а после сам попарюсь. Больше месяца только обмывался морской водой.

Баня под яром, на берегу речки, дымила кирпичной трубой. Дым закручивался веретеном и стелился по земле к скорым дождям. В деревне мивоков ровесницы дочери не носили одежды. В крепости и посаде даже малые дети были приодеты. В индейской слободе одеваться не любили, но обнаженных детей не отпускали от жилья и сами, только в домах и ранчерии ходили в набедренных повязках. Едва отец с дочерью подошли к бане из двери высунулся креол в кожаном фартуке с испачканным сажей лицом.

– Мало пару! С полчаса надо потопить!

– Вода теплая? – спросил Сысой.

– Вода хороша! – закивал банщик.

– Тогда помою дочку!

Девочка без стеснения скинула с себя мешок, и Сысой бросил его к печке, чтобы сожгли, разделся, повел дочь в пустую мыльню, посадил в ушат, натер щелоком и сваренным мылом, отмыл, облил теплой водой. Разомлевшую от тепла, посадил её на лавку, выбрал веник, хотел закрыться в парной, но девочка юркнула следом за ним, сжалась в комочек. Жалея её, Сысой лишь слегка попарился, помылся, накинул на дочку свою чистую рубаху и вышел на воздух полуодетым. Толпой подходили пьяные новоприбывшие служащие. За ними пришла жена приказчика со строгим лицом, с перекинутым через плечо лоскутом, оказавшимся сарафаном: тем же мешком, только из байки. Сысой посмеялся, тряхнув мокрой бородой, помог дочке одеться, отступил на шаг, любуясь. Портниха подвязала девочку опояской, показывая, что довольна своей работой. Сысой одобрительно кивнул, надел рубаху, посадил дочку на колени, стал расчесывать гребнем и заплетать ей волосы, как когда-то делал это на островах.

Вернувшись в магазин, он заказал жене приказчика сшить дочке рубаху с воротом и рукавами, бывшей женке-индеанке купил платок китайского шелка, её мужу – рубаху, сверх всего – штоф рома.

– Ну, Чугунок, пора навестить мать и отчима, да ладом и миром договориться, чтобы ты жила со мной.

Лицо девочки напряглось, глаза испуганно забегали.

– Не бойся, я тебя никому не отдам, но, чтобы жалоб и обид не было, надо все сделать по-людски.

Дочь привела его в островерхую юрту, построенную на якутский лад из жердей, обложенных дерном. Вдоль её наклонных стен тянулись нары, вместо очага из местного кирпича был сложен чувал, дым отводился через глинобитную трубу, сажи в жилье не было. Один голый ребенок с гуканьем ползал по нарам, другой бегал вокруг печки. Бывшая жена и ее муж сидели за столом, приделанным к наклонной стенке. Сысой вошел, держа принаряженную дочку за руку, пошарил глазами по восточной стене, перекрестился и поклонился на образок.

– Здорово живем! – поприветствовал напряженно молчавших хозяев.

Бывшая женка слегка смутилась. Она была обнажена до пояса, ноги и бедра, на якутский манер, покрывали замшевые штаны. Её новый муж глядел на Сысоя вопросительно, строго и хмуро, одна бровь на широком лице опустилась на щеку, другая изогнулась колесом, под короткий ежик волос. Сысой выложил перед ним рубаху. Он взглянул на нее в один глаз и брови его сравнялись. Сысой одарил жену – лицо хозяина стало еще приветливей. Когда он выставил штоф женка и хозяин заметно повеселели.

Они выпили во славу Божью и с первой волной хмеля в голове, якут сдержанно пожаловался на Компанию, дескать, работаешь-работаешь, а долгов все больше и больше. Сысой уловил подходящее миг для просьбы и без труда договорился, что дочь будет жить с ним. Он оглянулся, выискивая ее взглядом. Она сидела за чувалом с испуганным лицом. Мать по-индейски окликнула её, чтобы присмотрела за братом, ползущим по краю нар. Девочка резко дернулась, кинулась к нему. Сысой встал, пожелал дому благополучия, взял дочку за руку и вышел, оставив на столе едва початый штоф.

Дочка за дверью счастливо ткнулась лицом в его бок.

– Я думала – напьетесь допьяна, будете драться.

– Я давно не пью допьяна, – успокоил ее Сысой. – Старый уже!

Был прохладный калифорнийский вечер, быстро темнело. Прожитый день казался непомерно долгим, Сысой начал зевать, а надо было еще поговорить с правителем. Он спросил его у скучавшего воротника, сидевшего на лавке при раскрытых воротах форта. Сторож вскинул на Сысоя насмешливые глаза и рассмеялся:

– Пётра Степаныч спит! Это его жена до полуночи бренчит на фортепьянах!

Из раскрытого окна дома правителя доносилась музыка. Под окном три нарядные девочки и мальчик танцевали польку. Дочь, смеясь, потянула отца за руку в их сторону. Скучавший воротник спросил Сысоя, кто он, кивнул и со смехом продолжил:

– Мы тут морокуем, с чего бы у них родились четверо детей, если жена бодрствует до полуночи и спит до полудня, а муж ложится на закате и поднимается после полуночи?.. Может, кто помогает?

Сысой не поддержал смешливый разговор: дочь тянула его к окнам дома правителя. Увидев их, дети перестали танцевать, с удивлением уставились на бородача и девочку в платьице. А музыка продолжала литься из распахнутого окна.

– Мои друзья! – вскинула чернявую головку дочь. – Я с ними играю.

Дети правителя бросились к ней, предлагая танцевать вместе с ними. Сысой чувствовал, что дочери очень этого хочется, но она только крепче сжала его ладонь, прильнула к бедру и помотала головой, отказываясь от игры.

Они пришли в казарму. Чемодан лежал на том же месте, где был оставлен. Сысой вытряхнул его содержимое на нары, отложил в сторону одеяло и парку, остальной багаж запаковал и положил под голову, расстелил одеяло, укрылся одеждой. Дочь прижалась к нему сбоку. А музыка все звучала. Кто-то из незнакомых служащих тихо рассказывал, что после смены правителя Шелихова правителем Костромитиновым был страшный шторм, поваливший стены крепости, переломавший крылья ветряной мельницы. Сысой переспросил, не путает ли чего рассказчик: такой шторм был после смены Шмидта Шелиховым. Но служащий уверил старовояжного, что слышал о буре от надежного человека. Он попытался расспросить Сысоя о предыдущей, но тот, зевая, уклонился от рассказов.

Они с дочкой быстро уснули, несмотря на обычный шум. Сысой часто просыпался в ночи от того, что она нащупывала его рукой, проверяя рядом ли отец. Окончательно он пришел в себя только на рассвете. Чана или Чугунок, как он ее называл, мирно посапывала, намотав край его рубахи на кулачок.

После завтрака надо было встать перед правителем конторы. Новоприборные спутники Сысоя похмельно кашляли, растирали опухшие лица, вчера они хорошо отметили окончание морского похода и прибытие к месту службы. Сысой попросил дочь подождать его в казарме, но и на этот раз, перехватив её испуганный взгляд, махнул рукой и взял с собой.

Правитель Росса Петр Степанович Костромитинов с чисто выбритым лицом и уже запаленный делами прибежал к конторе в мокрых сапогах. Поверх белой шелковой рубахи и жилетки на нем был аккуратно отглаженный сюртук, шея повязана платком. Выглядел купец как статский в среднем чине, смахнул со лба испарину, доброжелательно взглянул на Сысоя, улыбнулся девочке.

– Моя дочь, – пояснил Сысой. – Оставил после прежней службы, да у обоих душа истомилась разлукой.

Правитель с пониманием кивнул: «Знакомы-знакомы, как же! Певунья!» И стал торопливо расхаживать перед прибывшими на бриге, на ходу приступая к делу.

– Уж тебе-то не буду жаловаться, – вскинул глаза на Сысоя. – Думаю, не хуже меня знаешь, как к нам относится Главное правление: мы для них, кроме как прокормить самих себя, ни на что не способны. На Ферлонах у меня шесть алеутов и три индейца. Добыча смехотворная. Наслышан о промысле твоих лет и не доверяю тамошнему передовщику.

– Понимаю! Дело привычное, места знакомы! – Сысой с улыбкой обернулся к дочери, как и предполагал, ему предстояла прежняя служба: – Поживем на Камнях?