Русский рай

Расхворавшегося капитана-лейтенанта Муравьева на должности главного правителя колоний менял капитан-лейтенант Чистяков. Сысой встал перед ними обоими, оба были не знакомы ему. Он получил от нового правителя письменные и устные наставления и постарался поскорей покинуть перенаселенную крепость. Там по-прежнему выпасали и кормили сеном десяток дойных коров и быка. Свиней при крепости уже не держали из-за отвратного вкуса мяса с запахом рыбы. Муравьев велел их перебить. Матрос, сообщивший от этом Сысою, не понял, отчего старовояжный приказчик рассмеялся, глядел на него удивленно, пока тот не пояснил:

– Зажрались, однако, казаре!* ( гуси – прозвище новичков) Похоже, нынче и голодного не заставишь есть сивучину. Народец прибывает сильно избалованный хорошей едой. Рожь-то привозят ли? – спросил.

– Ржи совсем мало, больше пшеница. Две мельницы на реке дают хороший помол.

– И то Слава Богу, – отмахнулся от продолжения разговора Сысой и без труда отыскал Богдашку Васильева. Креол жил в верхней казарме, числился уважаемым и грамотными служащим получал жалованье приказчика. Федьки на Ситхе не было. Как узнал отец, его сын после школы Филиппа Кашеварова продолжал учиться в Иркутске и вскоре должен был вернуться. Сам старик Кашеваров все еще учительствовал в Ситхинской школе, в браке с крещеной алеуткой имел многодетную семью, которая с пособиями перебивалась на его жалованье в пятьсот рублей годовых, хлебный, крупяной и прочий компанейский пай.

Ничто другое не заинтересовало Сысоя в Ново-Архангельске и вместе с тремя креолами он стал грузить баркас калифорнийской пшеницей для Озерского редута. Этот редут был в двадцати верстах от крепости. К нему можно было добраться и по суше, но много ли груза унесешь на себе?! Баркас осторожно шел глубоководным проливом. Вход в него с моря и из Ново-Архангельска был загроможден множеством подводных и надводных камней. Парусные суда можно было провести здесь с большим трудом, удобных якорных стоянок не было. Но море не штормило, баркасом правил креол, хорошо знавший здешние места. Он помнил Прохора Егорова, дотошно выспрашивал Сысоя о жизни и кончине старовояжного передовщика, и непонятно было, что больше его интересует, Егоров или Калифорния. На Ситхе бытовало много красивых сказок о Россе.

Озерский редут и само селение располагались между высоких гор, в конце узкого пролива, на нерестовой реке, падавшей из озера красивым водопадом. Эта была одна из двух крупных рек острова, остальные мелкие. В ее устье стоял рыбный завод, заставленный садками. Когда-то ради добычи рыбы и начали строить здесь укрепление. Со временем, кроме рыбной ловли и заготовки юколы, которыми занимались алеуты, здесь стали выделывать бычьи и сивучьи кожи. Возле озера ломали гранит на мельничные жернова. На склонах гор рубили лес и сплавляли в редут, отсюда вывозили в НовоАрхангельск. В Озерском жили два десятка работных и служащих, но порой население увеличивалось до трех десятков.

Обнесенные стоячим тыном, на берегу стояли дом начальника и казарма служащих в одной связи, там жили кузнец, плотники, пильщики. За тыном, вне укрепления – будка с восемью орудиями, еще одна казарма для работных и часовня во имя Преображения Господня. На реке виднелась мельница, в стороне от нее – навес для сушки юколы. Над ним висел дым, однорукий каюр, ходил вокруг с палкой и отгонял ворон.

Дом начальника строился для Баранова с семьей. Здесь бывший правитель хотел провести остатки своих дней в покое и близости горячих ручьев, в которых не раз поправлял боли в суставах и пояснице. Половину дома занимала семья приказчика Алексея Шмакова, прибывшего на Ситху вместе с капитаном-лейтенантом Муравьевым. Шмаков женился на крещеной тлинкитке Параскеве, одного за другим она родила ему двух детей. Теперь приказчик сдавал дела и вместе со своим покровителем, женой, дочерью и сыном: креолами Лукерьей и Николаем, собирался в Россию. Десять русских охранников жили на другой половине дома.

– Какое жалованье тебе обещали? – первым делом спросил Шмаков.

– Семьсот!

– У меня было – шестьсот! – Прищурился, будто укорил.

– Сколько лет прослужил? – усмехнулся в бороду Сысой.

– Как и правитель.

– Контракта не выслужил, а я – почти четыре полных.

Сысой принял дела и поселился в просторной комнате с двумя окнами. Из одного было видно море, из другого – лес и горы. Служба не тяготила его, тяготило одиночество. Он следил за караулами, за ремонтом быстро гниющих построек, за поставкой дров, воды и провизии, начал строительство закромов для хранения зерна при мельнице. Вечерами при светильниках, заправленных китовым жиром, играл с караульными в карты, но не на деньги, что было запрещено, а на битье по ушам и носу.

Время от времени он ходил со служащими на байдаре к горячим источникам в пяти или шести верстах от редута. Там были устроены два маленьких дома и бассейн, куда ложились больные. Вода серного свойства быстро заживляла раны, исцеляла от цинги и болей в суставах. Сысоя предупредили, что в ней нельзя лежать дольше четверти часа. Но моросил холодный дождь, в горячей воде было хорошо. Приказчика вовремя сменил и поторопил озерский кузнец. Сысой нехотя вылез из бассейна, обложенного камнем, обтерся, оделся, вышел из-под навеса и направился к избушке, где спутники варили уху. Вдруг за спиной раздался непонятный рев, свет померк, и на миг наступила ночь. Сознание Сысой не терял, присел на четвереньки, нащупывая землю. Свет в глазах стал проясняться. Он встал, и еще не совсем понимая, что случилось, продолжил путь.

– Споткнулся или что? – спросил спутник, выглянувший из избушки.

– Похоже, задержись в горячей воде – захлебнулся бы.

– А! Понятно! Пересидел! Здесь случалось, что больных вытаскивали мертвыми.

А в Ново-Архангельске дела правления у Муравьева принял капитан-лейтенант Чистяков Петр Егорович, прибывший на Ситху на шхуне «Святая Елена». На том же судне отправились в обратную сторону Муравьев и Шмаков с семьями. Служба Чистякова и Слободчикова началась одновременно и уже в самом ее начале, в ночь с 5 на 6 декабря, несколько колошских батов, занимавшихся рыбной ловлей, приблизились к укреплению. Часовые окликнули их, тлинкиты не могли не слышать и не понимать, что подходить к суше нельзя, но продолжали грести к берегу. Сысой приказал пальнуть по бату картечью. Выстрел получился излишне метким, один колош упал, остальные стали выгребать от берега.

Уже на другой день к редуту прибыл на куттере главный правитель, с недовольным видом высадился на сушу, осмотрел укрепление и жилье служащих, сказал, что они ночью убили колоша, выслушал приказчика и служилых, стоявших в карауле, покачал головой и уплыл в обратную сторону. Сысой ждал сыска и наказания, но этого не случилось, служба продолжалась прежним распорядком. Колоши подходили на оговоренное расстояние, как обычно, предлагая купить мясо диких коз, рыбу, картофель, очень дорого – ром, купленный у американцев, но Сысой запретил служащим торговаться и выходил из редута сам. Зла колоши не показывали, будто смертоубийства не было. При посещении крепости перед Рождеством приказчик узнал, что Чистяков замял скандал, выплатив родственникам убитого 250 рублей товарами. Они это приняли как виру и зла на русских служащих недержали.

 – Правильно! – одобрил поступок правителя Сысой. – Война обошлась бы дороже, а не пальни мы, на другой день на редут пошли бы с десяток колошских батов.

Осенью правитель прислал в Озерский гарнизон молодого лейтенанта, трех русских матросов и пуд пороху, видимо на Ситхе опять обострились отношения с тлинкитами. Но неприятности случились не от них, а от американцев. Зимой, в мелководной бухте против редута встала на якорь шхуна под звездным флагом.

– Ишь, как ловко обошли камни?! Если случайно, то им сильно повезло! – удивился лейтенант.

По инструкциям, присланным директорами Компании, европейским и американскимсудам в те годы запрещалось торговать во внутренних водах колониальных владений, хотя без привозимых товаров прожить с лужащим было трудно и даже невозможно. Прежний правитель Муравьев пытался оспаривать запрет, по необходимости, часто нарушал его.