Русский рай

Служащие форта не голодали, но, в большинстве своем были должниками Компании. Петруха не пьянствовал, даже не курил, но все его жалованье и хлебный пай уходили на содержание семьи. Сысою жалованья приказчика хватало на жизнь. Денег он не копил, не скупясь тратил на дочку и женку, помимо компанейского пая муки прикупал сахар, масло, мясо и почти все его жалованье уходило на здешнюю сытую жизнь. Кабы не скромная служба на Камнях не было бы запаса на черный день.

Он много думал о здешнем рае и, глядя на высокие, далекие звезды, всякий раз приходил мыслями к тому, что даже в раю, по указке начальствующих крестьянствовать невозможно. Шелихов соглашался с ним при душевных разговорах с приказчиками, говорил, что это понимают все правители и директора Компании, но переменить ничего не могут.

После дождей пышно зазеленели посевы пшеницы и ячменя. Уже по виду всходов Сысой, помнивший свою пашенную юность, похвалил нового правителя и пообещал, если не случится напасти: ржи от густых туманов, жучка, кобылки, саранчи, то можно будет собрать с одного урожая больше, чем собрал Шмидт за всю свою здешнюю службу. И Бог миловал, зерно вызрело на корню. Сжать и обмолотить урожай, своими силами не было возможности, надо было звать индейцев, а они, зная, что в эти времена их непременно погонят на работы, бросили ближайшие деревни и ушли на сбор желудей, своей основной пищи.

Посоветовавшись со сведущими людьми, Шелихов велел построить ток, чтобы молотить зерно лошадьми, а не цепями и палками, на что требовалось много народа. И все равно, нельзя было собрать богатый урожай без помощи индейцев, и не было никакой надежды, что они придут добровольно. Как при Шмидте, но теперь жестче, конный отряд Росса отыскал их в сорока верстах от крепости, окружил, пострелял воздух из ружей, погнал на свои поля. Основная рабочая сила была дешева: во время жатвы и обмолота работников просто кормили постной пищей, немногим отличившимся дали штаны, одеяла и с тем отпустили в свои деревни. Урожай был спасен. Сысой оказался прав: пшеницы и ячменя намолотили больше, чем собрал Шмидт за все время своей службы.

Петруха в кузнице не видел всего того, в чем вынужден был участвовать его отец, но вечерами был хмур: видимо женка корила его, когда пригоняли ее сородичей. Сысой после работ, чувствовал себя разбитым и усталым, посадив на колени дочку, подолгу сидел у печки, свесив бороду, молчал. На половине сына было тихо. Сысоева женка тоже была недовольна, когда пригоняли на работы ее сородичей и других индейцев. И ее корявая речь, не ставшая лучше за годы совместной жизни, и понятное раздражение сердили Сысоя. Отводя глаза, он сказал на плохом языке мивоков, что если не будут пригонять её сородичей собирать урожай, крепость придется бросить. Женщина блеснула глазами, строптиво дернула головой, быстро и разгорячено заговорила с женой Петрухи. Та вышла с другой половины. Из их торопливого разговора Сысой ничего не понял кроме одного, что они остаются чужими рядом с мужьями.

– На Ситху проситься, что ли? – через стенку пожаловался сыну. – Васька Старковский – молчун, и видимся с ним редко. Кроме тебя да правителя уже и поговорить не с кем.

– Там сыро! – отозвался Петр. – В Россию надо возвращаться. Или, как там у вас? В Сибирь!

– Похоже, что пора, – тяжко вздохнул Сысой. – Тошно стало смотреть на все, а ведь раньше любовался горами, морем, речкой, бухтой. – Скрипнул зубами, тряхнул бородой и пожаловался: – Отчего-то все стало чужим? Кадьяк и тот вспоминается милей.

Новый правитель конторы даже нравился Сысою… Как и Шмидт, он заботился не только о делах службы, но и о людях. Поголовье скота быстро увеличивалось, расширялся сад. «Хозяин!» – Думал Сысой, глядя на его хлопоты. Но после долгих раздумий подал прошение перевести на Кадьяк. Шелихов покачал головой и вскинул глаза на старого приказчика.

– Промыслы и там обеднели. От уравниловки, наверное. А сделать, как было при Баранове, невозможно.

– И не выйдет! – поддакнул Сысой.

– От нас хоть какая-то польза, а на Кадьяке что?

– Жалованье! – Тоскливо пожал плечами Сысой. – Жена-покойница.

Шелихов с пониманием кинул, равнодушно подписал прошение и передал конторщику. На другой год летом при благоприятном ветре на рейде против Росса бросил якорь знакомый бриг «Булдаков». С его борта была спущена шлюпка, в бухту прибыл неутомимый комиссионер Хлебников, забрал излишки муки, приготовленные изделия для мены и приказал готовить солонину. Ситха ждала годовой запас пшеницы, Росс смог покрыть только четверть необходимого и обеспечить себя. Шелихов отдавал распоряжения и похвалялся, что его крепость становится нужной Компании.

– Еще как нужна! – соглашался Хлебников. – Гишпанцы запрещали торговать, мексиканцы и калифорнийцы после революции открыли все порты, но так взвинтили торговые и якорные пошлины, что хлеб стал дороже, чем от американских перекупщиков.

– А? Жив, старый?! – увидев Сысоя, насмешливо поприветствовал его. – Слышал, что надоело жить в сытости?! Привез указ главного правителя о твоем переводе в Озерский редут.

Сысой на баркасе груженом мукой, отправился к бригу и встретился с Банземаном. Вольный мореход был в суконном сюртуке поверх серого камзола, в шапке из меха морского кота, щеки покрывала месячная бородка. Он продолжал служить Компании, заметно обрусел и стал мало походить на американца.

– Не надоела служба, Христофорчик? – весело поприветствовал его Сысой. – Уже не такой молодой, как когда-то. Платят много?

– Платят! – коротко ответил Банземан. – А денег много не бывает. Слышал, тебя переводят на Ситху с жалованьем семьсот рублей.

– Завидуешь? – рассмеялся Сысой. – У тебя жалованье поболе.

Банземан сдвинул брови к переносице, соображая, чему он мог бы завидовать. Мотнул головой, не поняв, зачем так сказал старовояжный служащий.

Бриг загрузился россовской мукой и ушел в Сан-Франциско для догрузки. При крепости стали резать скот и закладывать в бочки солонину, готовили к отправке фрукты и овощи. Женка Сысоя приняла весть о переводе муженька с непроницаемым лицом, без слез и обвинений. На робкое предложение ехать на север ответила твердым отказом, равнодушно взяла откупные подарки, которые по понятиям ее родни были огромным состоянием, и собралась в свою деревню. Проститься с дочкой Сысою было трудней, чем с ней, малышка не понимала, что расстается с отцом навсегда и радовалась перемене, тому, что в деревне много детей. Он отвез их в Бодего на байдаре. Прижал к груди чернявую головку, ткнулся бородой в смуглую щечку и словно отодрал от тела кусок мяса.

Женка скинула с себя рубаху, сняла с девочки сарафанчик, оставив ее голышом. Не оборачиваясь, с сумой подарков на плече, зашагала босиком по песку. Дочка, держась за руку матери, обернулась, весело помахала отцу и припечаталась к его памяти раскаленным клеймом. Он смахнул с глаз навернувшиеся слезы и столкнул байдару на воду. «Так будет лучше для всех и для нее тоже! – пробормотал, отгребая от берега: – Такая уж отцовская доля отпускать дочь. Когда-то все равно это должно случиться!»

Транспорт вернулся из Сан-Франциско, и стал догружаться на рейде против Росса. Перед отправлением Сысой много разговаривал с сыном. Они расставались не навсегда. Петруха твердо стоял на том, чтобы по окончании контракта вернуться в село, где родился, к которому был пожизненно приписан. Сысой простился с ним, с Петром Шелиховым и ушел на бриге к Ситхе.

Ново-Архангельская крепость выглядела подновленной и многолюдной, здесь появилось много незнакомых русских служащих и все стало другим, даже порядки. На причале стоял караул в форме, на месте прежнего дома правителя – новый, с саженными окнами под стеклом. У воды были построены новые казармы. Корабли в гавани на якорях, бочках и у причала почти разом отбивали склянки. Дымили ямы углежогов. Подновленная глухая стена разделяла русское и индейское селения до самого озера и продолжалась на другой его стороне. Под заплотом стояли крытые лавки местного рынка. Колошки и колоши бойко торговали картошкой, зеленью и олениной.