Русский рай

– Обещали мивокам защитить их от гишпанцев, я тому свидетель! – возразил Сысой.

– С чего бы нам укрывать беглых? – пытливо глядя ему в глаза, заспорил Хлебников. – Поскольку индейцы не есть русские подданные, их не должно брать в свою опеку, думать об их образовании, но не худо пользоваться их трудами. Что тут непонятного? – Он на миг задумался и уже спокойней оговорился: – Не я так решил, это указ Матвея Ивановича. – Рассерженно посопев, прыгнул в шлюпку и уже на ходу бросил: – Зачем нам ссорится из-за них?

За комиссионером, молчаливо улыбнувшись островитянину, последовал Шелихов.

– Золото! – пробормотал им вслед Сысой. – Еще в детстве напророчили, что буду ходить по золоту и не разбогатею, а почему нельзя подбирать, если валяется под ногами, того никто не говорит…

Передовщик взглянул на дочь, сарафанчик уже расходился по швам. Он вздохнул, слегка печалясь, что ребенок так быстро растет. Был ясный теплый день, дети партовщиков бегали голышом, Чана не стеснялась наготы, но, к неудовольствию матери, иногда надевала платье, чтобы сделать приятно отцу. Сысой взял дочку на руки, попробовал посадить за пазуху под кожаную рубаху, как прежде, но она там уже не умещалась. Платьице лопнуло по шву и распалось.

– Ничего, сошью другой сарафанчик? – пообещал он.

– Не надо! – неприязненно дернула загорелыми плечами женка, дрогнула ее полная грудь с красивыми сосками. – Надо дышать!

– Мовочке не надо! – с грустной улыбкой согласился Сысой и спросил дочь: – Хочешь новое платьице?

– Хочу! – равнодушно ответила Чана.

В другой раз Хлебников прибыл на острова на бриге «Рюрик» под военно-морским флагом и забрал Сысоя со всеми, обжившимися здесь, эскимосами. Они были рады перемене места, хотя неохотно, по прихоти начальствующих, переодевались в штаны и рубахи.

Похоже, бегство шестерых россиян не сошло с рук Шмидту, хотя при нем форт стал не только обеспечивать себя пшеницей и мясом, но и отправлять их на Ситху. Шмидт пытался мыть золото в Шабакае и это вызвано непонятный ему гнев начальствующих. При нем был спущен на воду бриг «Волга» и готовится к спуску бриг «Кяхта», последний на россовской верфи. Местный дуб оказался сырым и быстро гнил, калифорнийские суда долго не служили. Галиот «Румянцев» в Ново-Архангельске уже вытащили на мель, используя вместо магазина со складом. Зато миссионеры и владельцы ранчо северного побережья залива наперебой заказывали баркасы и ялики для каботажных плаваний.

В бухте крепости Сан-Франциско и дальше к востоку морских бобров было так много, что кадьяки, увидев их с палубы корабля, заволновались, стали плясать, призывая удачу. Партия из десятка эскимосов с женами высадилась в удобном месте с ручьем и множеством сухого плавника. Сысою с женщинами пришлось обустраивать стан, а партовщики, побросав котлы и ружья, смазали жиром байдарки и разлетелись по воде как касатки. Бриг встал на якорь, Хлебников отправился в калифорнийскую крепость на шлюпке.

Вечером эскимосы собрались у большого костра, наслаждаясь теплом, сушили лодки, хвастались добычей, вместе с женщинами обдирали убитых бобров. Кипели котлы с мясом, которое они считали вкуснейшим. Ночи были светлыми от луны. Вдали от берега мрачной тенью покачивался бриг с двумя зажженными фонарями, через каждые полчаса приглушенно звенела рында, отбивая склянки песочных часов. Дневной бриз сменился на ночной, запахло пропастиной. Партовщики заводили носами и решили, что где-то рядом выбросился кит. Сысой при свете костра шил дочери новое платье.

Шлюпка вернулась из Сан-Франциско утром. Шесть матросов-гребцов привезли Хлебникова и трех служащих пресидио. Одним из них был беглец и выкрест Йоська Волков, взятый в плен с «Ильмены», толмачивший в миссии Сан-Рафаэль возле Большого Бодего. Двое других прибывших из крепости Сан-Франциско, были испанцами.

Окинув насмешливым взглядом сидевших возле костров партовщиков, Волков узнал Сысоя и громко поприветствовал его:

– Здорово живешь, дядька?

– Слава Богу! – хмуро ответил передовщик.

– Будет толмачить при этих, – кивком головы Хлебников указал на испанцев. – Добычи не скрывать. Все шкуры под запись себе и им. Ну, а делить, это уже не ваша забота.

Испанцы подождали, когда им поставят палатку и постелют ложе, не дождавшись, под насмешки Йоськи-Хосе Антонио, принялись устраивать ночлег сами. Выкрест то и дело пытался завести с передовщиком душевный разговор, видимо, как и Сысой, он истосковался по русскому языку. Но передовщик с дочкой на коленях, отвечал коротко до тех пор, пока Йоська не упомянул Прошку Егорова, который с юматами и апачами ограбил несколько миссий. Тут Сысой насторожился, понемногу стал втягиваться в разговор и узнал, что комендант Сан-Франциско еще в прошлый приезд Хлебникова просил продать порох и ружья. Комиссионер ответил тогда, что не имеет таких полномочий, но доложит о просьбе главному правителю.

В этот приезд Хлебникова Волков был толмачом при его беседе с комендантом и переводил для него письмо от главного правителя колоний Муравьева губернатору Верхней Калифорнии, в котором тот писал: «Мы для своей пользы и существования должны всеми способами защитить поселения испанцев в Калифорнии, а паче миссий… будем иметь случай сбыть довольное количество пороху и ружей очень выгодно и между тем послужим соседям».

– Сговорились, – продолжал Йоська с ухмылкой на лице, выбритом с неделю назад. – Ваш суперкарго обещал на днях прислать из Росса ружья, порох и свинец.

– Ты же толмачил при падре, как его? – удивленно спросил Сысой, вслух никак не осудив главного правителя.

– Толмачил при Хуане, хохотнул бывший Йоська. – Теперь при губернаторе. Миссию Сан-Рафаэль разорили взбунтовавшиеся индейцы.

– Ты знал Егорова? – веселей спросил Сысой.

– Немного, – неопределенно ответил выкрест. – Он впутался в плохие дела: апачи всегда были разбойниками, но против испанцев слабы, а Егоров научил их нападать. И зачем? – рассуждал, намекая, что знает больше того, что говорит. – После революции Испания перестала помогать монахам, они сами по себе разоряются. Я думаю, Егоров уже не сможет остановить апачей и юмов даже если захочет… А значит, или русский царь сгноит на каторге, или испанцы расстреляют. – Сысой упорно молчал, глядя на угли костра. Йоська, с важностью поглядывая на него, добавил: – Наш комендант просил вашего суперкарго помочь не только ружьями, но и солдатами. Тот обещал посоветоваться и подумать.

– Кто вас выкрестов поймет, что у вас на уме?! – недоверчиво проворчал Сысой и стал набивать табаком трубку. – Если пугаешь, то я пуганый!

– Что ты про нас знаешь? – раздосадовано вскрикнул Йоська.

– Вот и говорю, что ничего не знаю! – Пыхнул дымком из бороды Сысой.

– У нас на уме – жить по-людски, не так, как у вас! – Мотнул головой в сторону Росса.

– Кто я в вашей Компании? Да никто, матрос за триста пятьдесят рублей в год. Даже на Камчатке на такие деньги пришлось бы голодать. А здесь я Дон Хосе Антонио, всегда сыт, уважаем, потому что толмачу при коменданте и губернаторе, женат на креолке, мои дети вольные, не то, что у вас…

– И что гишпанцы платят? – хмурясь, спросил Сысой, не желая спорить о воле.

– Тут деньги другие! Тебе не понять.

– А старые беглецы: Полканов, Кальянов, те, что от Кускова бежали и недавние от Шмидта? Живы?

– Богатства не нажили, но живут под защитой пресидио: вольные, уважаемые люди. Кому нужна земля – бери сколько хочешь, вон ее сколько, – мотнул головой на север, показывая, что там всё принадлежит Калифорнии. – Только назовись католиком да прилюдно крест накладывай на себя по-другому…

Про волю Сысой говорить не стал, отмолчался, хмурясь и попыхивая трубкой.

Ночной дух порченого мяса, приносимый бризом, притерпелся. Кадьяки нашли на отмели мертвого кита и теперь вареную, печеную рыбу, куски мяса бобра густо смазывали китовым жиром и были вполне довольны своей природной едой. Женщины-индеанки, как все народы от Якутата до Монтерея не ели ни жир, ни китовину, ни медвежатину, мясо морских животных употребляли только по большой нужде.