Русский рай

Двое вошли в избу. Тело Ульяны, наряженное в белую рубаху и лучший сарафан, купленный еще до войны с Ситхой, лежало на столе. Лицо ее казалось помолодевшим, освободившимся от мук и боли, она улыбалась. Кусковская Катерина, словно любуясь покойницей, поправляла складки на ее одежде.

– Последняя белая женщина, – крестясь и кланяясь на образок, всхлипнул Кусков.

Сысой, глядя на покойную, тихонько завыл, закрыв лицо руками.

– Ночью мучилась, дышала тяжко, лицо опухло, – бормотал Василий, будто в чем-то оправдывался. – Утром, гляжу – лежит, улыбается, красивая, глаза голубые-голубые, – всхлипнул. – Спросил: «Полегчало, милая?!» А она не дышит. Наверное, Бога увидела. Я давай читать «на отход души», язык заплетается, а просить некого: Петруха – в рёв и убежал за Катькой.

– Рядом с Алексой Шукшиным похоронишь? – спросил Кусков и добавил: – Надо бы начертить в плане кладбище.

Одинокий крест промышленного, задавленного деревом на лесоповале стоял в стороне от крепости. Управляющего ждали бумаги, присланные новым правителем. Кусков рассеянно вскрыл пакет. Гагемейстер действительно просил его задержаться в должности хотя бы на год и наставлял, что отныне он должен называется не управляющим, но правителем конторы Росса, а чтобы испанцы не думали об укоренении русских, подтвердил запрет строить больницу и церковь. Кусков бросил на стол бумаги, достал план крепости и начал старательно вычерчивать кладбище.

В декабре, на Николу зимнего ясным утром при чистом, будто весеннем небе дозорный увидел с бастиона бриг, идущий вблизи суши. Над Береговым хребтом показался краешек солнца, прямые паруса корабля заалели, вспыхнув в лучах зорьки, и погасли, сброшенные с рей. Покачиваясь на волне прилива, корабль встал на якорь. Дозорный вызвал Кускова, тот, зевая и щуря глаз, приложился к подзорной трубе, хмыкнул под нос:

– Опять «Кутузов»! Видать, новые приказы!

Вскоре от брига отделилась широкая деревянная шлюпка американского вида, загруженная кроме гребцов полудюжиной пассажиров. Кусков подумал, что ему прислали новых служащих, ополоснул лицо, оделся, спустился к верфи, на которой достраивался галиот и обшивался дубовой доской корпус брига. Увидев Сысоя возле кузницы, махнул рукой, чтобы приказчик следовал за ним. Шлюпка вошла в бухту Росса. Между гребцами виднелась сплюснутая шляпа штатского чина. Кусков удивленно приложился к трубе и вскрикнул:

– Андреич! Глазам не верю!

– Точно, Бырыма! – радостно просипел за его ухом Сысой. – Наконец-то решился побывать в Калифорнии.

Шлюпка ткнулась носом в песок, и правитель конторы Росса со слезами обнял постаревшего и, как ему сперва показалось, сильно исхудавшего, сморщившегося правителя колониальных владений. Не сразу он понял, что под его шляпой нет парика, оттого голова казалась какой-то усохшей, а плечи сузившимися. К этому времени к верфи сбежалась половина населения крепости, другие, одеваясь на ходу, спешили туда же. Старик пошел по рукам служащих. Все знали о его отставке, старовояжные заливались слезами, новоприборные, которых было большинство, смущенно топтались. С Барановым в Росс прибыл Прохор Егоров.

– Проха?! – вскрикнул Сысой и стиснул в объятьях старого друга. – К нам, или проездом?

– К вам, на службу! – степенно отвечал Егоров, выискивая глазами знакомых в толпе встречавших. – Васька?! – вскрикнул. – Что рожа кислая? А глаза-то?! – пристальнейвзглянул на товарища и испуганно пе респросил: – Как сестричка?

Глаза у Василия были красными, как в день похорон. Он еще больше сник в объятиях друга и прошептал ему на ухо:

– Не уберег, похоронил твою сестричку.

Прохор затряс головой с мутными глазами, отстранился, ни словом, ни взглядом, не выспрашивая, что да как случилось. Беззвучно шевеля губами в стриженой бороде, трижды поклонился и перекрестился на поднимавшееся над хребтом солнце. А Кусков все стоял возле Баранова, о чем-то спрашивал, приказывал подручным накрыть стол в недостроенном доме правителя, выставить все лучшее, забить трех баранов и тельца.

– На Николу можно и оскоромиться! – оправдывался, размашисто крестясь. – Даже нужно. – А сам все всматривался в лицо бывшего правителя, гадал, что переменилось в нем. В первый миг встречи показалось, будто Баранов сильно постарел, но приглядевшись, стало казаться, что старик даже посвежел, будто хорошо отдохнул, а когда пошел по объятьям старовояжных промышленных и вовсе помолодел.

– Экие вы стали ладные да матерые! – приговаривал, хлюпая носом, высвобождаясь из объятий Сысоя с Василием. – Давно ли были с пушком на щеках… Давно, однако!

– Прошенька, распорядись вынести из шлюпки! – обернулся к Егорову.

Прохор окликнул матросов, те подали ему березовый бочонок в два ведра. Он закинул его на плечи, сутулясь, обернулся к Сысою, спросил куда нести.

– У нас свой припас есть! – запротестовал Кусков. – И закусь. Нынче не голодаем. А ты – гость!

– Теперь уже точно гость! – Вздохнул бывший правитель. – А гостю не пристало приходить с пустыми руками. – И оправдался. – Недорого сторговался с бостонцами – в бочонке аглицкая ячменная водка… А ты, Васенька, что такой постаревший? – спросил Васильева.

– Жену похоронил!

– Ульку? Красавицу? Владел кладом всем на зависть, но и тебя судьба не обошла стороной, обобрала. Прими, Господи, новопредставленную рабу Божью Ульяну! – размашисто перекрестился. – Что-то плохо приживаются у нас русские женщины. – Опять вздохнул, обернулся к Сысою: – А ты, вдовец, поди, уж тройню настрогал? – лукаво подмигнул.

– Живу со здешней, пока еще только брюхата! – смущенно признался приказчик.

Прохор при бывшем правителе распоряжаясь за старшего, велел снести бочонок в дом, от имени Баранова из его мешков одаривал Кускова, старовояжных служащих и партовщиков рубахами, сапогами, бостонскими засапожными ножами. А бывший правитель приговаривал:

– На добрую память, за заслуги ваши…

В доме не хватило мест для служащих, партовщиков и работных индейцев. День был погожий, соорудили столы, расстелили кожи во дворе. Ворота крепости заперли, на караул поставили матросов с брига. Баранов сел за стол, скинул шляпу, не смущаясь, обнажил круглую, начисто облысевшую голову. После второй чарки кадьяки и алеуты стали плясать, новоприборные служащие запели, старовояжные сгрудились вокруг Баранова, расспрашивая о новостях Ситхи и новом правлении. Бывший правитель по большей части улыбался, отвечал за него Прохор, Баранов только поправлял его и пояснял.

– Оказалось, что тихоню Гагемейстера на этот раз прислали с приказом расследовать правление Бырымы, – язвительно щурясь, стал рассказывать Прохор, - и «для упреждения дальнейших беспорядков» сменить его. И этот полушвед, никому ни слова не говоря, два месяца все высматривал, тряс бакенбардами, шевелил усами. После Рождества, на гульной неделе, выдали мы замуж Иринку – среднюю дочку, – кивнул на Баранова, – за офицера Яновского с «Кутузова». И сразу после свадьбы «кап-лей» выложил на стол указы главного правления, дескать ему «…повиноваться во всем, что до должности каждого  относится, под опасением в случае неисполнения сего строгого взыскания по законам». Так вот отблагодарили за верную службу!

– И слава Богу! – смущенно добавил Баранов. – Давно просил замены. И присылали. Но Кох помер возле Камчатки, Борноволоков утоп возле Ситхи. Думал уже, судьба до кончины править обретенными землями, но Бог милостив.

– И стал этот капитан-лейтенант искать хищения, – подхватил Прохор. – Глаза проглядел, сверяя бумаги. Зятек и комиссионер Хлебников помогали, до конца сентября описывали строения, капиталы, товары . Не нашли ни хищений, ни приписок, так Гага придрался к стаду свиней, дескать великовато для одного хозяина. Тут мы встали за Бырыму и потребовали, чтобы заплатил из казны. Швед с ляхом-зятьком трухнули. Да только намекни он нам, – ледяными глазами указал на Баранова, – мы бы за него перебили этих хлыщей как свиней. Но Андреич смирился и мы промолчали.