Страница 21 из 106
Ночь становилась все темней. Над черной водой показался яркий как огонь краешек луны и выстелил по морю узкую желтую тропу. Потом поднялась огромная луна, стало светло. Мачты судов бросали на черную воду длинные тени. На берегу веселей заколотили в бубен и запели. Прислушиваясь к доносившимся звукам, стали плясать полуголые алеуты. Ночь была тепла, их потные тела лоснились и блестели в лунном свете. Мельтешили ночные птицы и бабочки. Из-за борта шхуны бесшумно показалась мокрая голова, затем через фальшборт перевалился незнакомый человек, под ним тут же натекла лужа. Ноги ночного гостя были босы, лицо выбрито. В первый миг Сысой подумал, что вернулся загулявший штурман и поднес фонарь к его лицу. Судя по одежде, с которой ручьями стекала вода, это был матрос с американского или английского судна.
«Сэйф ми!» – попросил он, со свистом вдыхая и выдыхая из себя воздух. Сысой не успел поговорить с ним, как в борт гулко ткнулась шлюпка. Передовщик окинул гостя оценивающим взглядом, в голове мелькнула мысль, что умелый матрос не помешал бы в управлении шхуной. Мокрый беглец на четвереньках метнулся на бак и укрылся. На борт шхуны поднялся штурман. Сысой с облегчением вздохнул. Но американец объявил, что получил более выгодное предложение от знакомого капитана и вернулся, чтобы забрать свои вещи. Сысой от неожиданного сообщения предложил ему жалованье вдвое против оговоренного, но тот с виноватой ухмылкой замотал головой, спустился в каюту, а вскоре поднялся на палубу в плаще, с саквояжем, прошел на мостик и по-хозяйски стал снимать компас.
Самоуправство иностранца так возмутило передовщика, что он тычками спровадил штурмана к тому месту, где его ждала лодка, при этом едва не столкнул в воду. Американец вяло покричал снизу, из тьмы, брошенной тенью шхуны, что компас принадлежит ему. Алеуты стали швырять в него апельсины и шлюпка ушла. Едва все утихло, на освещенные луной шканцы вышел ночной гость. Любопытные партовщики молча окружили его. Он скинул одежду, стал отжимать её, бормоча и оправдываясь: «Ай блоу кэпитэн». Повесил мокрые штаны на гик, помахал кулаками, изображая драку. «Ай ран авэй. Кэпитэн килл ми…»
– Подрался с капитаном, пояснил Сысой Ивану Кыглаю несвязанную речь американца. Боится, что тот убьет его. – Подумав, громче обратился к собравшимся: «Штурман сбежал! Что, братцы, возьмем матроса на свой прокорм? Вдруг и поможет добраться до Ситхи!? – При этом выругался и веселей добавил: – Будто без морехода не дойдем!? С божьей помощью, из бухты на восход, а после ввиду берега. Каменья Ситхинского залива я помню, не раз проходил. Да идет он, хрен ученый…
На рассвете, вместо выхода из бухты, Сысой с помощниками соскоблил с борта шхуны американское название и сажей, разведенной на рыбьем клею, вывел новое: «св. Никола». Страстно помолившись покровителю странствующих, спасающих в море, передовщик велел поднять якорь и вывел шхуну в открытое море. Как только пропали из виду суда, беглый матрос принялся за дело и вскоре показал хорошую выучку в работе с парусами.
Ветер был пособным, удержать шхуну на курсе норд-ост по компасу было делом не трудным. Сысой стоял на штурвале, поглядывал на покачивавшийся наплав под стеклом и в душе не переставал возмущаться заявлениям штурмана, что куплено судно без компаса, а навигационные приборы принадлежат ему. Беглый матрос все уверенней поторапливал неспешных алеутов перебрасывать с борта на борт гик и гафель. Сысой сам следил, чтобы своевременно переворачивались песочные часы и отбивались склянки, хотя в этом не было надобности, при этом он непрестанно молился святому угоднику.
Ввиду берега, который по соображениям Сысоя не мог быть иным кроме Калифорнии, усилился ветер с запада, и поднялась волна. Матрос-иностранец бывал в этих местах, узнал вход в залив, советовал дойти до бухты против крепости Сан-Франциско и просить испанцев переждать шторм: так это делали американцы. Помня наставления Баранова, Сысой наотрез отказался встречаться с испанцами. Тогда матрос пожал плечами и предложил пройти дальше к северу в залив Бодего. Там он тоже бывал. Такая стоянка устраивала передовщика.
Ввиду берега шхуна дошла до входа в залив Малый Бодего, защищенный мысом от волн с запада. Кренясь на борт, «Никола» стал входить в него, промеривая глубины. Ослабленные волны покачивали судно, но не так как в море. Вблизи берега с него бросили якорь, он лег на грунт. Канат вытравили на тридцать саженей, якорь крепко зацепился за дно. Только тут измотанные штормом люди смогли оглядеться.
На песчаном берегу без леса и кустарника виднелись простенькие постройки из камней и плавника. Возле землянки, похожей на барабору, вверх днищами лежали байдары эскимосского вида. Из вытяжной дыры жилья ветер вырывал сизые клубы дыма, скручивал и выстилал по земле. Алеуты, умученные работой с парусами, не проявили обычного любопытства, и расползись на отдых. Не доверяя уставшим людям, Сысой сам встал на вахту у якоря. После сильной качки ему казалось, что он медленно ползет по грунту и шхуну сносит к берегу. Покуривая трубку, Сысой то и дело поглядывал на постройки и лодки возле них.
Из землянки выполз обнаженный человек, взглянул на шхуну и пропал. Вскоре вылезли полдесятка любопытных, одетых в перовые парки и камлайки, стали всматриваться в стоявшее на якоре судно. Сысой издали узнал кадьяков, поднялся в рост на баке, стал махать им руками. Двое, одетые в парки по случаю непогоды, вразвалочку, короткими шажками подхватили байдарку, легко оседлали сглаженную волну и стали приближаться к шхуне. Сысой окликнул своего тойона. Кыглай выполз из-под палубы, взглянул на плывущих, кого-то узнал, крикнул партовщикам в кубрик. Вскоре, забыв усталость, они сгрудились на борту, подняли гостей на палубу, стали плясать с ними между фоком и гротом. Сысой спросил, кто передовщик, сам назвался, сказав, что отдохнет, а потом обязательно побывает на берегу. Угощать гостей было некому, хотя фруктов оставалось много. Женщины лежали с самого начала шторма, дров на судне не было.
Отдохнув, Сысой спустил на воду большую байдару с пустой бочкой для воды и корзиной фруктов, на пару с тойоном и двумя партовщиками выгреб на стан и обнял своего старого друга Тимофея Тараканова. Иркутский мещанин, тоже прибывший на Кадьяк на «Фениксе», как большинство мещан, время от времени сбривал бороду по указу императрицы Елизаветы Петровны: «Всем сословиям России, кроме духовенства и крестьянства, брить бороды и носить немецкое платье». В колониях к этому никто не принуждал, но Тимоха скоблил щёки по потомственной привычке и потому, что борода у него росла клочками, с проплешинами на скулах. Обычно он коротко подрезал волосы, но здесь они у него отросли и висели темно-русыми пучками, на щеках кучерявилась короткая бородка с бачками и клинышком. Круглые как у кота светло-карие глаза радостно глядели на дружка.
– Ты ведь уже второй раз в Калифорнии?! – оглядывая его с ног до головы, отстранился Сысой. Они не виделись после войны с ситхинцами.
– Калифорния там, – Тимофей махнул рукой к югу, с доброй улыбкой поправив товарища. – Здесь земля племени мивок, гишпанцев нет. В старые времена пират Дрейк назвал её Новым Альбионом. – И добавил: – На этот раз старик доверил мне только двенадцать байдарок... Жду капитана Кимболла. Он ушел в гишпанскую крепость за шестьдесят верст отсюда, для мены и торга. – Тимофей поморщился, будто спохватился, что слишком долго говорит, метнул на товарища любопытный взгляд, спросил, вынимая из кармана трубку: – Слышал, ты с Виншипами рассорился?!
– Бросили они нас на гишпанском острове без еды и защиты, а в марте приплыли, лыбятся, как ни в чем ни бывало. Совести-то нет. Я им говорю – контракт нарушили, а они хохочут…
Из землянки тихонько выползла и распрямилась смуглая молодая девка с давно не чесанными, распущенными по плечам чёрными волосами и широко расставленными глазами. Местами кожа ее тела лоснилась синевой. На тонкой бечеве, обвязанной вокруг бедер, под поджарым девичьим животом висел кусок кожи в две ладони. Другой одежды не было.