Русский рай

– Тятька! Что так долго пропадал? – Со слезами бросилась к нему Марфа.

– Я говорил ей – куда ты денешься? Ушел на компанейской шхуне, с гишпанцами мир, – проворчал Емеля, стряхивая стружки с одежды.

Из дубовой колоды зять тесал какую-то посудину с острым дном. Спрашивать, что это и зачем Сысой не стал – работает, значит надо, но увидев в огороженном пряслами дворе двух молодых кобылок, обернулся к нему с вопросом во взгляде. Тот понял и горделиво ответил:

– Наши, не компанейские. Купил у соседей-американцев.

– Жалованье, вроде, не давали?! – разглядывая, боязливо косившихся на него лошадей, буркнул Сысой.

– Сорок пиастров в год, – Емеля презрительно скривил реденькие усы под носом. – Проку от такого жалованья?! Без него проживем. Пропавший Кондаков кое-чему научил: мою золотишко выше озера, – провернул в руках дубовый короб и снова стал отряхивать стружки с одежды.

– Хозяин! – любуясь лошадьми, похвалил зятя Сысой и со вздохом тряхнул бородой. – Только пойдет ли впрок богатство? Наши правители рядятся продать Росс, говорят, предлагали англичанам, те отказались, при мне сулили калифорнийцам – и они не купили… Чую печенкой, на «Елене» рядились с капитаном Суттером с Большой реки. Продадут с потрохами!

– Нас не продадут! – самоуверенно возразил зять. Похоже, его ничуть не удивила новость. – Выкупим ранчо, заживем не хуже калифорнийцев и американцев.

– Без компанейского жалованья?

– На кой оно? Твоего едва хватало, чтобы содержать себя и дочь, мое в три раза меньше и ничего, живем! Земля даёт больше, чем Компания: только работай.

– Дай-то Бог! – одобрительно кивнул Сысой и подумал, что с мужем для дочери он не прогадал. – Хозяин! – похвалил еще раз. – Накормишь? – обернулся к дочери и подумал: «Окружен заботой и любовью. Что еще нужно в старости?»

«Елена» вернулась в конце теплого калифорнийского сентября, встала на рейде против Росса. Шлюпка вывезла со шхуны правителя конторы с женой, прислугой и ушла обратно. Вскоре из бухты к судну зачелночил баркас, груженый солониной, овощами и фруктами. Сысой издалека наблюдал за погрузкой, в крепость не спешил, дожидался возвращения зятя с верховий реки, где тот мыл золото. Когда он вернулся, а «Святая Елена» выбрала якорь, подняла паруса и ушла на север, оседлал спокойного мерина и поехал в крепость, узнать тревожившие его новости.

Как ему показалось на этот раз, Росс пребывал в лености и покое: на верфи никого не было, из кузницы не доносились звуки молота, у причала стоял знакомый баркас под белым флагом с крючком и звездочками. «Что за гости?» – удивленно пробормотал приказчик и выехал на гору, к форту. Ворота крепости были распахнуты, возле них никого не было, только из индейской слободы доносились звуки бубна и песни. В беседке возле дома правителя сидели агроном Черных и крепостная девка Екатерина с большим животом. Женщина с виноватым видом что-то объясняла агроному, а у того лицо было черней дождевой тучи. Он сорвался и, перебив её, с жаром заговорил:

– У Варрона сказано, древние римляне звали землю Матерью или Цецерой, считали жизнь земледельцев самой праведной и полезной, а их самих – единственными потомками царя Сатурна…

– Мало ли что каркают вороны?! – слезливо визгнула Екатерина, дернувшись всем телом. – Посмотри на мои ручки, протянула Егору ладони, – как я буду ковырять землю.

– Не ворон, а Варрон, древнеримский философ! – Подскочил и схватился за шляпу агроном.

– У нас пашенные тоже зовут землю Матушкой, а себя считают главными людьми! – невольно подслушав разговор, заявил о себе Сысой.

– Александра Гавриловича и Елены Павловны нет, – резко переменившись в лице, сказала Екатерина. – Уехали с мексиканцем смотреть поля.

– Что за мексиканец? – присаживаясь, спросил Сысой.

– Приплыл с Большой реки, там у него имение, – шмыгнула носом Екатерина, смахивая слёзы.

– Наш знакомый, длинноволосый капитан! – хмуро пояснил Черных, поглядывая на своего оседланного жеребца, нетерпеливо перебиравшего копытами. – Богатый швейцарец мексиканского гражданства. – Язвительно фыркнул и добавил: – Еще там, возле его деревни, на «Елене», Костромитинов, оказывается, подписал с ним договор. Нас с тобой высадили, а сами ходили в Сан-Франциско, заключали сделку с ручательством мексиканского правительства в исправлении платежа… Прежде они умоляли наших послов не продавать Росс англичанам, уж лучше американцам. Вот и сыскался свой. – Черных помолчал, сминая в руках шляпу и поскрипывая зубами, вскинул на Сысоя затравленные глаза: – На кого работали? Как глупо все, однако…

– Суттер, что ли, – удивленно спросил Сысой. – Хозяин, не чета нашим! За каких-то десять лет построил целую страну… И за сколько продали?

– За тридцать тысяч пиастров… Всего-то.

– Это сколько на ассигнации?

– Сто пятьдесят тысяч.

– Можно купить два хороших корабля…

– И уплыть куда-нибудь к едреней фене, хоть бы на Гавайи, что ли?! Говорят, ты там был, – криво усмехаясь, Егор пристальней взглянул на Сысоя, потом на Екатерину, продолжая прерванный с ней разговор одними глазами.

Женщина передернула плечиками и задрала капризный носик.

– Пойду я, – поднялся Сысой. – Меня не звали. – Подумал, вдруг какие новости… – Ты мимо не проезжай, – кивнул агроному. – Ночуй у нас.

– Мне пора! – Отвязал повод от коновязи Егор. Его лицо то вспыхивало румянцем, то покрывалось землянистой бледностью. Он вскочил на затанцевавшего жеребца, не прощаясь, накинул шляпу.

Екатерина что-то хотела сказать ему, но умолкла на полуслове. Не обернувшись, Егор пустил жеребца с места в галоп и пулей вылетел из ворот крепости.

– С княгиней, Еленой Павловной, говорить надо! – слезливо пробормотала вслед Екатерина с раздосадованным лицом.

Сысой вставил ногу в стремя, степенно, с кряхтением, уселся в седле, легонько поддал пятками в бока и направил мерина шагом следом за агрономом. Черных быстро удалялся, поднимая ленту пыли из-под копыт, она редела и стелилась ветром по огородам в сторону Берегового хребта. Мерин Сысоя, глядя на них, тоже попытался перейти на тряскую рысь, но седок придержал его, заставив идти шагом, и неспешно продолжал путь к дому. Возле речки агроном дал круг и повернул жеребца в обратную сторону. Сысой подумал – к Катьке, но Егор подвел гнедого стремя в стремя к сысоеву мерину и, придерживая жеребца, скалившего зубы и мотавшего головой, двинулся рядом с приказчиком.

– Ты же тобольский, тоже не понимаешь, что за порядки там у них, в России? – заговорил горячо и зло. Похоже, ему не терпелось высказаться. – У нас бери любую девку: чернявую, раскосую, плоскомордую, крести и женись. А там… На белой, синеглазой, русской не могу жениться, потому что крепостная.

– Каюрку тоже не дадут, пока долги за нее не выплатишь, – осторожно возразил Сысой.

– Дикость! – взорвался агроном. – Холопство отменили больше ста лет назад… Княгиня не желает дать вольную Катьке, боится остаться без прислуги, Катька не хочет воли – вольной работать надо больше, чем у княгини. Родит моего ребенка, а он в собственности Ротчевых. И что мне делать?

Хотелось Сысою сказать старческую глупость: сперва, дескать, надо думать, потом женихаться. Да много ли сам думал в прошлом?! Кабы жить старческой мудростью, а не юношескими соблазнами, сам имел бы большую семью, многочисленную родню, с важностью и достоинством ждал божьего дозволения приложиться к усопшим родичам в землю, до пуповины пропахшую их потом.

– Что же делать? Что делать? – сосредоточенно повторял агроном, не ожидая ответа от старого промышленного.

– Ты – хозяин! – осторожно посоветовал Сысой. – Вон какую ранчу построил.

– Ферму! – поправил его Черных.

– Пусть ферму на мериканский лад. Тебе работящая хозяйка нужна, а не ленивая прислуга.

– Да ты понимаешь, дед, что я ее люблю!

– Как не понимать?! Всяких жен имел, знаю: попадется добрая – все равно полюбишь, попадется стерва – возненавидишь. Хотя мне больше попадались добрые. Да, что об этом. Продадут Росс – что будешь делать? Останешься или бросишь свою ранчу?