Возрождение

Теперь я:

— Мне здесь нравится, настоящий памятник архитектуры, и, если мне однажды снова доведется посетить Сигтуну, я с радостью остановлюсь в этой замечательной гостинице.

Очень сильно переплачиваем Гудхлефу, причем без всякого смысла — могли бы по линии МИДа надавить.

— Однако возникла крошечная проблема, — добавил я «по делу». — Шведская кухня, безусловно, славится многими блюдами и древними традициями, обладает собственным северным шармом, но нам, гостям издалека, не подходит совершенно.

На этом журналюги сочли мое и Гудхлефское участие достаточным, и мы заглянули в столовую, поснимать блюда на раздаче. Уверен, на монтаже часть из них для антуража замажут «мозаикой». Далее прошлись по нашим ребятам:

— Как можно превратить рис в что-то настолько ужасное?

— Десерты хороши, но в них столько сахара, что становится плохо!

— Колбаса из крови!!!

— Нет соевого соуса!

Ну и так далее. Дали высказаться и куратору индусской группы — он поблагодарил лично семью Одзава за присланного повара, очень в тему ввернув тезис о зашкаливающем проценте говядины в местных мясных блюдах. В мои времена такого пренебрежения культурными особенностями Европа себе уже не позволяет, совершенно неразумно на мой взгляд, но кто меня спрашивал? Закончив здесь, журналюги погрузились в арендованную машину и поехали по другим гостиницам — расспрашивать про кормежку.

— Мы раздуваем международный скандал? — спросил я деда по пути в номера, где придется подождать, пока вновь прибывшие кулинары приготовят нормальный ужин.

— Гайдзины привыкли считать, что весь мир должен под них прогибаться, — ответил дед. — Будет полезно преподать им урок. И, например, получить в качестве извинений что-нибудь полезное для нас, — заговорщицки подмигнул. — Ну а если репортаж пройдет незамеченным, мы ничего не потеряем.

Как минимум в Японии — факт, у нас вот этого вот «у-у-у, зажрался!» вообще почти не встретишь, зато многие испугаются кровяной колбасы и будут нам искренне сочувствовать.

— Что тут у них вообще есть, в этой Сигтуне? — спросил он.

— Какие-то старые камни, установленные торговцами, — пожал плечами я.

— Я понимаю твое пренебрежение, — слегка осудил меня дед. — Но ты — молод, а значит должен пользоваться любой возможностью для того, чтобы набраться новых знаний. Впрочем, — пожевав губами, добавил он. — Старые торговые камни едва ли могут поведать тебе что-то новое.

В коридор выглянула Хэруки.

— Здравствуй, Хэру-тян, — поздоровался дед Наоки.

— Добрый вечер, Наоки-сенсей, — отвесила та миленький поклон, и довольный старик ушел заселяться, а я — отправился к себе.

— Приехали повара и журналюги, — поделился с лучшей девочкой новостями. — Первые через час ждут нас на нормальный ужин, а вторые будут ругать шведскую еду. Не моя идея, — добавил на всякий случай.

— Ты на такие мелочи не стал бы и внимание обращать, — поверила она мне.

— Приятно, что ты так хорошо меня понимаешь, — обнял я привычно пахнущую цветами Хэруки.

— А как иначе, бака? — ласково приложила она меня.

Ужин прошел в не очень хорошей атмосфере — несмотря на сказанные на камеру слова куратора-индуса, приготовленное индусским поваром добро ел только Сидак — повар оказался сикхом. Немножко, чисто ради приличия, поклевал куратор, но энтузиазмом и не пахло. Индийские ребята вогнали в грусть — что за уровень ненависти такой, если от еды нос воротите? Как бы там ни было, сделать ничего, кроме приглашения Сидака за наш стол и составления ему компании в поедании индийских ништяков (Хэруки прямо довольна — привыкла к такой кухне в Гатах), я не могу. Да и к черту — хотите голодными сидеть, сидите.

Первый «рабочий» день начался, разумеется, с завтрака. Продолжился он трогательной сценой прощания с собирающимися в горы друзьями и невестой:

— Хочу с вами!!!

— Иди побеждай в олимпиаде!!!

Делать нечего, пришлось смириться, пожелать им хорошего отдыха и с остальными олимпиадниками сесть в автобус. Короткая поездка по улочкам, по которым лениво бродил сытый шведский народ, и вот мы подкатили к университету. Выглядит древним! На парковке случилась приятная неожиданность — одновременно с нами прибыли Советские дети.

— Пацаны, тут Иоши!

— Качай его!

А это почему?

— Не мешать! — велел я охране, и радостные деточки начали подбрасывать меня в воздух под опешившими взглядами соотечественников и индусов.

Будь здесь Нанако, она бы за меня порадовалась, потому что знает, что «качание» у русских — высшая форма почтения.

— Хорош! — попросил я, и меня аккуратно поставили на землю.

Одернув костюм, поручкался-познакомился с мальчиками и девочками. Максима помню с прошлого года, а вот остальной состав сменился.

— А зачем качать-то? — с улыбкой спросил я.

— За «Хонду+»! — важно ответил Максим. — У нас в телевизоре смотреть было нечего, а теперь из дома выходить не охота.

Деточки согласно покивали. Хорошо, что они не знают про субсидии их команде от Фонда — было бы неловко, а так — очень даже приятно, канал-то для всех и от души!

— Извините за это, Одзава-сенсей, — на всякий случай повинился по-японски советский куратор.

Неплохо кадры отбирали — японский тут нафиг не нужен, кроме как общаться со мной.

— Все хорошо, — с улыбкой покачал я головой. — Не побили же, а совсем наоборот, и я очень рад, что советские ровесники так ко мне относятся!

Тем временем прибывали остальные участники. Отметил северокорейскую группу — высоко подняв головы, демонстративно смотрят только перед собой, изо всех сил демонстрируя нежелание общаться с «коллегами». КНДР на самом деле — чудовищная головная боль для меня. Я совершенно не представляю, что с ней делать. Пинать вместе с «прогрессивным человечеством» нога не поднимается — я же изначально русский, нам северный кореец — друг, товарищ и брат. Топить за них в моем положении — поставить крест на ряде проектов, выставив себя чуть ли не сумасшедшим. КНДР для Азии — главная пугалка. Снова удручающее осознание бессилия, уже почти даже привычное. Пофигу, отправляем гуманитарку дальше, а там видно будет. О, корейский куратор отвесил мне персональный вежливый поклон издалека — инструктировали, получается, северный кореец за рубежом ничего просто так не делает. Отвешиваем ответный. Далее прибыла китайская делегация — здесь поклоны потеплее. Гайдзинским детям из Европы и США приветливо машем и получаем такой же ответ.

На этом коммуникацию пришлось закончить — пора строиться в колонну рядом со своими и идти внутрь. Учебные аудитории во всем мире одинаковы, но здесь, из-за важности мероприятия, их оснастили камерами видеонаблюдения, а «аналоговым» способом процесс контролирует аж полтора десятка преподавателей. Задания — того же уровня, что и в прошлом году, но скомпилированы иначе. Привычно замедляем руку и на следующие пару часов погружаемся в скуку. Всё, можно поднимать руку вверх.

Обратив внимание, ко мне подошел ближайший из патрулирующих проходы между рядов преподаватель-швед.

— Закончили? — спросил он меня на английском.

— Закончил, херр учитель Свенссон, — подтвердил я, прочитав фамилию на бейджике.

— Уверен? Может проверишь еще раз? — этично предложил он.

— Уверен, — кивнул я. — Можно идти?

— Можно, — он принялся собирать листочки.

Идущий через два ряда от нас педагог-гайдзин вдруг схватил за руку северокорейского ребенка и что-то громко сказал на шведском. К месту происшествия кинулись пятеро ближайших преподавателей, включая «моего». Пожав плечами, я подхватил листочки и пошел посмотреть на происходящие из-за спин учителей. Маленький северный кореец лежал на земле в глубоком поклоне. Его сокомандники отвешивали поклоны поясные. На столе — два исписанных предельно мелким почерком листочка размером со спичечный коробок.

— Возвращайтесь к заданиям, не теряйте время! — велел главный гайдзин на английском и выгнал гайдзина рангом поменьше в коридор.