Страница 37 из 38
Я засмеялся в ответ, засмеялся и заплакал от радости и от боли: шнуры врезались в тело почти до костей, до сих пор на левой руке ношу беловатый шрам.
— Вот и еще раз встретились, барин! — сказал Вандышев, подходя к Шустову.
Тот не ответил, губы и руки у него дрожали.
Заговорщиков обыскали, отобрали револьверы, у Шустова взяли записную книжку с буквенными и цифровыми записями. Когда уводили, Граббе, проходя мимо меня, усмехнулся криво и страшно:
— Знать бы… Я бы тебя, щенка, давно придушил…
— Но-но! — прикрикнул Вандышев. — Шагай, контра!
Квартиру обыскали, но ничего не нашли. И только под утро, перебирая связку ключей и пробуя ключи на всех замках, в доме обнаружили, что одним из них отпирается ведущая в подвал железная дверь рядом с дворницкой. Там, в подвале, в стене нашли кое-как замаскированный тайник — глухая каменная яма без окон, с обледенелыми стенами. До самого входа громоздились ящики с коньячными бутылками, а в дальнем углу, под полусгнившими мешками, тускло поблескивало оружие: револьверы и карабины, кинжалы и бомбы.
Так окончился еще один из множества заговоров, поднявших руку на Революцию…
ЗДРАВСТВУЙ, ЗАВТРАШНИЙ ДЕНЬ!
На следующий день съезд слушал доклад Кржижановского о плане ГОЭЛРО, доклад, который в холодном и неярко освещенном зале звучал как сказка, как несбыточная мечта. Ведь для того чтобы освещать Большой театр в дни съезда и зажечь карту электрификации, пришлось выключить свет в нескольких районах Москвы! Предел нищеты! А Кржижановский, развивая мысль Ильича об электрификации, говорил о станциях, которые мы построим в первую очередь, о морях электрического света, что затопят необъятные просторы России.
Высокий, худощавый, с черными разлетающимися бровями, Кржижановский водил по карте деревянной указкой и говорил, а Ильич, чуть подняв правое плечо, прищурившись, смотрел то на карту, то в зал, то в лежавший перед ним блокнот. Он был в тот вечер странно задумчив, и обычно живые, искрящиеся глаза его как будто смотрели в далекое, никому не видимое будущее.
На карте вспыхивали синие лампочки — они обозначали уже существующие небольшие электростанции, вспыхивали красные — это те, что предстояло построить.
— …Сооружением мощной плотины на Днепре, у города Александровска, — говорил Кржижановский, — мы можем достигнуть такого подъема воды, что она закроет знаменитые Днепровские пороги, а получающийся при этом напор воды даст возможность создать здесь крупнейшую ГЭС России. Спасение петроградской промышленности зависит от развития тех ГЭС, которые намечаются здесь на реке Волхов и на реке Свирь…
И, кончая доклад, Глеб Максимилианович сказал с силой и печальной гордостью:
— Таким образом мы будем лечить ужасные раны войны. Нам не вернуть наших погибших братьев, и им не придется воспользоваться благами электрической энергии. Но да послужит нам утешением, что эти жертвы не напрасны, что мы переживаем такие великие дни, когда люди проходят как тени, но дела этих людей остаются как скалы!
Запомнилось мне в этот день выступление еще одного делегата. Речь его, непосредственная, искренняя и взволнованная, несмотря на некоторое косноязычие, крепко ложилась в память. Фамилия его, кажется, была Яхневич.
Оборванный, в сбитых сапогах и засаленном рабочем пиджаке, в темной косоворотке, шея обмотана вместо шарфа обрывком серого полотенца с висящей по краям бахромой. Он говорил, прижимая к груди огромные корявые руки, руки человека, проработавшего на тяжелой физической работе всю жизнь.
— …Ничего своего у меня нет, — говорил он и оглядывался в президиум, на Ильича, словно тот мог подтвердить сказанное. — После двадцати лет батрачества на всяких там кулаков да попов и после призыва я прибыл в Петроград. Я беспартийный. Конечно, я не мятежной души. Но, хотя и так, я должен несколько слов присовокупить… История пришла к нам. Все в природе движется: и звезды, и планеты, и Солнце; ученые это хорошо знают, что если нет движения, то нет жизни. А даже неученые понимают, что стоячая вода гниет, а если вода течет, она очищается. И вот мы шли вперед, хотя и пришлось принести в жертву много жизней. Иначе, однако, не получилось бы того, что сейчас на этом съезде: сел и разговариваешь, как товарищ. Раньше говорили: это черная кровь, а это голубая, это обезьяны, это серый русский мужик, это медведь сиволапый…
Он замолк, постоял, его большие шершавые кулаки теснее прижались к груди. Ему хлопали, и он прислушивался к аплодисментам с удивлением. Потом продолжал:
— …Вот в этом и есть большая разница, на которую я не успел здесь показать. Я только немного поделился впечатлением. Мы не играем втемную…
В этот момент я посмотрел на Ильича, он слушал с напряженным и радостным вниманием и на эти слова делегата несколько раз качнул головой и прошептал: «Так, так…»
— … и мы, деревенские, сиволапые мужики, здесь все узнали, нам все здесь разъяснили, как обстоят дела… Товарищи, Революция требует жертв, жертв наших братьев, нашей крови. Ничего не поделаешь: если огонь горит, то в костер надо подкладывать. Так и у нас: огонь Революции горит, нужны жертвы для того, чтобы мы соединились в единый интернационал, где нет ни белокожих, ни чернокожих, ни серокожих, — все, как один. И вот мы должны в костре интернационала поддерживать пламя, а чем — нашим честным трудом. Вот как обстоит дело…
Яхневича провожали дружными аплодисментами, и Ленин смотрел ему в спину светящимся взглядом, как бы говорящим: «Народ! Он все понимает, народ…»
А я смотрел на Ильича, и в сердце моем ширилась и росла радость: вот он какой, Ильич!..
Что же сказать в заключение рассказа о тревожных днях моей юности? Вандышев погиб через три месяца после описанных мною событий. Он был делегатом X съезда партии и в числе трехсот коммунистов прямо со съезда уехал на подавление кронштадтского мятежа, был ранен при штурме и умер на льду Финского залива. Когда я думаю о нем, я всегда вспоминаю прекрасные строчки Багрицкого, словно они написаны именно о Вандышеве:
Счастье всей моей жизни и состоит в том, что на жизненном пути я встретил многих таких, как Вандышев, умевших забывать о себе ради великого дела, которому отдавали все силы своего сердца и саму жизнь…
Тот год стал переломным годом и в моей жизни. Я поступил на рабфак, потом в институт, позже туда же поступила и Оля. Похоронив старика Жестякова, мы с ней работали на строительстве многих ГЭС. Мы строили Рыбинскую и Цимлянскую, бурили первые скважины в Жигулевском створе, где сейчас вращаются турбины гидростанции имени В. И. Ленина, лили «большой бетон» на Усть-Каменогорской, перекрывали бешеную Ангару.
И каждый раз на пуске новой ГЭС я вспоминал и вспоминаю полуосвещенный зал Большого театра и светящуюся красными и синими лампочками первую карту электрификации России. Как давно это было! Сколько за эти годы построено! Галактики электрических солнц заливают теплом и светом тысячеверстные пространства когда-то темных и заброшенных углов нашей земли, «каторжную» Сибирь, далекий Дальний Восток, Север, и в каждом из электрических солнц живет и бьется бессмертное сердце Ильича.
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.