Страница 32 из 48
Ольга скоро убедилась, что не стоит обращаться к Мане на иврите. Сама она выучила язык пророков еще в детстве, в хедере своего отца и поэтому легко и естественно начала говорить на нем сразу же по приезде в Палестину. Совсем другое дело — Маня. Она не понимала и не хотела понимать иврит. Ольга чувствовала, что сможет вырвать девушку из русского прошлого, только разговаривая с ней по-русски. Беседа на родном языке иногда залечивает душевные раны и почти всегда способствует взаимопониманию. Маню нужно убедить, что ее деятельность не закончилась с отъездом из России, думала Ольга, интерес к Палестине проснется в ней, когда она увидит, что здесь воплощаются в жизнь ее мечты и идеалы ее русских друзей.
Ольга решила познакомить Маню с Авшаломом, сыном Фанни и Лолика. Это был пылкий, чувствительный юноша, отважный в поступках и речах. Ольга надеялась, что он окажет на девушку благотворное влияние. Авшалом жил тогда у Ольги и Иеѓошуа и изучал французский язык. В своем племяннике — личности яркой, незаурядной — Ольга видела некоторое сходство с Маней. Она считала, что знакомство пойдет на пользу обоим молодым людям.
По ночам Маня в одиночестве отправлялась на берег моря. Рев волн сливался с криком ее души и немного облегчал страдания несчастной. За ней на большом расстоянии следовала мужская фигура. Это был Нахум, озабоченный, напряженный, готовый к действию. Маня наотрез отказывалась, чтобы кто-нибудь, даже брат, сопровождал ее в ночных прогулках. Поэтому Нахуму приходилось держаться от нее вдалеке. Иногда она уходила бродить среди песков, а иногда бежала по воде, покуда хватало сил, и останавливалась, задыхаясь, протягивая руки к морю, словно совершала магический обряд, возвращавший ее туда, к далеким друзьям. В ненастные дни, когда страшные ливни и молнии низвергались в грозную морскую пучину, она убегала из дому, чтобы раствориться в бушующей стихии.
Тянуло Маню и в порт, куда она ходила по ночам, чтобы смотреть на прибывавшие корабли. Долгие часы простаивала она, глядя на черную бурлящую воду, освещаемую лишь мерцанием маяка. Каждый раз при виде высаживающихся пассажиров девушка испытывала невыносимое болезненное ощущение отлученности от дорогих ей людей.
Нахум рассказал Ольге о ночных прогулках сестры, и необычное поведение Мани вызвало у нее одновременно жалость и уважение. Она ведь сама мучительно переживала, когда, приехав «навестить» родных, обнаружила, что они решили хитростью разлучить ее с Федоровым. Ольга — единственная из всех — понимала эту девушку с разбитым сердцем, в ней она словно видела свое отражение в зеркале.
Однажды зимней ночью Ольга решила пойти вслед за Маней. На дворе бушевало ненастье. С моря донесся прерывистый гудок, и маяк ответил ему вспышкой света. Горько-соленая темная вода разбивалась о скалы и пенилась, точно в дьявольском котле. Маня сидела на большом камне, обняв голову руками, и глухо, безнадежно рыдала. Через несколько минут, показавшихся Ольге часами, она встала со своего мокрого, холодного сиденья и поплелась в сторону дома. Тогда Ольга догнала девушку и ласково тронула ее за плечо.
«Видишь вон там скалу, которую освещает маяк? Волны заливают ее, а она все равно серебрится при луне…»
Маня шла дальше и не отвечала.
«С нами ты будешь свободна, понимаешь? Ты меня слышишь?»
Мощный удар морской волны о берег заглушил слова Ольги. Ветер сбивал с ног, обдавая женщин холодной соленой водой.
Маня молча шагала дальше.
«Здесь даже Андромеда вышла на свободу. Ее хотели принести в жертву чудовищу, а она спаслась у этой скалы. Здесь и ты спасешься, обещаю!»
Слова Ольги тонули в завываниях ветра. Дождь хлестал прямо в лицо.
«В России тебе была предназначена роль жертвы. Там тебе пришел бы конец. Чудовище по имени „русская революция“ поглотило бы тебя. Хватит! Андромеда спаслась, и ты спасешься. За ней пришел Персей и превратил чудовище в камень, а тебе на выручку пришли твои братья. Им ты обязана жизнью, понимаешь?»
Маня не отвечала. Может быть, она плакала, но плач ее сливался с ревом ветра и дождя.
То, что Ольга тратила на несчастную девушку огромные душевные силы, было нужно прежде всего ей самой. Удивительная вещь — эта маленькая молчаливая революционерка со своим душевным смятением давала ей то, чего не могли дать муж, родители, братья и сестры. Помогая Мане, Ольга помогала себе.
Спасаясь от дождя, женщины зашли в хибару, где жила Маня. Ольга попыталась зайти с другой стороны: «То, что мы здесь делаем, по существу, мало отличается от того, что ты делала в России. Мы тоже боремся за новое общество, только здесь этим занят твой народ».
Маня по-прежнему молчала, но Ольга не сомневалась, что она услышала каждое слово.
Как-то раз, идя к Мане, Ольга подумала, что имеет смысл познакомить ее с молоденькой учительницей Софьей Звенигородской, которая привезла из России группу детей, осиротевших после кишиневского погрома. Ольга знала, что кишиневские события сыграли определенную роль в прошлом Мани, и надеялась, что встреча с сиротами пробудит ее к жизни. Страдания сирот были невыдуманными, в отличие от болезни Нахума. Это было важно; Ольга по себе знала, как тяжело во что-либо поверить, единожды обжегшись на лжи.
Встреча Мани и Софьи Звенигородской растрогала бы даже самое каменное сердце. Девушки долго плакали в объятиях друг друга. Рыдания облегчили Мане душу. Софья, оказывается, дружила с одной из приятельниц Мани, которая покончила с собой после изнасилования. Беседа о кишиневском несчастье на время отвлекла Маню от мыслей о разгромленной организации и погибших товарищах.
Исраэль Белкинд тем временем хлопотал о создании приюта для кишиневских сирот, где Софья должна была работать воспитательницей. На праздник «Ту бишват» старшие Белкинды пригласили к себе вместе с Ольгой Маню и Софью.
Утром Ольга и Маня пошли на рынок покупать сушеные фрукты. По улице шествовали груженые ослы, под ногами хлюпала грязь вперемешку с помоями, голодные кошки рылись в мусоре. Ольга придирчиво выбирала сирийские фисташки, ливанский орех-пекан и сушеные абрикосы из Египта. Рядом с одной лавкой стояла на привязи кобыла. Когда Ольга отвлеклась, Маня вдруг отвязала лошадь, вскочила на нее и ускакала. Не успели торговцы сообразить, что происходит, как Маня была уже на морском берегу. Ольга кое-как успокоила их, заверяя, что ее спутница скоро вернется. И правда, минут через двадцать Маня прискакала обратно с сияющими от восторга глазами. Казалось, камни отчаяния и гнева, давившие ее душу, превратились в капельки пота, которые словно росой покрыли ее лоб, грудь, все тело. Воочию было видно, как жизнь возвращалась к ней, когда она, спешившись, уверенным движением привязывала лошадь к столбу. Похоже, девушка умела и любила ездить верхом. Ольге захотелось познакомить ее с Иеѓошуа — пусть они вместе носятся по пустыне. По крайней мере, он будет не один.
Возможность знакомства представилась в тот же вечер. Седовласая Шифра сидела за столом, покрытым скатертью, на котором стояла бутылка вина. Сестры Ольги принесли оладьи и сушеные фрукты. Поседевший реб Меир благословил вино. После кидуша Ольга познакомила Маню с Иеѓошуа, и они сразу нашли общий язык. Иеѓошуа был старше Мани. Его длинные волосы и растрепанная борода напомнили ей русских революционеров. В отличие от Ольги, он сразу же заговорил с ней по-русски, рассказал о поездках по стране, о горах Галилеи и Голана, Изреэльской долине и пустыне Негев. Глаза ее засветились. Она явно начинала интересоваться новой страной.
Брат Мани Нахум занимался поисками полезных ископаемых и источников воды в Палестине. В то время он как раз собирался в долину Иордана, где хотел разведать русла рек и собрать образцы почвы и минералов. Маня уже слышала об этих планах. После знакомства с Иеѓошуа она загорелась желанием принять участие в экспедиции. Участвовать в ней должны были четверо: Нахум, Маня, Софья Звенигородская и Мендель Ханкин — брат Иеѓошуа, занимавшийся организацией этой поездки. Он достал четырех лошадей, двух мулов для поклажи, погонщиков, заготовил палатку, одеяло и запас пищи.