Страница 22 из 76
Далее речь идет о том, что на уровне средней цены спрос на художественные «материальные активы» останется, так как многие сверхбогатые люди потеряли деньги (или не получили достаточной прибыли) на традиционных активах. Любой, кто потерял деньги во время кризиса 2008 года на финансовых продуктах, в которых не разбирался, будет испытывать соблазн вкладываться по страсти, а не расчету, ради эмоционального вознаграждения плюс некоторые перспективы финансового дохода. Однако требуется порядочная вера, чтобы перейти от тезиса, что «спрос останется», к тезису, что цены будут расти со скоростью двух знаков в год.
Иногда искусство представляют как страховку от волатильности[8] валютного курса. Это было верно до недавнего времени, когда доллар колебался и евро был неустойчив. Специалисты аукционных домов делятся историями про то, как искусство использовали в качестве хранения капитала. По их словам, десятки миллионов безналичных долларов приходили с офшорных счетов на Британских Виргинских островах, Каймановых островах и в Панаме; после этого предметы искусства отправлялись в Швейцарию или Люксембург и исчезали на складах в беспошлинной зоне.
Произведения искусства, кроме того, проще оставлять в наследство, не привлекая особого внимания налоговой службы, чем недвижимость и акции. Об этом говорили на парижской ярмарке FIAC в 2012 году. Сверхбогатые посетители ярмарки внезапно осознали, что французские власти в самом деле собираются ввести 75-процентный налог на высокие доходы и, может быть, налог на роскошь на предметы искусства стоимостью свыше 50 тысяч евро. Когда состоятельные семейства стали обдумывать перевод активов в Англию, Бельгию или Швейцарию, вдруг возник спрос на легко транспортируемое искусство (и даже предложения обменять на него дорогие квартиры). Позднее французский суд постановил, что предлагаемый налог не соответствует конституции страны, но правительство уверило, что все равно его введет в каком-нибудь другом виде.
Помимо прочего, искусство может в некоторой степени застраховать владельца от инфляции, что представляет огромный интерес для китайских и бразильских коллекционеров в условиях предполагаемой инфляции 8 процентов и выше. После 2011 года такие возможности искусства также привлекли внимание тех, кто полагал, что американский доллар вошел в период упадка. Если половина госдолга США принадлежит иностранцам, у государства возникает сильное искушение решить проблему за счет печатания денег; в таком случае, по прогнозам, долгосрочным результатом станет ослабление доллара.
И еще один аргумент в пользу искусства как одного из видов актива в диверсифицированном портфеле заключается в том, что в кризис его цена снижается медленнее, чем цена акций. Это объясняется несколькими причинами. Мало кто из коллекционеров берет кредит на приобретение предметов искусства; кредитный кризис, когда банкиры приостанавливают выдачу новых займов, не так влияет на рынок искусства.
Кроме того, цены стабилизирует и так называемое якорение. Это психологический процесс, при котором человек считает вещь ценной, основываясь на том, сколько он за нее заплатил. Коллекционер не расстанется со своим Францем Клайном за два миллиона, если заплатил за него три, следовательно, он столько и «сто́ит». Он будет держаться за эту мысль, даже если никто не захочет выложить больше. Якорение объясняет, почему пузырь на рынке жилья в Америке так медленно сдувался после начала кризиса в середине 2008 года; многие продавцы не соглашались на цену ниже той, по которой приобретали, до тех пор, пока уже не могли закрывать глаза на затянувшийся упадок на рынке. Якорение сильнее влияет на ценные активы; рецессия растягивается на более долгий срок. Это объясняет, почему после первого полугодия 2008 года в топовом сегменте рынка искусства цены все еще снижались медленнее.
Еще одно объяснение замедленного падения цен на арт-объекты — неликвидность, неэффективность и недостаток прозрачности частного рынка искусства. Во время рецессии аукционные дома принимают меньше консигнаций, а принятые предлагают по сниженным ценам. Предметы, которые плохо продаются, конфиденциально перепродают через дилеров и агентов; ни факт продажи, ни цена не разглашаются.
Самым убедительным аргументом в пользу инвестиции в искусство, пожалуй, будут эффектные истории в печати, где рассказывается о картинах, проданных раз в десять дороже, чем были куплены, — возьмем, к примеру, Miss ko2 Мураками или вышеупомянутых Муграби и Саатчи. Именно об этих немногочисленных невероятно выгодных сделках трубят все газеты. Пиар-отдел «Сотби» с большим энтузиазмом сообщил о продаже «Головы» (Head) Жана-Мишеля Баския за 1,9 миллиона долларов в мае 2011 года. В 2002 году ее купили за 158 тысяч, что означает 32-процентный годовой доход за вычетом расходов.
Но ни одна газета не рассказала о перепродаже «Натюрморта с зеркалом» (Still Life With Mirror) Роя Лихтенштейна, купленного в 2008 году за 9,6 миллиона долларов и выставленного на аукционе «Филлипс де Пюри» в мае 2011 года за 6,6 миллиона, то есть с убытком 18 процентов в год. Ни одна рубрика в художественном журнале не кричит о «Мидасе и бесконечности» (Midas and the Infinite) Дэмьена Херста с бабочками и искусственными бриллиантами, вставленными в покрытый эмалью холст. Она была куплена в 2008 году на торгах в «Сотби» в Лондоне за 825 тысяч фунтов (1,48 миллиона долларов) и перепродана с аукциона три года спустя израильскому инвестору Хези Бецалелю за 601 тысячу фунтов (947 тысяч долларов). Продавец понес убытки в размере 20 процентов в год.
И ни одна газета не кричит о наблюдении, которое приписывают Сергею Скатерщикову из Skate’s Research: «Ни одно произведение искусства, купленное дороже 30 миллионов долларов, ни разу не продавалось с прибылью». Я изучил прессу в поисках исключений из этого правила; насколько мне удалось выяснить, Скатерщиков прав, по крайней мере, в том, что касается аукционных продаж, о которых сообщалось в СМИ.
Читать об успешных инвестициях в искусство — это все равно что читать о скважине, где нашли нефть, — одной из сорока. Нигде в газетах вы не прочитаете о 39 скважинах, где ничего не нашли, или о «Мидасе и бесконечности». Вы нигде не узнаете, что «Кристи» и «Сотби» и даже «Филлипс» и «Бонэмс» отказываются принимать четыре из пяти произведений современного искусства, потому что художник уже вышел из моды.
Однако, по всей видимости, есть один фонд, действующий вопреки всем возражениям. Это Fine Art Fund (FAF) Филипа Хофмана. Он был открыт в январе 2003 года и располагается в георгианском здании за отелем «Дорчестер» в лондонском районе Мейфэр. С Хофманом мы встретились и поговорили на ярмарке «Арт-Базель Майами-Бич» в 2011 году.
Хофман так говорит о своих клиентах: «Они вообще не интересуются искусством; для них картины — способ диверсифицировать инвестиции». У FAF типичная для этой сферы деятельности система премиальных выплат «два на двадцать»: компания ежегодно вычитает 2 процента вложенного капитала в качестве платы за управление и на покрытие расходов и берет 20 процентов премии со всех ежегодных доходов свыше минимальной ставки доходности; в их случае это 6 процентов.
Некоторое время назад FAF объявил о 25 процентах прибыли с вложенного капитала, которые принесли его транзакции с искусством. На 2013 год Хофман заявил следующие показатели своего первого фонда, запущенного в 2004-м: «Валовая прибыль 19 процентов, чистая прибыль 6 процентов».
FAF публикует результаты раз в квартал, его активы оценивают специалисты «Кристи» и «Сотби», аудитом занимается компания KPMG. У фонда вложено 100 миллионов долларов инвесторами из 16 стран. На тот момент, когда мы разговаривали с Хофманом, минимальное вложение составляло 200 тысяч долларов с пятилетним обязательством и опцией трех продлений на год. В 2013-м минимальное вложение уже равнялось 1 миллиону. FAF не вкладывает больше 7 процентов фонда в одну «корзину»; он, к примеру, не будет самостоятельно делать покупку на 10 миллионов. Он вступит в синдицированную сделку.