Страница 51 из 53
— Матери своей Анна Львовна писала, — неожиданно вставила Людмила Ивановна, точно давая понять мужчинам, на чьей стороне ее сочувствие.
— Да, — кивнул Ефимов, — и посылала девочкам продукты, подарки. Но она строго-настрого запретила матери давать читать мне ее письма.
— Откуда ж вы знаете, что она была со мной в одной части? — спросил Баринов.
— Простая случайность: мы познакомились с Людмилой Ивановной в одном доме и, разговорившись, установили это. Я поделился своими горестями.
Людмила Ивановна добавила:
— Мне хотелось помочь Сергею Михайловичу, и я собралась было спросить тебя об Анне Львовне в письме, но тут ты сам сообщил, что возвращаешься домой.
— Я очень ждал вас, приходил к Людмиле Ивановне почти каждый день, — сказал Ефимов.
«Так вот что заставило «доброжелателя» настрочить мне это гнусное письмо!» — подумал Баринов с облегчением и заметил:
— Мой отъезд задержался — не отпускали.
Ефимов вздохнул:
— Со стороны Анны Львовны было, конечно, жестоким оставлять меня без всяких вестей о себе, но мне б не хотелось, чтоб вы о ней дурно думали... Я, во всяком случае, ей не судья.
«Не судья»... — повторил про себя Баринов, дивясь последним -услышанным словам, — столь точно они выражали то, что он сейчас подумал о себе.
Ефимов сидел с поникшей головой, рассеянно помешивая ложкой остывший чай. Недружелюбное чувство, какое Баринов недавно ощущал к нему, рассеялось: не подсудимый, кого он так недавно готов был судить, и не судья, казалось, готовый судить его самого, а скорее товарищ, запутавшийся, страдающий человек, которому хотелось протянуть руку помощи.
— Чем же я могу вам помочь? — участливо спросил Баринов.
— Расскажите мне об Анне Львовне всё, что вы знаете...
И Баринов рассказал.
Он рассказал, какой мужественной показала она себя в суровых условиях войны, как быстро освоилась с трудной работой в военном трибунале, была награждена орденом. Рассказал, какой она хороший, чуткий товарищ, как теплым словом умела ободрить в тяжелую минуту, как ухитрялась порой состряпать что-нибудь повкусней и угостить товарищей. Он рассказывал так подробно, словно читая книгу ее жизни, страницу за страницей, и лишь пропустив одну из них, которую не следовало вспоминать.
— Мне приятно, что вы так отзываетесь об Анне Львовне, — растроганно сказал Ефимов.
В передней, оставшись наедине с Бариновым, прощаясь, он дружелюбно сказал:
— Хорошо, что вы вернулись. Я рад за вас и за Людмилу Ивановну. И еще... — Он застенчиво улыбнулся. — Моя новая супруга ревнует меня к Людмиле Ивановне, — она знает, что я здесь часто бываю, а объяснить ей истинную причину этого я, как вы сами понимаете, не могу.
— Погодите... Одну минутку... — сказал Баринов. Он вернулся в комнату и тотчас появился с письмом в руке.
Ефимов пробежал письмо.
— Да, — сказал он, опуская глаза. — Вы не ошиблись.
— Откуда она узнала мой адрес?
— Ну, это меня не удивляет... — ответил Ефимов, махнув рукой и закрывая за собой входную дверь.
Баринов и Людмила Ивановна остались одни.
Он снова сидел рядом с ней, снова держал в своих руках ее руки. Они говорили о том, о чем говорят муж и жена, долго не видевшие друг друга, перемешивая важное и большое с незначительным и случайным. Четыре года не видел Баринов жену, и эти годы лишений, тревог и ожидания оставили следы на ее лице, но ему показалось, что жена его хороша, как в тот вечер, когда он встретился с ней впервые...
Давно уже спал мальчик. Уснула и Людмила Ивановна. Но Баринову не спалось. Он лежал с открытыми глазами, стараясь разобраться в происшедшем.
Письмо оказалось выдумкой, а его отношения с Анной Львовной остались тайной. А ведь всё могло обернуться по-другому. Он вспомнил печальный взгляд девочек на фотографии.
Казалось, всё окончилось благополучно.
Почему же так долго не мог он уснуть в эту ночь, дома, в своей семье? Почему его радость была неполной? Почему вместе с верой в лучшую жизнь возникло желание быть этой жизни достойным?
1946 год
ПОДАРОК
Дважды в день — по дороге в школу и возвращаясь — Женя останавливался перед витриной комиссионного магазина.
Фарфоровые сервизы, бронзовые статуэтки, пишущие машинки, картины, фотоаппараты — чего только не было за толстым стеклом витрины!
Но взгляд Жени властно притягивало иное — микроскоп, стоявший на светло-желтом ящике-футляре, словно гордая птица над гнездом.
Кто из нас, хоть однажды взглянув в окуляр микроскопа, не дивился причудливому миру, открывающемуся сквозь волшебное стекло? Жене казалось: нет большего счастья, как вторгнуться в этот мир, полный чудес, изучать его, делать замечательные открытия на пользу человечества. Над столиком Жени висели портреты Мечникова и Пастера.
Ольга Павловна поощряла увлечение сына. Часы, проведенные в кружке юннатов, не мешали его школьным занятиям и доставляли мальчику радость. Какой бодростью веяло от всей его фигуры, когда он возвращался из кружка! Распахнутое пальто, сдвинутая на затылок шапка, сияющие серые чуть близорукие глаза. Как напоминал он в эти минуты своего отца, ее мужа...
Ольга Павловна помнила хмурый осенний день сорок первого года. Печальный день! В неурочное время муж вернулся с работы и сообщил, что уходит на фронт. Она не сразу поняла, — ведь по слабости зрения, он был освобожден от призыва в армию. Оказалось, он записался добровольцем.
Сердце Ольги Павловны болезненно сжалось. Она смогла лишь ответить, что на всем свете нет для нее человека ближе, дороже, чем он, и если случится с ним что.. Наверно, слова ее прозвучали упреком, если он опустил голову, спрятал глаза, словно и впрямь почувствовал себя виноватым.
— Оленька, — тихо вымолвил он, — может быть, я поступаю жестоко — оставляю тебя в такое время с грудным ребенком, но, поверь, я не могу иначе, не могу... — и в крепко сжатых челюстях его, во всей его фигуре была убежденность и непреклонность.
Шла война. Ольга Павловна работала в госпитале медсестрой. Изо дня в день, не дожидаясь, пока разнесут почту, направлялась она в дальний конец госпитального коридора, в «ахо». Писем от мужа не было. Печально звучали ее шаги по выщербленному кафельному полу, когда она возвращалась обратно.
Шла война. Ольга Павловна растила сына. Очень трудно было вырастить ребенка в те годы в Ленинграде, в городе, блокированном врагом. Но вот пришла наконец долгожданная победа, наступил мир. Минул год, прошло еще несколько лет. Писем от мужа не было. В темной рамке появилась фотография одного из многих, кто жизнью своей добыл эту победу...
В выходной день, гуляя с матерью, Женя, как бы невзначай, привел ее к знакомой витрине. Ольга Павловна его поняла.
— Хороший? — спросила она, кивнув На микроскоп.
— Ну, мамочка! — воскликнул Женя таким гоном, словно ему нанесли обиду. — Неужели ты сама не видишь? Ведь это не какой-нибудь «ша-эм», а настоящий научный! — И он принялся горячо объяснять преимущества такого микроскопа.
Ольга Павловна уже знала, что означает «ша-эм» — школьный микроскоп.
— Хотелось бы тебе иметь такой? — спросила она.
— Больше всего на свете!
Ольга Павловна остановила взгляд на бирке с ценой.
— Уж очень он дорого стоит, — сказала она, покачав головой. — Сам знаешь, с деньгами у нас сейчас туговато.
Это не было отговоркой. Во время войны разбомблен был дом, где они жили, нелегко было построить жизнь заново, нужно было работать вечерами на машинке, чтоб хватало на двоих, не считая осиротевшей старушки свекрови, которой Ольга Павловна помогала. Приходилось беречь каждый рубль.
— Да, — согласился Женя, вздохнув, — туговато.
Но цена не казалась Жене такой уж высокой, — ему не жаль было б отдать и вдвое больше!
Время от времени исчезали с витрины знакомые предметы и появлялись другие, но светло-желтый футляр с микроскопом, точно дразня Женю, оставался на месте. Неужели не было желающих приобрести такой прекрасный микроскоп? А может быть, в самом деле цена за него была слишком высокой?