Отрава

Оба были пьяны настолько, что даже не могли стесняться состоянием своей невменяемости. Лицо у попа Ильи распухло, волосы были всклочены, костюм в безпорядке, и вообще он имел вид "разрешившаго человека". По некоторым данным можно было заключить, что запой продолжался не меньше двух недель. Когда курица окончательно скрылась, Вахрушка обругал ее вдогонку, плюнул и, подходя ко мне, проговорил:

-- Сорвало!

-- Что сорвало?-- спросил я, не понимая этого слова.

-- А вот нас с попом Ильей сорвало... Третью неделю чертим, телячья голова!

Поп Илья стоял, опустив голову,-- он был просто жалок, когда первая буйная половина болезни сменялась угнетенным состоянием. Теперь он находился именно в такой полосе и, кажется, плохо сознавал, что происходило кругом него. Вахрушка всегда ждал поповскаго запоя, как праздника, и водворялся в поповском доме, как у себя. Пил он вместе с хозяином, но водка на него не действовала: на время его вышибало из ума, а потом оставался только полугар, и Вахрушка перелатал блаженное настроение. Мужицкое железное здоровье сказывалось в этом случае самым осязательным образом.

-- Отец Илья, пойдем в избу,-- приглашал Вахрушка, подхватывая хозяина под руку.-- Мы курицу завтра изловим, телячья голова, а в избе можно и прилечь... В ногах правды нет, телячья голова.

По пути Вахрушка успел подмигнуть мне и льстиво уговорил попа Илью итти в горницы. Тот повиновался, не разсуждая, и только время от времени сжимал свои отекшие кулаки.

-- Того гляди, хлобыснет по морде,-- обяснял Вахрушка, проводя больного в сени.-- Не успеешь оглянуться, как прилетит,-- такая уж зараза. Ведь разговаривает, телячья голова, как следует быть человеку разговаривает, а тут как развернется... Я этих поповских блинов достаточно наелся-таки! Сыт... И тоже другая зараза: безпременно экономку свою колотить. Как увидел, сейчас, чем попадя, и благословит, а потом сам же и заплачет... Вот он какой, поп-то Илья: ходи да оглядывайся... А душа в ем, телячья голова, предобреющая и ума палата. Недели по две разговоры эти самые разговариваем.

При помощи разных военных хитростей. Вахрушке удалось заманить попа Илью в спальню и уложить в постель. Через четверть часа он уже храпел, как зарезанный.

-- Как ведерный самовар зажаривает...-- ухмылялся Вахрушка, показывая головой на спальню.-- А вы насчет косачей?

-- Да.

-- Оно теперь самое способное время, только вот поп будто связал меня по рукам и ногам...

-- Как знаешь, я и один сезжу.

-- А вы по заозеру возьмите... От Юлаевой к Низам пойдут островки: тут, как ворон, этих косачей! Многие господа любопытствуют: Василь Василич недавно приезжал, так пострелял, становой...

Было уже поздно, и я отправился на квартиру к Антонычу. Писарь только-что вернулся из своей поездки и, видимо, дожидался меня за кипевшим самоваром.

-- Проведывать ходили нашего батюшку?-- спрашивал он, здороваясь со мной.-- Очень ослабли... Сельчане-то жалуются, а тоже надо разсудить и по человечеству: живой человек-с. Сидит-сидит, как медведь в берлоге,-- ну и разрешит... Много их таких-то вдовых попов, а я всегда говорю мужикам: вы не смотрите на его слабость, а на священство. Да-с. Мы в нем должны нашего пастыря уважать, а не вино. Другой и трезвый, а... Не прикажете ли ромцу?

На огонек подошел фельдшер Герасимов и скромно поместился в уголок. Говорили о последних деревенских новостях, о разных городских знакомых, об урожае, о чуме в соседнем уезде и тому подобном, о чем разговаривают в таких случаях. В окна уже глядела темная осенняя ночь, самовар пускал тоскливыя ноты, стаканы с чаем стыли на столе. Стук в окно заставил всех невольно вздрогнуть: это был Вахрушка.

-- Эк тебя взяло, полуночника!-- выругался Антоныч, дергая за шнурок от затвора калитки.

-- А я вот к барину,-- бормотал Вахрушка, появляясь в дверях.-- Значит, телячья голова, насчет косачей... не могу я оставить попа. Чуть вывернется из избы, а уж сейчас и гребтятся,-- как бы чего он не сделал над собой... Не ровен час!

-- Мы уж уговорились,-- ответил я.-- Я один поеду завтра,

-- Вахрамей, посмотри ты на себя, в каком ты образе?-- усовещевал гостя Антоныч и внушительно качал головой.

-- В настоящем своем виде, Иван Антоныч, потому как я от вина только умнее делаюсь... Другой дурит, а у меня в башке настоящая музыка играет.

-- Оно и видно, что музыкант.

Зачем приплелся Вахрушка, трудно было сказать. Пьян он был в надлежащую меру, об охоте разговоры кончились, а Вахрушка все переминался с ноги на ногу. Антоныч искоса поглядывал на непрошеннаго гостя и только морщился. В другое время он без разговоров выпроводил бы его в шею, а теперь ему просто было лень. А Вахрушка все стоял и ухмылялся.

-- Ты бы шел лучше домой,-- заметил фельдшер.

-- Я... домой?-- озлился Вахрушка.-- Я знаю, когда мне домой итти... Может, я разговаривать пришел, телячья голова!

-- Ну, и разговаривай.

-- Потому как я в полном уме сейчас... да!

Повернувшись ко мне, Вахрушка с вызывающим видом проговорил:

-- А вы знаете, господин, как с Отравой на окружном суде поступили?

-- Нет, не знаю.

-- Так-с... И с Анисьей тоже?

-- Тоже не знаю.

Антоныч сделал нетерпеливое движение, но Вахрушка его предупредил:

-- Уйду, сейчас уйду, Иван Антоныч... Дай слово вымолвить: в каторгу услали обеих, сударь! Вот оно какое дело-то!

-- Что же, ты доволен?

-- Я-то?.. Про меня и собаки не брехают... А вот как вы, сударь, полагаете насчет этого самаго случая? Вот это самое...

Признаться сказать, этот вопрос меня смутил, и я не нашелся ничего ответить. В самом деле, как судить уже осужденных, тем более, что многое в этой истории для меня лично оставалось темным?

-- Вот то-то и есть,-- торжествовал Вахрушка, выкручиваясь из своего неловкаго положения.-- Оно и так можно разсудить, и этак можно. Теперь нужно так взять: ушла Отрава в каторгу и Анисью с собой прихватила, а кому от этого от самаго стало легче?.. Ошибочку большую тогда эта Анисья сделала, телячья голова!.. Не умела концов схоронить да и подвела Отраву под обух, а теперь нашим бабенкам и ущититься нечем.

-- Перестань ты, Вахрушка, молоть!-- отговаривал его Иван Антоныч, разглаживая бородку.-- Тогда что ты говорил, непутящая голова? "Кольем исколоть Отраву!" -- кричал по всему селу... Всех науськивал да смутьянил.

-- Я не отпираюсь: было дело, телячья голова!.. Ведь я мужик и по своей линии говорил, а теперь насчет баб разговор -- это опять своя линия. Да!.. Вы, сударь, послушайте, что я вам скажу от своего-то ума. Дуры эти бабы, вот первое дело... Им бы зубами за Отраву надо держаться, потому защита ихняя была. У нас как теперь баб увечат, одна страсть... Того же взять Пашку Копалухина: возьмет жену да за ноги и подтянет к потолку, а сам ее по спине вожжами, пока из сил не выбьется... Все суседи сбегутся смотреть, как она вся синяя висит, а Пашка в окошко кричит: "моя жена, на мелкия части изрежу". А другой Пашка, значит, зять Спирьки Косого, свою жену все на муравейник водил, так на обродке, как козу, и волокет в лес, а там разденет донага, вобьет в муравьище кол, свяжет ей руки назади, посадит голую на муравьище, да к колу руки и привяжет. Цельную ночь иной раз на муравьище-то сердечная корчится, ревет благим матом, а никто ослобонить не смеет, потому как Пашка-то тут же, около нея, на траве лежит и на гармонике играет. Тоже вот обязательный был старичок Ефим... Он двух жен в гроб заколотил, женился на третьей, на молоденькой, и над ней свой характер стал оказывать. Ефим-то возьмет жену да и стреножит: левую ногу с правою рукой свяжет ремнем, да так неделю и держит, а ежели она начнет жалиться, он ее шилом в самое живое место, или по толченому стеклу учнет водить. Было это, Иван Антоныч?

-- Перестань ты, Вахрамей... Мало ли зверства по деревням темнота ваша делает!

-- А я к чему речь-то веду, телячья голова?

-- Ты лучше про себя разскажи, как свою жену увечил?