Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 4



-- Странно, как вы в самом деле дошли до своего настоящаго положения,-- удивился я в заключение.

-- Бывает,-- философски ответил любитель восточных красавиц.-- Знаете, у меня в Персии была даже какая-то проказа... ей-Богу!.. Ноги раздуло, как бревна, язвы; одним словом, по всей форме. На беду вылечился...

-- Т.-е. как это на беду?

-- Да так... Иногда недурно во-время покончить лишние расчеты с этим лучшим из миров и выйти в тираж. Да вон, кажется, и юбиляры начинают показываться... Однако двенадцатый час! Ах, злодеи!..

Упраздненный представитель восточной дипломатии засмеялся каким-то неопределенным смехом и потянулся рукой за подкладку, где лежала зрительная труба. В публике произошло легкое движение, точно дунуло ветром по траве.

III.

Первым явился кассир, розовый, опрятный старичок в безукоризненной летней "паре" из китайскаго шелка; он, не торопясь, забрался в свою проволочную клетку и с медленной важностью принялся выполнять некоторыя предварительныя манипуляции -- надел золотыя очки, высморкался, причесался, даже поковырял в зубах. Лицо у него носило явные следы безсонной ночи, а красивые глаза так и слипались, как у кота. За ним появились канцеляристы, одетые в сборные костюмы; глаза у всех были заспаны, лица помяты. Они переглядывались между собою, улыбались, зевали и потягивались, передавая шопотом подробности, юбилея, законченнаго где-нибудь в портерной или в дрянном трактире. Последним явился щеголь-бухгалтер; он небрежно кивнул головой кланявшимся канцеляристам и прошел прямо в кассирскую клетку. Началась какая-то очень занимательная беседа, которая ведется после веселых ночей обрывками фраз, полусловами и заспанными улыбками; дожидавшаяся публика могла любоваться открытой белой шеей бухгалтера и его выхоленными руками.

-- Когда же это начнут-то?-- спрашивала с тоской девушка с бледным лицом.-- Уж обед на дворе... Ах, ты, Господи!..

-- Сказано: юбилей выправляли,-- громко ответил фабричный.

-- Это наконец чорт знает что такое!-- возмущался мой дипломат и отправился за обяснениями к кассирской клетке.

Он вернулся оттуда с нахмуренным лицом и сердито проворчал:

-- Оценщика потеряли... Нигде не могут найти и в полицию заявление подали. Вот где подлецы-то...

Публика начала роптать. В комнате набралось человек двадцать; одни уходили, не желая дожидаться, их заменяли новые посетители. Кто-то вполголоса ругал пропавшаго без вести оценщика; одна старушка спала, прикорнувши в уголке. Солнце врывалось в окна целыми снопами яркаго света и заставляло жмуриться и зевать; в комнате делалось жарко и душно. Швейцар спустил парусинную занавеску на одном окне, но солнце упрямо лезло в комнату золотыми пятнами и полосками, которыя разсыпались по мебели, конторским книгам и публике. А кассир и бухгалтер продолжали беседовать самым беззаботным образом, прихлебывая чай из стаканов в мельхиоровых подстаканниках.

-- Это безсовестно так обращаться с публикой,-- роптал дипломат, начиная шагать по комнате.

Появление самого Подбрюшникова на мгновение заставило роптавшую публику притихнуть. Он вышел из той двери, в которой недавно стояла девочка, поздоровался со служащими и прошел прямо в кассирскую клетку, куда ему сейчас же был подан свежий стакан чаю. Его приветствовали горячими рукопожатиями и какими-то комплиментами по поводу вчерашняго торжества, на что он отвечал легкими кивками головы. Это был видный и красивый господин неопределенных лет, с легкой лысиной в белокурых волнистых волосах; одет он был безукоризненно; на жилете болталась двойная массивная золотая цепь, на толстых и коротких пальцах блестели крупные брильянты,-- вообще, это был настоящий "банкир", как их описывают в бульварных парижских романах.

-- Что же мы будем делать?-- спрашивал кассир.-- Оценщика нигде не могут найти.

-- Подождем еще немного...-- лениво протянул Подбрюшников, поглядывая на публику.

В самый критический момент, когда публика готова была поднять открытый бунт, в дверях показался наконец оценщик -- заспанный угрюмый человек с каким-то желтым лицом. Он, раскланявшись с хозяином и получив приличный выговор, занял свое место за длинным столом, придвинутым к самому барьеру. Публика хлынула к нему и торопливо принялась развертывать принесенные узелки с вещами; впереди всех протолкался дипломат и торжественно предложил вниманию оценщика свою зрительную трубу. Раздвинув и сдвинув несколько раз трубу, оценщик ответил совершенно особенным, равнодушным тоном, каким говорят, кажется, только одни оценщики:

-- Два рубля...



-- Помилуйте, да она заплачена тридцать пять рублей!-- взмолился дипломат:-- я с ней хотел ехать в Бухару...

-- Извините, пожалуйста, мне решительно некогда.

-- Да ведь я с ней обехал всю Персию!-- не унимался дипломат и, схватив трубу, побежал с ней к кассиру.

Публика сильно наперла на оценщика, и я очутился в хвосте. От нечего-делать я разсматривал физиономии служащих, оценщика, который с особенной ловкостью встряхивал и развертывал на столе какия-то шали, старую шубу и военные штаны с красной прошвой. Дверь налево, где помещалась хозяйская квартира, была приотворена наполовину, и мне отлично было видно почти всю комнату. Около окна стоял изящный дамский рабочий столик, а за ним сидел мальчик лет семи, лицом ко мне; из-под стола выставлялись только его короткия ножки в ботинках и шелковых синих чулках. Отложной широкий ворот белой рубашки придавал красивому и серьезному личику ребенка необыкновенно поэтический колорит; русые волосы вились из кольца в кольцо, серые большие глаза смотрели бархатным влажным взглядом, но припухлыя детския губы были сложены серьезно, совсем не по-детски. Около неслышными шагами двигалась уже доказывавшаяся нам девочка в розовом барежевом платье; она выглядывала в полуотворенную дверь и кокетливо потупляла глаза. Дети были одни в комнате и старались говорить вполголоса, так что трудно было разслышать их детскую болтовню.

Я сначала не понял, что делали эти две грёзовских головки, ко потом сделалось все ясно.

-- Таня, ты что же это?-- сердито спрашивал маленький Боря, сдвигая свои брови.-- После этого я играть не буду с тобой.

-- Что же ты сердишься...-- проговорила девочка.-- В прошлый раз ты гораздо меньше закладывал вещей.

-- Хорошо, хорошо...-- строго оборвал мальчик.-- Ну, теперь ты что принесла?

Девочка достала из кармана какой-то сверток бумаги, осторожно его развязала и подала брату белую коробку из-под конфет. Мальчик взял коробку, не торопясь, раскрыл ее, развернул розовую вату и добыл оттуда маленькое золотое колечко; он внимательно осмотрел его, взвесил на руке и серьезным тоном проговорил:

-- А где проба?

-- Ах, какой ты, Боря...-- возмутилась девочка и, выхватив кольцо, указала розовым пальчиком на пробу.-- Ну, какой еще тебе нужно пробы?

Мальчик опять внимательно разсмотрел все кольцо, прикинул даже его на свет, и, с прежней серьезной миной, проговорил:

-- Камень поддельный...

-- Поддельный рубин?-- всплеснула обеими ручками девочка.-- Боря, ты, кажется, совсем с ума сошел... Это мне мама на рожденье подарила, а ты: "камень поддельный"...

Девочка очень удачно скопировала недовольную мину братца и даже отвернулась. Из-за шелковой оконной драпировки на детей упал золотой луч, и эти милыя головки сделались еще лучше, как выставленные в окно цветы.

-- Послушай, с тобой играть невозможно...-- заворчал мальчик и заговорил прежним серьезным тоном, копируя больших:-- хорошо, я вам дам за него двадцать копеек...-- Нельзя ли рубль?-- упрашивала девочка, тоже стараясь подделаться под тон больших.

-- Нет, не могу... У нас и без того много всякой дряни. Если хотите -- двадцать пять копеек... Больше, ей-Богу, не могу...

Боря еще раз взвесил на руке кольцо и положил его в деревянную копилку, стоявшую на столе, а потом написал квитанцию и выдал ее сестре.