Страница 90 из 103
Технологии часто производят подобное действие. Они меняют нас, делая доселе невообразимое сначала желанным, а затем повсеместным. «Обычная электрическая лампа, — писал Маршалл Маклюэн, — сама по себе создает другую среду»[525]. Благодаря электрическому освещению мы можем колонизировать темноту. Точно так же телевидение, газеты и интернет (Маклюэн умер в 1980 году, поэтому он не застал начало расцвета этой технологической инновации) как искусственные протезы расширяют наши возможности; но их содержание может скрадывать то, как технологии изменили нас самих. У Маклюэна был относительно оптимистичный взгляд на то, как влияют на человека технологические инновации. По его мнению, они являются нашими инструментами. Подзаголовок книги Понимание медиа звучит как Внешние расширения человека, и он воспринимал технологические инновации как протезы человеческих органов.
Фридрих Киттлер, немецкий теоретик медиа, был настроен более мрачно. «Развитие интернета показывает, что именно люди становятся отражением своих технологий, — однажды заявил он. — В конце концов, это мы адаптируемся к машине, а не машина адаптируется к нам». В отличие от Маклюэна он утверждал, что «медиа — это не псевдоподии для расширения возможностей человеческого тела. Они следуют логике эскалации, которая оставляет позади и нас, и письменную историю»[526]. Коперник показал, что Вселенная не вращается вокруг Земли. Дарвин доказал, что мы произошли от обезьян и не управляли нашей эволюцией. Фрейд утверждал, что мы находимся во власти бессознательных желаний. Киттлер предположил, что мы не хозяева своего технологического окружения, а скорее его пешки.
Его фраза о логике эскалации очень показательна. Как и у многих постмодернистских мыслителей континентальной Европы, писавших о медиа, включая Поля Вирильо и Жана Бодрийяра, у Киттлера был антиутопический взгляд на развитие технологий, источником которого был опыт Второй мировой войны. Одним из первых его детских воспоминаний был вид пылающего Дрездена в феврале 1945 года. Он также говорил, что мать часто возила его на балтийский остров Узедом, где разрабатывались гитлеровские ракеты V2.
У французского теоретика Вирильо детство тоже было отмечено войной. Он вспоминает жизнь в оккупированном Нанте, когда его бомбили союзники Франции. Однажды он написал: «История прогрессирует со скоростью систем оружия», добавив: «физический мир перестает быть полем битвы, и вместо этого война становится битвой идеологий, экономик и скорости». Под этим он подразумевал, что войны будут выигрываться самыми быстрыми: «Классовая борьба заменяется борьбой технологических структур армий в соответствии с их динамической эффективностью»[527]. Наиболее известное высказывание Вирильо «изобретение корабля было также изобретением кораблекрушения» коротко суммирует его скептицизм по отношению к тем оптимистичным панглоссианцам, которые утверждают, что технология — это целиком и полностью о прогрессе[528].
Но когда в 1990-х годах Кремниевая долина переживала бум, инвесторам в то, что позже стало известно как пузырь доткомов, некогда было читать Киттлера или Вирильо. Вместо этого они читали восторженные славословия в адрес цифровых технологий. Рич Карлгаард, издатель экономического журнала Forbes, например, писал в 1999 году: «Гонка будет продолжаться. Ставка на развитие в информационном веке — беспроигрышная. [Кремниевые] чипы стремятся к бесконечной скорости вычислений при нулевых затратах… О радикально новом программном обеспечении и бизнес-моделях электронной коммерции, которые последуют за этим, можно только догадываться. Но их появление… гарантировано»[529]. Подобные адепты преобразующей силы Новой экономики считали, по мере того как появлялись — в основном в Кремниевой долине — всё новые применения новых технологий, в основном связанные с цифровизацией, что это не только сделает инвесторов богатыми, но и произведет революцию в обществе и бизнесе и заменит демократию в том виде, как она сейчас практикуется.
Томас Франк, автор книги Один рынок под Богом, утверждал, что поздние 1990-е, когда коммерциализация интернета резко возросла, были отмечены квазирелигиозным феноменом — идеологией, основанной на идее миллениалов, столь же сомнительной, как тезис о конце истории, выдвинутый несколькими годами ранее Фрэнсисом Фукуямой[530]. В то время как Фукуяма предполагал, что история закончилась триумфом либеральной демократии, сторонники Новой экономики предполагали, что проблемы капитализма будут решены с помощью цифровых технологий и что, как цитировал Франк, «поэтому государственное регулирование, налоги, профсоюзы и т. д. больше не нужны. Так уж получилось, что эти теории в основном были изобретены и продвигались людьми, которые уже и до того верили, что государственное регулирование, налоги, профсоюзы и т. д. — это само по себе плохо»[531].
Прозелиты новой экономики утверждали, что предприниматели Кремниевой долины были «почти божественными фигурами, которых никаким образом не следует ограничивать». Стив Джобс и Билл Гейтс были новым поколением бизнесменов — крутых управляющих, чья творческая и деловая хватка вновь возрождала веру в неолиберализм или в то, что Фрэнк называет «рыночным популизмом», а именно растущую убежденность в то, что «laissez-faire, невмешательство, свободный и неограниченный рыночный капитализм» есть квинтэссенция человеческой свободы; что свободный рынок выражает волю народа так, как никогда не сможет это сделать никакое правительство; и что свободный бизнес неизбежно и по праву одержит победу над своими врагами — государством всеобщего благосостояния и государством-регулятором, над организованными в профсоюзы работниками и социальными критиками[532].
Подобные идеи десятилетиями пропагандировались такими философами неолиберализма, как Фридрих Хайек и Роберт Нозик; но ассоциация их антигосударственных, антиправительственных идей с желанной продукцией Кремниевой долины и с почти чудодейственной силой ее бизнес-лидеров стала сильным аргументом в поддержку их позиции.
Вера в Новую экономику побуждала инвесторов скупать акции компаний Кремниевой долины. Интернет-бизнес рассматривался как единственно возможное будущее любой коммерческой деятельности, что привело к чрезмерному оптимизму рыночных спекулянтов. Оценка дотком-стартапов основывалась на их прогнозируемых доходах и прибылях, которых нужно было еще ждать в течение нескольких лет, а иногда даже просто на предположении — нередко фантастическом — что подобные бизнес-модели вообще способны работать. Но инвесторы забыли про осторожность и вкладывали деньги в любой цифровой бизнес, независимо от того, насколько хорошо он преуспевал в текущем времени.
Например, когда компания-разработчик веб-браузера Netscape вышла на публичное размещение 9 августа 1995 года — эту дату часто называют началом пузыря доткомов, — стоимость ее акций выросли с 28 до 75 долларов за первый час торгов, даже несмотря на то, что компания не была прибыльной. В период с 1995 по 2000 год индекс Nasdaq, в котором доминируют технологические компании, вырос со значений, колебавшихся ниже 400, до рекордного уровня в 5132,52, зафиксированного 10 марта 2000 года. Однако к концу 2001 года большинство публично торгуемых дотком-компаний закрылись или обанкротились, а триллионы долларов инвестиционного капитала испарились. Бизнес таких доткомов, как Pets.com, Kozmo и eToys, который предполагался абсолютно беспроигрышным, рухнул, в то время как Amazon и eBay среди прочих выжили.
525
McLuhan М. Understanding Media… Р. 8.
526
Цит. по: Jeffries S. Friedrich Kittler and the Rise of the Machine // The Guardian. 28 December 2011.
527
Virilio P. Speed and Politics: An Essay on Dromology. New York: Columbia University Press, 1986. Р. 48.
528
Virilio P. L’Accident Original. Paris: Galilée, 2005. Р. 27.
529
Karlgaard R. Bet on the Hares // Forbes. 22 August 1999.
530
Frank T. One Market under God: Extreme Capitalism, Market Populism, and the End of Economic Democracy. New York: Doubleday, 2000.
531
Цит. по: Stephenson W. Email Interview: Thomas Frank / PBS. 24 January 2002 // pbs.org
532
Ibid.