Птичья гавань

— Рад встретиться, — сказал я.

— И я рада.

Оля сразу выбрала меня, вот и все. Села со мной рядом и заговорила. Я решил ничего не выдумывать, отвечать прямо. Сколько мне лет, где учусь, не пытаться показаться интересней, чем я есть.

«Он младше меня на пять лет, — говорила она подругам, — а выглядит как мой старший брат». Все разошлись, а мы гуляли вдвоем по бульвару, утренние люди выходили в магазины и на остановки. Был выходной день, нам некуда было спешить. С вечера я сказал отцу, что ночую в гостях и вернусь не раньше полудня. Мы уселись на траве с сигаретами и бутылкой минеральной воды, солнце начинало греть. «Что будешь делать после школы?» — спросила Оля. Я сказал, что собираюсь поступать на журналистику.

И у меня есть идея одного эссе, которое нужно напечатать в какой-нибудь газете. «О чем это эссе?» Я сказал, что это эссе вряд ли я смогу предъявить на вступительном творческом экзамене, но можно попробовать его написать. Тема приблизительно такая: «Кинолента „Американский пирог“ как шаг в сторону от пацанских понятий». О том, что благодаря этому фильму для нас, детей, рожденных в середине восьмидесятых, стало возможным избавиться от табу, которые мы донашиваем за старшими товарищами. О важности этого фильма, ведь его популярность заставляет нас теперь более открыто говорить об онанизме (хотя бы в кругу самых близких друзей), даже разговаривать о кунилингусе и минете, даже примерять на себя такие вещи, что пару лет назад было бы автоматическим «зашкваром». Это опора для тех, кому чужда гоповская эстетика, для тех, кому не повезло вырасти крутым и в совершенстве овладеть языком улиц.

Оля поцеловала меня, чтобы заткнуть, или потому что ей понравилась моя речь. Я чувствовал себя отличником, которым никогда не был. «У моих друзей не было таких предрассудков», — сказала Оля. «Ты живешь в городе», — сказал я. «Через пятьсот метров начинается другой мир». И показал в сторону улицы Марковцева, там за гаражами город заканчивался, и глиняная дорога вдоль поля вела к моему поселку. Хотя все это ничего не значило, на самом деле никакой черты не было, просто сейчас нас спасал день, а ночью именно здесь, на бульваре Строителей, было легче всего получить по башке. Стать жертвой изнасилования или нападения с целью ограбления можно было и здесь, в пределах города.

— Мне нужно написать заявление. Отказаться от целевого направления, — сказал я.

— А почему ты отказываешься? — наши майские поцелуи никак не вязались с нынешним разговором.

Воспоминание о ней не могло быть настоящим. Что мне не светило, так это встречаться с ней, взрослой, все понимающей и умной девушкой. Я для нее был развлечением на одно утро, погуляла и забыла. Что бы я смог ей предложить? Я на всякий случай держался подальше от студенток юрфака. Они учились с мажорами, которые с восемнадцати лет ездят на собственных тачках, а некоторые цыпочки даже водят сами. Еще они ходят в клубы «Метро» или «Сказка», знают там охранников, пьют коктейли и отплясывают целую ночную дискотеку за счет парней, которым даже не дают. Если мне и суждено с кем-то связать судьбу, так это с ровесницей-абитуриенткой или одинокой задроткой с филфака, биофака, а может, с некрасивой студенткой мединститута. Они там не очень искушены в парнях.

Оля снимала квартиру со своими подругами, которые как раз и отсыпались после ночных посиделок. Я проводил ее до места и запомнил адрес. Надо было на что-то решиться, застолбить ее для себя, не знаю, ухватить за вагину, дать ей понять, что она теперь моя. Мы попрощались, а я даже номер телефона не записал.

— Потому что поступил сам, — сказал я. — Набрал проходной балл, так что направление не понадобится.

— А куда поступил?

— В универ, на филфак.

Она вроде бы что-то вспомнила.

— Точно. На журналистику?

Я развел руками:

— Нет. Пошел все-таки на отделение русского и литературы. Все говорят, что там образование лучше.

В действительности дело было не в образовании. Мне просто не хотелось идти в редакцию. Даже несмотря на то, что мой отец раньше работал в газете «Кузбасс» и легко мог все устроить, мне все же нужно было прийти туда и обсудить мои материалы с главным редактором, чтобы их напечатали. Внести какие-то правки, или просто редактор хотела со мной познакомиться, прежде чем публиковать. А я все собирался, да так и не пошел. И время творческого конкурса прошло. Объяснять это Оле сейчас было бы неуместно. Поезд ушел два месяца назад, зачем теперь делиться бесполезной информацией. Это все пустое для нее, всего лишь информация.

Моя жизнь.

— С целевым мог бы пойти на любой другой факультет, — сказала Оля. Это я и так, конечно, знал.

— Да мне нормально. Я, может, и хочу стать филологом. Хотя это и не самый сильный бабий магнит, — нерешительно сострил я. И через секунду молчания добавил: — С таким дипломом не заработать миллион, зато я буду знать многое о Стейнбеке и Кафке. Это мне ближе, чем машины и дискотеки. Хотя я не против машин и дискотек.

Она усмехнулась, но не клюнула на эти фамилии. Иногда я ни к селу ни к городу вбрасывал имена полюбившихся писателей в разговор, ожидая, что кто-нибудь схватит наживку и окажется моей родственной душой. Ведь люди обсуждают марки автомобилей и телесериалы. Но пока этот ход ни разу не сработал.

Оля дала мне лист бумаги А4 и объяснила, как и что написать. Через минуту все было готово.

— Спасибо. Это все?

— Да, — ответила она.

— Как ты вообще поживаешь? — спросил я.

— Нормально.

Сердце билось между ушами и глазами.

— Ладно. Теперь я знаю, где ты работаешь. Пока, — сказал я и вышел.

Голова кружилась, мне хотелось убежать подальше от невозможности схватить и изнасиловать ее прямо в этом кабинете. Какой там изнасиловать! Я не смог бы даже в воображении овладеть ею, даже во сне потерял бы контроль над телом, просто прикоснувшись к ней. Она наверняка почувствовала мою нерешительность и потеряла интерес в ходе неловкой беседы, если он и был изначально. Сколько раз я видел, как это делается. Парни, которые не смогли бы написать правильно два предложения, получали желаемое, потому что были уверены, что заветное отверстие в женщине принадлежит им.

Я заставил себя остановиться в коридоре на минуту, ожидая, вдруг она выйдет посмотреть мне вслед. А я бы стоял здесь, готовый быть с ней. Не вышла.

Мне вспомнился один давний случай. Я тогда был шести- или семиклассником, и наш класс возили на какое-то театральное представление в другую деревню Кемеровского района. Там, в местном ДК, я познакомился с симпатичной девочкой, очень открытой, моей ровесницей. Мы сидели на соседних местах и разговаривали, обсуждали учебу и популярные песни, пока ждали выхода артистов. И даже во время спектакля она продолжала говорить, комментировать и шутить. Мне это понравилось. Пришло время дружить с девочками, подумал я. А потом она взяла меня за руку и утвердила свои права:

— Теперь ты будешь моим парнем.

Я даже малость онемел, как это было хорошо. В одиннадцать или двенадцать лет (точно не помню) у меня уже возникла девушка, вот так неожиданно появилась. Она подергала меня за плечо, ожидая комментария.

— Ладно, — сказал я максимально равнодушно, стараясь не смотреть ей в глаза, чтобы она не видела, как меня это все радует.

А потом нас, тех, кто приехал, стали как овец загонять в специальный автобус. Я сказал своей «девушке», что только зайду, отмечусь, но скажу, что забыл что-то, и вернусь ненадолго к ней. Вырву еще минутку перед расставанием. Сам не понимаю, зачем я придумал эту сложную схему, ведь нужно было просто договориться о том, как мы свяжемся, записать номер телефона и ехать домой. Но я уже предвидел сложности. Думал ли я о том, что мне придется звонить и спрашивать: «А Настя дома?» — а потом объяснять, что это звонит ее парень, — и родители, скорее всего, запретят говорить со мной подолгу, ведь она еще маленькая, и мы живем в разных пригородных зонах, а значит звонки стоят дорого?