Птичья гавань

Пару дней назад, 20 июля, был день моего рождения и крайняя неудача на этом поприще. Если бы я не отравился, мог бы случиться секс. Мы целовались с девушкой. И она мне очень нравилась, не считая большой родинки на шее. Но я целовал и эту родинку, выпивал, и готов был принять все как есть, без проблем, привыкал к родинке, ничего в ней страшного не было. Но к полуночи, вопреки собственным планам, не ложился с девушкой в постель, а ползал по кустам и грядкам Мишиной дачи, заблевывая желчью посадки и землю, сотку за соткой.

Так всегда. Каждый раз какое-то «если бы»:

• было подходящее место;

• у меня не перестал стоять со страху;

• вы вышли из комнаты.

Лет с тринадцати я ждал дня рождения с опаской и надеждой. До дня рождения — и особенно в этот день — чудо может произойти. А после него ясные дни резко заканчивались, небо становилось совсем серым и вера в чудо пропадала. Шанс снова был упущен, проходил очередной год моей жизни. Последний месяц лета — всегда как одно утро затянувшегося пасмурного дня перед нежеланным учебным годом. В этом угрюмом однообразии строить планы не имеет смысла, все утонет в скуке и лени.

Почти каждый вечер мы с Тимофеем заходили в гости к Леджику, как будто он и не думал умирать. Мы немного выпивали на кухне, общались с его семьей: родителями, сестрой, зятем. Потом они отправлялись в комнаты, но даже не намекали, что нам не стоит здесь быть. Мы допивали чай со спиртом, мыли за собой кружки, вытряхивали пепельницу и тихонько уходили. Пару раз я пытался играть с Тимофеем в шахматы, как они играли с Леджиком. Но быстро стало понятно, что шахматы — не мое. Я с детства помнил, как могут ходить определенные фигуры, но понятия не имел, что с этим делать. Тем более после дозы алкоголя.

Тимофей жил на два этажа ниже Леджика; мы пожимали друг другу руки в подъезде, и он оказывался у себя дома, один на один со своим горем. Я тоже жил близко, семь минут пешком. Но я растягивал это расстояние, плелся домой, порываясь вернуться: хотелось бессмысленно тусоваться с Тимофеем до утра и дальше. Стать его лучшим другом, забрать часть горя.

Под открытой форточкой стоял в своей комнате площадью шесть с половиной квадратных метров, а сон не торопился выветриваться. Я держал на весах странные задумчивые вечера, этот сон и вялые летние дни. В мою комнату вмещался продавленный диван, занимая все пространство от стены до двери, так что надо было перешагивать через край дивана на входе, маленький журнальный столик, старая подушка, заменяющая мне кресло, и шкаф. Возле столика я приставил к стене большое зеркало, которое откопал в кладовке и отмыл. Если чуть скрючиться, можно разглядывать себя в полный рост. В центре комнаты оставался целый метр свободного пространства. Я с тоской смотрел в окно на наш палисадник, ментовскую общагу и тучи над ней со своего личного квадратного метра. Мне было отмерено жизнью полшага.

На столе были разбросаны поломанные сигареты. Я быстро понял, в чем тут дело, догадался за секунду. Ночью было холодно, и я вернулся домой в куртке Тимофея, а у него в кармане лежала пачка «Святого Георгия». Сам-то я не оставляю сигареты в таких легкодоступных местах, как карманы куртки. Да и вообще стараюсь их не покупать — курить, только когда выпиваю, чтобы быстрее накрыло и можно было сэкономить на алкоголе. Но отец прошмонал карманы и, не поняв, что куртка чужая, нашел то, что искал. Он методично разломал каждую сигарету и бросил их на мой столик, пока я спал. Твой порок обнаружен, и отец негодует.

Некоторые сигареты были сломаны удачно для меня — рядом с основанием. Я аккуратно починил их, а остальные отнес на кухню и выкинул в помойное ведро. Вышел на участок и закурил. Хочу курить открыто, думал я. Мне редко хочется закурить, и любые посягательства на это право сработают с точностью до наоборот, так и знайте. Если бы ты не сломал их, я бы и не стал курить, вот что я думал. Но меня затошнило от сигареты, скуренной до завтрака. Я отошел в тень общаги по дорожке, засыпанной щебенкой, бросил мерзкий бычок у обочины и сверху засыпал серыми камнями.

Время пить чай и собираться. Мне нужно было попасть в районо.

Я прошел через парк, вышел на дорогу и поймал маршрутку. Сел у окна и, въезжая в Ленинский район, внезапно обрадовался, что у меня есть дела на этот день. А когда ехал по центральному району, сочинил несколько рифм и приятно разволновался. Близость учебы в университете, новых знакомств и возможность оторваться от липкого, как лента для ловли мух, пригорода не пугала, а радовала. Пересел на трамвай и доехал до Заводского района. Заводский район испортил мне настроение. Неизведанная территория, здесь даже утром можно наткнуться на гопника «есть пять рублей?» или на гопника — учителя жизни. Уличная риторика мое слабое место. К тому же пока шел к нужному зданию, уже забыл свои удачные рифмы. Носи с собой блокнот, подумал я. Это же так просто: купить блокнот или попросить отца, чтобы принес с работы. У него там есть блокноты и толстые тетради на любой вкус, единственное, на каждой из них будет позорный логотип «Межрегионгаза».

В коридоре районо не работала лампочка, только немного тусклого света попадало через окно, выходящее в темный двор. Я присел возле нужного кабинета на обтянутое дерматином раскладное кресло. Вместо того чтобы сходу зайти в кабинет, решил подготовиться, нашел проблему. Сейчас ведь придется общаться с какой-нибудь чиновницей. Иногда начинаю переживать из-за таких мелочей. Впадаю в ступор перед необходимостью обращаться к незнакомому человеку. Я представлял себе очередь, а здесь никого не было. Поэтому я сидел и ждал, как будто мне нужно пропустить несколько человек. А потом войду я. Здравствуйте. Доброе утро. Мне нужно написать заявление, отказ от целевого направления. Здравствуйте, мне в школе выдали целевое направление для поступления в вуз, но оно не понадобилось.

Ладно, я резко встал и постучался. Не дожидаясь ответа, зашел и сказал:

— Доброе утро.

— Ничего себе. Привет, — ответили мне.

Но это была не усталая чиновница средних лет, а совсем молодая девушка, которую я знал. Она удивленно смотрела на меня, может быть, узнала сразу, а может, и пыталась вспомнить, как мы познакомились.

— Привет, Оля, — сказал я. — Что ты тут делаешь?

Она была одной из моих надежд, мечт и проходящих влюбленностей. Удивительно было снова ее встретить, тем более здесь. Мы танцевали как-то ранним майским утром. После бессонной ночи в открытом гоп-кафе на бульваре Строителей. Играла музыка одного из проектов Сергея Жукова, какой-то полумедляк, слишком энергичный для парного танца и слишком медленный для одиночного. Тогда я не думал, какая это пошлятина, а аккуратно и крепко держал Олю за талию, пока она что-то говорила, и мое сердце таяло на рассвете, как очищенная картофелина, которую забыли сварить. Оля умела выражать свои мысли, в отличие от девушек, с которыми мне доводилось общаться прежде. Хрупкая и смешливая, на вид она была не старше меня, но оказалось, уже заканчивала юридический факультет. На ней было легкое платье, сандалии и кофточка.

— Работаю здесь.

Несколько секунд я подбирал нужный ответ.

— По-моему, это место тебе не очень подходит. Я ожидал столкнуться с какой-нибудь усатой тетенькой.

— А, я здесь ненадолго, — сказала она. — Надеюсь, что ненадолго.

Я был всего лишь одиннадцатиклассником-переростком. На мне была та же одежда, что и сейчас: джинсы с китайского рынка «Дружба», туфли из кожзама с блестящей пряжкой (сейчас один башмак уже расклеился и слегка приоткрыл пасть, из которой обломками крокодильих зубов торчали куски картона) и тонкий летний свитер с катышками. Стоит на секунду задуматься, во что ты одет, и кожа под ним начинает зудеть; дешевый полиэстер электризует волоски и пробирается под верхние слои, впивается в плоть, как обломки ногтей. Но в этом кафе я был к месту, такой же неудачник, как и любой из посетителей, зато у меня был выигрышный лотерейный билет, но его было ни на что не поменять, принцесса, но с ней мне было некуда пойти. Только неловко покачиваться между пластиковых столиков, заставленных пивными бутылками. Я случайно здесь оказался и выиграл приз, а двум моим не очень близким приятелям достались девушки на порядок хуже.