Птичья гавань

Юлечка вышла из ванной. Туда пошел я. Вышел из ванной голый, но она уже оделась.

— Наверное, вот-вот твой папа придет. Да?

— Может быть. Но вообще-то еще нескоро.

Растерялся. Поторопилась она, слишком рано оделась.

Вот и не знал, что сказать.

— Я скоро пойду. Тебе нормально было со мной?

— Да, спасибо тебе.

Я получил нежный поцелуй благодарности — в край рта. И во мне вдруг проснулось то чудесное, немного злое полупохмельное состояние. Решил задержаться. Целовались, и я опять возбудился. Бросил ее на диван, подтянул юбку и отодвинул трусики. Потом приспустил свои штаны. Снова начал тереться об нее, как утюгом разглаживал ее губы своей алой башкой. Задрал футболку, оголив соски. Мне было обидно. Значит, я из кожи вон лезу всю ночь, а она просто лежит и бычит, если я пытаюсь вставить? И даже минет сделать не может! Если я принимаю правила твоей игры, делаю, как ты хочешь, почему ты не помогаешь мне? Это у тебя проблемы, а не у меня, почему я должен выкручиваться, стараться в одного? Просто-напросто отсоси, не высохнет от этого твой рот! От обиды я жутко возбудился. Конечно, я виноват был перед ней своим подлым поведением в школе, но черт подери! Если человек отвечает взаимностью на твое отношение, значит, ты нашел к нему правильный подход.

Какая умная мысль! Давление в шланге нарастало. Угадал, ты просто мстительная и злая, а туда же, лезешь на крест. Я терся о Юлю, о ее проблемную вагину, не позволяющую принять меня внутрь, исключающую возможность соединения, терся радостно, зло и настырно, по-обезьяньи, по-крокодильи, по-слонопотамьи, как кролик, как Иван-ду-рак на Змее Горыныче, и вдруг ощутил более настоящее, более реальное удовольствие, чем если бы я был внутри. У меня все сошлось, как у одержимого поэта, недостижимая вагина была моей музой, когда я ухватился за Юлину кисть, положил ее пальцы себе на ствол и мошонку. Сработало: я выстрелил длинной белой соплей поперек Юлиного туловища. Повалился на спину, глубоко вдыхая жизнь. Она не успела, я убежал вперед повозки, а ей не хватило считанных секунд, чтобы получить удовлетворение. Она поднялась на локоть, сверкнула глазами, как ведьма.

— Быстрее, — говорит. — Бери любое полотенце и вытирай.

Недовольство, мелкая ложь, суета. О чем мы говорим, когда говорим о запачканном животе?

— Зачем так суетиться?

— Вдруг какой-нибудь упорный сперматозоид доплывет!

Я покрутил пальцем у виска:

— У тебя же месячные. И даже если они только что закончились, я могу кончать еще несколько дней не только на твой замечательный живот, но и в тебя.

— Лучше перестраховаться, — уперлась Юля.

Хотел было рассказать, что в таком случае она может забеременеть оттого, что в жидкости, которая выделяется во время всего этого действа, уже могут быть сперматозоиды. Как профессор кислых щей сказал бы: «Юлия, после первой эякуляции в ходе полового акта в предэякуляте уже присутствует семя». Но решил не говорить. Ладно, сначала усмехнувшись, но быстро поправившись, скорчив серьезное лицо, беру полотенце, сохнущее на двери, и старательно вытираю мою даму. Она брезгливо трет руку о полотенце, — немного сгущенки попало на ее пальчики. Нормальная девчонка бы облизала их, но только не Юля. Юля вместо этого обиженно смотрит в потолок. Видок у нее тот еще.

— Ну и вид у тебя… отъебанный какой-то, — говорю.

— А у тебя лучше?

— Наверное, нет.

— Как ты говоришь?! Что это такое — вид отъебанный?!

Ага, на это ты обиделась, что за игры.

— Что ты обижаешься? Я же в хорошем смысле слова.

— В хорошем?

— В хорошем. Просто злишься, что я кончил раньше тебя.

— Просто нельзя так со мной разговаривать!

Через секунду она меня выгоняла. Лицо у нее было красное. В дверях я ее поцеловал в сжатые губы. Юля смотрела на меня враждебно. Я широко улыбнулся.

— Я тебя ненавижу, — был ее ответ на улыбку.

— Пока, любовь моя, — сказал я.

Она хлопнула дверью.

Утро было прекрасное. Я шел домой, ощущая себя самым потрепанным мартовским котом. Было просто думать обо всем. Чудесное воскресное утро. Я знал, что, когда я высплюсь, мне будет очень грустно. Что я не позвоню Нине, что мы с ней не погуляем. Хотя, может, и решусь позвонить? Но я же не смогу ходить с ней рядом, улыбаться, делая вид, что ничего не случилось. В жопу, сейчас можно было думать об этом, оставаясь радостным, такое было утро. Я прикоснулся к самой сути, я пока еще помнил, знал и чувствовал, что можно жить, ездить в автобусе, сидеть в туалете, чистить зубы, заниматься чем угодно, но оставаться стоять на балконе седьмого этажа, чувствовать мгновение: прикосновение пера ветра, и играть с утятами в ванной, и быть большим до неба и маленьким и хитрым. Можно путаться в своих следах, но быть внутри сути. Этим утром все было так.

Скучный маленький багаж

Моим отцам Игорю Алехину и Марату Басырову

1

В начале четвертого ночи прилетели в огромный аэропорт Нью-Дели. Заполнили анкеты с множеством пунктов, с трудом вспоминая английские слова, и получили багаж. Разошлись по туалетам. Я в мужской, жена, соответственно, в женский. В мужском туалете было человек двадцать индусов. Кто-то из них разговаривал, жестикулируя, кто-то просто стоял, кто-то ходил туда-сюда. Как только я был замечен, тут же подвергся самому пристальному вниманию. Что ж, ладно, в детстве несколько раз менял школы, и доводилось испытывать нечто подобное. Просто лишняя минута над писсуаром, чтобы сосредоточиться, пока мой походный рюкзак, как щит, отражает сканирующие взгляды.

Что за сходка в такое время и в таком месте? Под их молчание струя звучала особенно звонко. Как включить кран, понять не смог, потому что занервничал над раковиной. Помыл руки уже в холле, у питьевого фонтанчика, точно такого же, из каких пил двадцать лет назад в пионерлагере. Тем временем один из индусов вышел из туалета за мной и что-то затараторил на хинди или еще каком-то местном языке. Но я сдержался и вместо среднего пальца показал ему оттопыренный вверх большой. Индус засмеялся.

До начала работы аэроэкспресса оставалось полтора часа. Поменяли немного денег — по дико невыгодному курсу — здесь, в аэропорту. Вышли на улицу, было хорошо: приятная ночь, тепло и в то же время свежо. Купили воды в уличной палатке — всего десять рупий, то есть шесть русских рублей за пол-литра, — сидели, ждали, смотрели, отвечали таксистам, что не нуждаемся в их услугах.

По пути к платформе встретили таксиста и немку. Таксист объяснял, что сегодня аэроэкспресс до города не будет ездить. Немка предложила нам взять такси на троих. Она хорошо говорила по-английски, мы плохо. Нам нужно было в центр, где много хостелов, недалеко от железнодорожной станции. Она достала карту, указала, куда ей нужно добраться. Да, нам приблизительно туда же. Таксист назвал цену — сто пятьдесят рупий, хорошо, меньше ста рублей. Но, когда подошли к машине, он почему-то сказал, что втроем нельзя. Мы отдельно, немка отдельно. Далее подошел второй таксист, помог убрать рюкзаки в багажник и повез нас двоих. Уже отъехав, он поинтересовался, куда нам надо. Ответ, видимо, его разочаровал, сделав маленький круг, второй таксист привез нас обратно на стоянку, откуда отъехал пять минут назад. Он подозвал какого-то совсем молодого парня — третьего таксиста, и тот повез нас в центр, но очень скоро машина заглохла. Третий таксист попросил заплатить ему. Мы сказали, что дадим только сто рупий вместо ста пятидесяти. Он что-то пробормотал. С английским у него было не лучше, чем у нас. Ничего не поняв, я дал ему сто пятьдесят. Пока доставал рюкзак, третий таксист остановил тук-тук — что-то вроде мопеда, к которому приделали кузов малолитражного автомобиля, дал рикше пятьдесят рупий и объяснил, куда нас везти. Дверей у этого транспортного средства не было, то есть они предполагались вроде как, но были сняты, и на сквозняке было почти холодно. Ехали, разглядывали улицы: безлюдно, темно, мусор, собаки, пустые базары. Рикша довез нас до хостела.