Птичья гавань

Я предатель. Ведь совсем недавно, может, неделю назад, мы пили группой пиво в Горсаду. Нас осталось несколько человек. Девчонки сидели на лавочке, я — на корточках — напротив. И тут я увидел, что у Нины (отсюда это было очень хорошо видно) между ног алые разводы. Я заволновался, подошел к Ане Бычковой, отвел ее и жалобно сказал: «У Нины там месячные начались». Аня заботливо отвела Нину, пока я сидел, разговаривал с остальными, и у меня дрожали руки, потом подошла ко мне: «С чего взял?»

«Увидел, но не хочу, чтобы это увидел еще кто-то». И она отвела Нину в туалет, а потом они пришли, и Нина не стала уже садиться, а встала за мной (хорошо, что у нее была длинная куртка) и гладила мои волосы. Ах ты, деточка моя, думал я. А потом Нина рассказывала о своих котах, о всех котах ее жизни. Какое прекрасное слабоумие, я хотел нежно изнасиловать ее рот, говорящий глупости.

Я вернулся с кухни. С Юлей мы опять терлись, но мне этот бред поднадоел. Я все пытался извлечь из нее этот тампакс, и наконец-то вытащил, бросил его радостно на пол. А она разнервничалась. А потом все рассказала, поведала о своих проблемах.

— И когда я была последний раз у гинеколога, — говорит она, — я вскрикнула от боли. Она спросила: «Как ты с пацанами, тоже кричишь?» Я хотела ей сказать, что мне всегда очень больно, но не сказала.

— Почему не сказала?

— Не знаю.

Мы лежали рядом.

— Я, — говорит, — так давно этого хотела. Но не ожидала, что с тобой. Ты у меня был самым последним вариантом.

— Наверное, трудно найти лояльного к таким проблемам ебаря?

— Трудно.

Я гладил ее по голове. Она рассказала про своего парня, у которого были очень широкие плечи. Как же она его любила, но он не хотел делать все это дело нормально. И она согласилась с ним через боль. И что это было ужасно. Потом про другого парня, у которого не стоял. Она не понимала, в чем дело — в ней или не в ней. Просто не вставал, может быть, от неловкости. Она могла говорить своим голоском бесконечно.

— А со мной ты когда захотела?

— В десятом классе.

— Черт. Ты уже второй человек, который мне говорит о школе. Где вы были тогда? Почему не спасли меня от спермотоксикоза?

— Ты сидел с Дрюпой. И он весь был такой тощий, а у тебя такие плечи. Сидел в своей бежевой толстовке с такими плечами. И я хотела подойти и потрогать. Мне еще очень нравится, чтобы от плеч к талии шел треугольник. Не квадрат, как у Миши, а треугольник, как у тебя.

Она сказала что у меня хорошие, пролетарские руки.

— Пацан должен быть пацаном. Пацан должен колоть дрова, таскать навоз. Пацан должен быть сильным, а не каким-нибудь педиком…

Она еще несколько минут смаковала слово «пацан». Возможно, она была не очень умна, но ведь и я не был особенно умен. А потом вдруг вспомнила что-то и надулась. Но скоро снова заговорила:

— А ты сам помнишь, как ты ко мне относился?

— То есть?

— Ты весь такой был из себя. Умного строил. А еще ты мне сказал, что я долго не найду себе парня, помнишь?

— Ладно, хватит. Я тогда был злой и глупый. И всегда страдал от недоеба. Вернее, от полного отсутствия секса. Я был девственником, сечешь?

Она продолжала жаловаться. Как я смотрел, как пренебрежительно отзывался. И тогда я, пристыженный, сделал ей кунилингус, так старательно, как делал только в первый раз. У меня есть знакомые, которые тебе руку больше не пожмут за то, что ты пилоточник. Так что жест с моей стороны довольно щедрый, не правда ли? Еще я надеялся, что она соизволит отсосать в ответку, но этого не произошло. И вот мы снова вернулись к этим теркам члена о входное отверстие. И вдруг все получилось. Она лежала, сжав ноги, на спине, и получилось. Может, она все это зачем-то выдумала?

— Неужели?

— Что неужели?

— Получилось?

Она засмеялась:

— Ты трешься о мои ноги и упираешься членом в диван. Ты что дожился, Жука, диван от влагалища отличить не можешь?

Меня немного рассмешило, что она назвала меня Жукой.

— Погоди, значит, я не внутри? Ничего не понимаю.

— Да, тебе нужен перекур!

Мы говорили не останавливаясь. И тут я загнал, куда надо. Она взвизгнула от боли и расплакалась от обиды на собственное тело. Пришлось ее успокаивать. Так и скоротали время.

На рассвете я стоял на балконе в одних трусах и жалел, что у меня нет сигареточки. Тревожно, все-таки есть небольшая вероятность, что придет Юлин папа. Сама она была в ванной. Вообще-то, я изменил часть имен, сами знаете, как это бывает, может быть, даже где-то и сюжет переврал, эта история не пациент, а я не врач, если я сгублю по неосторожности, никто не умрет. Вообще я не пилоточник, пацаны, вы че, это же художественная литература, ха-ха, ну типа от первого лица шпаришь, а на деле этого чувака, «меня», даже не существует в природе.

Ну и кто-то очень серьезно относится к таким вещам: это моя жизнь, ты охуел? Ты рассказал про мои генитальные проблемы, ты рассказал про то, что я шлюха или неверный муж, ты рассказал, что я убил человека в апреле 97-го года. Так что ломайте голову, о чем этот рассказ, может, не было никакой вагинатольной истории, а на самом деле два парня едут в машине, и у одного из них вскочил ячмень:

— Не вздумай обо мне писать, дурень, напиши лучше о девятнадцатилетней телке с вагинальными проблемами.

— Какого рода у нее проблемы?

— Не знаю. Я смотрел передачу, бывает такая тема. Ей больно, когда ты пытаешься запихнуть. То ли смазка плохо выделяется, то ли стенки влагалища слишком чувствительные. Короче, напиши лучше о ней. Как бы ты выкручивался? Дано: дымящаяся шашка, то есть твой болт, и пися, в которую не вставить. Такая задачка, найди решение.

Машина останавливается на светофоре, парень трет свой больной глаз.

— Ладно, попробую, — отвечает рассказчик, — но тогда герою придется поработать языком.

И еще мне не нравится, что имен так мало. Редко встречается знакомый, у которого бы было особенное имя. Даже если рассказываешь одну историю, вероятны повторы имен и путаница. Но я не призываю вас называть детей типа «Аполлон» или «Платон». Я просто указал на проблему, решения у меня нет, дорогие друзья.

Но все это было неважно, когда я стоял на балконе. Думал о том парне, спектакль которого мы по учебе смотрели недавно. Спектакль был такой — в одну каску, то есть моноспектакль по роману Юрия Коваля. Никого кроме парня на сцене не было. И парень был неплох, хотя я первую половину стоял чуть ли не в дверях, мало что видел, и там пахло пердежом. А потом он (конечно, не пердеж, а этот парень — Петр) пришел к нам на занятие по режиссуре пообщаться. Момент прикосновения пера ветра. Очень важно почувствовать его. Это в спектакле было. И об этом мы говорили.

Это было, когда Нина говорила о том, какие у нее были коты. Котята, там, кошки, коты, какие они милые. Я смеялся здоровым счастливым смехом, готовый принять тихое обывательское счастье. А Нина, которой я теперь изменил (или как это назвать?), говорила о своих котятах, быстро и увлеченно. Я чувствовал добро и единство: я и Вселенная заодно.

Это могло бы меня раздражать, но это вызвало во мне умиление. Желание хлопать в ладоши.

Как когда получается написать что-нибудь интересное, стремительное и важное и простое. Это ощущение, будто ты огромный счастливый ребенок, который играет со всей этой действительностью как с утятами в ванне.

Так, вот что. Я бы не стал вам все это рассказывать, если бы не это: стоя на балконе после недополового акта, я испытал секунду подлинного блаженства. Я был счастлив и несчастлив, и силен и слаб, я был и самым умным и самым тупым. Мне хотелось спрыгнуть с этого балкона, с седьмого этажа, и разбиться. Спрыгнуть, и лететь не вниз, а вверх.

И мне хотелось жить, как никогда прежде. И я мог сделать все что угодно, ничего не умея делать. А вокруг это утро, холодноватое, чтобы стоять в трусах, и в то же время теплое. Немного туч, и никого нет. И мне смешно и грустно. И пронзительно и радостно. И я смеюсь, зная, что все мы всего лишь нарезаем круги, путаясь в собственных следах, придумывая для себя все новых и новых слонопотамов.