Матрона

И снова голос, до боли знакомый голос гостя. Очнувшись от звука его, она снова стала вглядываться и никак не могла сообразить, кого же он напоминает ей чертами лица, движениями, повадками. Кто он такой, ее гость? Она не находила ответа, а вопрос уже крепко запал в ее растревоженную душу. Она начисто забыла, что гость пришел сватать ее за своего отца, и снова вернулась в то давнее время, когда — представительный и красивый — пришел сватать ее Джерджи. Тогда она не сидела со сватами за столом, тогда она дрожала от радости, веря и не веря в столь чудесное исполнение самых радужных своих мечтаний. Ах, как же они были счастливы с Джерджи! Всего несколько месяцев, не больше, но счастливы беспредельно… Ей вспомнилось вдруг, как Джерджи вел себя с людьми чужими, случайными, и она поняла, кого ей напомнил этот молчаливый, сдержанный гость. Казалось, к ней в дом залетел светлый осколочек ее прежней жизни, и она стала вести себя осмотрительнее, боясь почему-то осрамиться — неловким словом или жестом. Значит, стыд еще таился где-то в потаенном уголке ее существа, тот самый стыд, который она давно уже променяла на вольную жизнь. Оказывается, все при ней, и она опасается его — как бы не посмеялся над старухой, не сказанул бы чего такого, что молнией поразило бы ее, оставив рану на всю оставшуюся жизнь. И в то же время она ждала от него доброго слова, надеялась, и сердце ее трепетало в нетерпеливом ожидании.

Чатри между тем напомнил ей о цели их прихода. Она в молчаливом недоумении уставилась на него: забыла, уйдя в свои мысли, что ей придется так или иначе ответить им — пойдет она замуж или нет. И самое удивительное, что вопрос и ответ, который надо было дать, не казались ей главными сейчас. Гораздо важнее было то, что она пережила и перечувствовала, сидя рядом с ними, слушая вроде бы, но думая о своем. И снова она отдалилась от них: в душе ее опять зазвучал тот забытый голос, и ей никак не удавалось распознать его. Прислушиваясь к себе, она вдруг почувствовала: какая-то беда нависла над ней. А может быть, радость? Ее обуревали сомнения, но тот же голос, теперь уже наяву, прервал их: молодой гость вслед за Чатри вежливо поторопил ее с ответом.

Ну, что же, надо отвечать.

— Вряд ли женщине моих лет пристало думать о замужестве. — Она помолчала, скромно потупившись. — Но когда человек попадает в отчаянное положение, он может наделать глупостей. Чатри меня знает: на всем белом свете у меня не осталось ни одной родной души. Но пока ноги ходят, надо жить, хорошо ли, плохо ли, надо терпеть. А вот потом, когда я слягу, кто будет за мной присматривать? Кто похоронит? Да и устала я жить одна. Не с кем поговорить, обсудить домашние дела — все сама с собой, все молча. Сама трудись и сама же пожинай плоды своего труда. Что это за жизнь, когда не стараешься обрадовать кого-то близкого, если никому не нужна твоя суета, если ни о ком не заботишься и никто не заботится о тебе? Такая жизнь все равно, что медвежья: лежи в берлоге и соси свою лапу. Чатри знает, в соседнем селе есть одинокая женщина, ее муж пропал на войне, но она до сих пор ждет его. Все ей кажется, что он вот-вот появится на пороге. А я? Не жду никого и сама никому не нужна. И в то же время — разве женщине под силу самой содержать дом? И дров нужно привезти, и сена накосить, и много чего другого… Пенсия мне пока не полагается, но учли мое бедственное положение и все же дали. Но разве проживешь на эти копейки? И от скота мне никакой пользы, даже расходы на свой корм не покрывает. Вот так и маюсь. И все же… не пристало в мои годы выходить замуж. Сейчас и на молодых невест смотрят косо, а уж меня-то и подавно никто не сделает хозяйкой в своем доме… И все же я подумаю. Посмотрю. Прикину.

Мужчины ждали более определенного ответа. Но ей больше нечего было сказать. Поговорить-то ей хотелось, но лишь один на один с молодым гостем и совершенно о другом. Пусть бы он порасспросил ее о муже, о том, как она бросила своего ребенка на произвол судьбы. Но нет, гость не интересовался ее жизнью, и она тоже потеряла к нему интерес. Ей стало обидно, что человек, показавшийся таким близким, запавший в самую ее душу, оказался холоден и безразличен к ней. Мужчины уловили ее настроение и стали прощаться.

«Посмотрю, подумаю», — ничего другого они не услышали.

5

Она проводила их со двора. У самой калитки молодой сват взял ее за руку и заговорил вдруг совсем другим тоном:

— Наверное, я слишком мало знаю вас, но отношусь, как к матери. Мне хочется помочь вам, облегчить вашу жизнь. Вы человек достойный, обдумайте все сами. Прошу, наведайтесь к нам, посмотрите, как мы живем. А уж потом решайте, никто вас неволить не будет.

Мужчины ушли.

Она хотела было вернуться в дом, но сердце толкнуло ее в другую сторону: уж очень интересно было узнать, о чем толкуют женщины, столпившиеся неподалеку и бросающие на нее косые взгляды. Подошла к ним. Спокойно так, горделиво. Они, конечно, всласть позлословили на ее счет, а теперь надеялись еще и поскандалить — кой у кого уже и глаза заблестели в предвкушении ссоры. И всем своим видом они старались показать: да, мы говорили о тебе все, что думаем, и если тебе очень хочется, можем повторить и сейчас, бессовестная. Но она была не так проста и хорошо их знала; когда подошла и женщины замолчали настороженно, она спросила с наигранной тревогой:

— Что-то случилось? Почему вы замолчали? — в голосе ее звучало беспокойство за них самих, их детей, мужей, их близких и дальних родственников.

Они не выдержали, ответили без особой охоты:

— Да ничего особенного. Стояли просто и разговаривали.

Она знала — сейчас их любопытство прорвется, начнутся осторожные расспросы о гостях и, опережая, сказала как бы между прочим:

— А у меня гости были, засиделась я с ними. Столько работы осталось не сделанной…

— А что это за молодой такой был у тебя? — поспешили они с bnopnqnl.

— Да так, односельчанин зятя Чатри.

Глаза их снова заблестели.

— А что ему было нужно?

Тут уж она разоткровенничалась от всей души:

— Черт бы их всех побрал! Даже в девичестве у меня не было столько женихов, как сейчас! И этот явился свататься.

— Такой молодой? — поразились они.

— Как вам не стыдно, — опустила она ресницы, — он же как сын мне. За своего отца меня сватает.

— Ну и как?

— Не знаю, что и сказать. Разве могу я оставить дом несчастного Джерджи закрытым?

Старшая из женщин всплеснула руками:

— Не будь глупой. Пока не поздно, устрой свою старость.

— Ты посмотри на нее, — усмехнулась вдова Егната, — она еще выбирает! Иди, пока берут!

Женщины заухмылялись почти в открытую. Они и завидовали ей и насмехались в то же время, втаптывали ее в грязь, стараясь возвыситься в собственных глазах: вот она, цена ее вольной жизни.

— Чтоб ты пропала! — сказала она жене Егната. — Я хоть еще нужна кому-то…

— Конечно, ты это умеешь, — без промедления ответили ей.

— Пусть тот, из-за кого я дошла до такой жизни, семь раз перевернется в гробу! — выдала она со всей страстью.

Проклятие это относилось к вдове Егната.

— Не трогай покойника! — вскипела та. — Сама продала сына, чтобы прокормиться, а теперь виноватого ищет!

— Чтоб ты сдохла!

— Сама сдохни. Аминь!

— Прошу вас, не грызитесь, — остановила их старшая из женщин и спросила: — Из какого он рода? Что за семья?

— Он, как и я, одинок, — ответила Матрона, едва сдерживаясь. — Сын у него — единственный. Живет с женой и детьми в Чреба.

— А как зовут твоего гостя? — с поганой усмешкой спросила вдова Егната.

Матрона растерялась — забыла его имя, никак не могла вспомнить. Но и признаться в этом не могла.

— Доме, — соскочило с кончика языка.

Так звали ее пропавшего сына.

Вдова Егната скривилась презрительно:

— Жена Чатри сказала, что он не родной сын, он приемыш.

Сердце ее встрепенулось:

— Приемыш?

— Да.