Море лунного света

Мой терапевт взмахнул рукой, будто дирижируя сонатой.

– А как вам кажется? Почему вы потеряли интерес?

– Ну… – Я нервно сглотнула. – Моя мама недавно умерла. Вот почему он предложил мне поговорить с кем-нибудь. Прожить мое горе.

Доктор Робинсон вновь уставился на меня так, будто пытался разглядеть с большого расстояния.

– Глубоко соболезную. Вы с мамой были близки?

Я тяжело вздохнула и поняла, что это прозвучало так, будто он разочаровал меня этим вопросом, хотя, может, отчасти так оно и было. Какой-то он был слишком предсказуемый.

– Она погибла внезапно, – объяснила я. – Это был шок. Вы наверняка слышали о недавнем торнадо над Оклахомой. Он пронесся по парку трейлеров, и много людей погибло.

– Да. Ваша мама была в их числе?

– Да.

Он нахмурился.

– Мне очень жаль. Где вы были, когда это произошло?

– Здесь, в Нью-Йорке. Я увидела это в новостях, потом мне позвонили из полиции и сообщили, что она… ну, вы понимаете… что ее больше нет.

Он сочувственно кивнул. Снова надолго повисла неловкая тишина.

– Я не была дома почти два года, – объяснила я, чувствуя необходимость уточнить. – Я даже не могу вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали по телефону.

Когда я замолчала и опять стала дергать нитку на джинсах, он подтолкнул меня еще раз:

– Была ли причина, по которой вы перестали общаться?

Я начала понимать, как это работает. Обычный разговор похож на теннисный матч, где мяч летает туда-сюда над сеткой и оба игрока вносят равный вклад. А здесь я была только я, бьющая мячом в стену, от которой не было особого участия. Значит, мне придется говорить, иначе мы будем просто сидеть в неловком молчании.

Глядя на листву за окном, я сказала:

– Когда я уехала и поступила в колледж, я не стала поддерживать связь с ней. Я просто хотела выбраться.

– Почему?

– Потому что мое воспитание не было идеальным. – Я посмотрела на доктора, прищурившись. – Как так вышло? Это вы хотите узнать? Хотите как следует покопаться своим терапевтическим совочком в моем детстве? Что ж, давайте поговорим о моей матери. Я хорошо подготовилась.

Его нисколько не смутил мой снисходительный тон. Он просто пожал плечами, и я тут же почувствовала приступ раскаяния.

– Вы хотите этого? – спросил он. – Чтобы я сосредоточил внимание на вашей матери?

Я попыталась расслабиться.

– Это не имеет значения. На самом деле у меня довольно унылая жизнь. Могу вкратце рассказать, если хотите. В моем детстве мама постоянно приводила домой разных мужчин, и они жили с нами. Каждый год или два у меня был новый «папа». Долой старое, даешь новое. Большинство из них были ужасны.

– А ваш настоящий отец? – спросил доктор Робинсон. – Он вообще появлялся?

– Не-а. Я даже не знаю, кто он. Если честно, мне кажется, что и мама тоже. А если она и знала, то собиралась унести этот секрет в могилу. В общем-то, так оно и вышло. – Я помолчала, задумавшись об этом. – Ей было всего семнадцать, когда она родила меня. Бабушка тоже не знала, от кого. Во всяком случае, я так думаю.

– Расскажите мне о вашей бабушке.

Тут я оживилась, может быть, потому, что я по-настоящему гордилась своей бабушкой.

– Она была волевой личностью. Она жила в трейлерном парке недалеко от нас, чтобы я могла ходить к ней после школы.

– Ваша мама работала?

– Да. Она работала в закусочной. Кафе было открыто до полуночи, поэтому она всегда возвращалась домой очень поздно. По крайней мере, так говорила бабушка. Может, она развлекалась. Я ее не осуждаю. Ей едва исполнилось двадцать, а у нее уже был трехлетний ребенок. Не знаю, что она делала бы, если бы бабушка не заботилась обо мне.

– Похоже, бабушка была важной частью вашей жизни. Где она теперь?

– Она умерла, когда мне было пятнадцать. Остались только я, мама и вечные мамины приятели.

Доктор озабоченно нахмурил брови. Я сразу поняла, о чем он думает, поэтому выставила ладонь вперед.

– Нет-нет, не смотрите на меня так. Ничего такого не было, поверьте мне. Ничего с отметкой 18+. Они были не такими уж плохими. Мне просто приходилось слушать вопли и крики, когда они напивались, а происходило это каждые выходные. Мама любила виски и играть с огнем.

Несколько секунд я внимательно рассматривала лицо доктора Робинсона, ошеломленная теплотой его взгляда. Удивительно, что он мог так долго смотреть мне в глаза, не отводя взгляда. Он не испытывал никакой неловкости.

– Это правда важно? – спросила я. – Обсуждать маминых бойфрендов? Моя задача – вернуться к работе над моим исследованием. Выяснить, как остановить исчезновение самолетов на Багамах. Ее бойфренды – не то, о чем я должна горевать.

Оставив блокнот лежать на его коленях, он уперся локтями в ручки кресла и сложил указательные пальцы домиком.

– Мне кажется интересным, что вы произнесли слово «должна». Это вынуждает меня вернуться к тому, что вы сказали до этого: что прийти сюда – не ваша идея. Еще вы сказали, что хорошо подготовились. Возможно, вы считаете ваш визит ко мне экзаменом, который должны выдержать?

Я положила руку на сумочку.

– Не знаю. Возможно.

– А если это экзамен, то кто выставляет оценки? Декан факультета? Я? Вы сами?

Я хихикнула.

– Вы думаете, я здесь только для того, чтобы сказать то, чего от меня ждет профессор, чтобы меня не исключили из программы?

– Я этого не говорил, – ответил доктор Робинсон. – Вы думаете, что я так думаю?

Я рассмеялась, слегка запрокинув голову.

– Ух ты. От этих вопросов у меня даже голова закружилась. Мы будто ходим кругами. Как вы думаете, что я думаю о том, что вы думаете, что я думаю?

Он тоже усмехнулся.

– Я прошу прощения. Я просто хочу понять, чего вы хотите добиться от этих сессий. Какова ваша конечная цель, Мелани?

– Что ж, это интересный вопрос, доктор, – ответила я с иронией. – Весьма экзистенциальный, вам не кажется?

Он ничего не сказал, так что я вынуждена была ответить ему серьезно. Я попыталась копнуть глубже, потому что он, по всей видимости, хотел от меня именно этого. Глубоких, обдуманных мыслей.

– Думаю, я просто хочу знать, на правильном ли я пути. Я всегда считала этот исследовательский проект своим призванием, но теперь я в этом не уверена. В последнее время я начала задаваться вопросом: не записалась ли я в эту программу только для того, чтобы сбежать от жизни с мамой? И мой проект кажется… даже не знаю… сейчас он кажется мне каким-то ребячеством.

Он склонил голову набок.

– Простите. Я просто пытаюсь понять. Вы думаете, что физика – это ребячество?

– Нет, конечно нет. Не в целом. Только мой проект. Наверное, он слишком личный.

– Личный?

– Простите, я чувствую себя нелепо, говоря об этом. Но, видимо, я должна говорить, если хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в моей жизни и сказать, что делать дальше.

Одарив меня дружелюбной и открытой улыбкой, он сказал:

– Я здесь не для того, чтобы указывать вам, как жить, Мелани. Моя задача – помочь вам задуматься о том, где вы находитесь и почему. И, надеюсь, это поможет вам принимать правильные решения в будущем.

– Хорошо, – неуверенно сказала я и взглянула на напольные часы у двери. – У меня такое чувство, что я здесь уже довольно долго. Наше время почти истекло?

Он посмотрел на наручные часы.

– У нас еще есть несколько минут.

– Хорошо. Ну тогда… иногда я думаю: не даю ли пищу этой ужасной желтой прессе из супермаркетов, которая рассказывает о знаменитостях, похищенных инопланетянами, или о свинье из Арканзаса с человеческими ногами? Я беспокоюсь, что моя работа глупая.

– Лично я не думаю, что это глупо, – ответил он. – И если декан физического факультета Колумбийского университета одобрил тему… если он считает, что может быть твердое научное объяснение.

– Да, пожалуй. – Я опустила глаза. – Но иногда я задаюсь вопросом: не лучше ли отказаться от этой идеи и использовать свои исследования для чего-то другого – например, для прогнозирования опасных погодных явлений?