Ребенок его любовницы

– Проснулся. Ань, мне нужно идти, – сообщаю подруге. – Вечером созвонимся.

– Угу, – отвечает она и кладет трубку, но я понимаю, что потом она повторит свой вопрос еще раз.

Оставив завтрак нетронутым, я иду в зал и приближаюсь к кроватке. Плач становится громче и требовательнее, младенец дергает ручками и ножками, краснеет и морщится. А меня словно парализовало.

Нужно взять его на руки.

Успокоить.

Покормить.

В голове выстраивается четкий алгоритм действий. У меня есть опыт, разница с младшим братом почти четырнадцать лет. Я помогала маме и знаю, как вести себя с новорожденными, но…

Тело отказывается слушаться. Я сжимаю и разжимаю кулаки, пальцы при этом ощутимо дрожат. Черт, да каждую мышцу сотрясает внутренняя дрожь.

В груди – холодно.

Сын Руслана начинает вопить еще требовательнее. Я знаю, что сейчас он ничего не понимает, даже толком не видит меня, но на мгновение мне кажется, что орущий ребенок тянет руки ко мне.

В груди – пустыня.

Я не испытываю никаких эмоций. Меня не раздражает плач, мне не жаль его источник, я не хочу брать ребенка на руки, чтобы побыстрее вернуть тишину.

В груди – вакуум.

Растерянно моргаю, когда до меня доходит, что все это время я не дышала. Пожалуй, камень подвижнее и живее, чем я в этот момент.

Я тяну руки к младенцу и… сжимаю похолодевшими пальцами бортик кроватки. Срабатывает маятник, колыбель начинает чуть покачиваться. А во мне вспыхивает желание дернуть эту чертову кроватку на себя и вышвырнуть ее за дверь квартиры.

В груди – адское пламя.

Меня опять трясет, только теперь от ненависти. В первую очередь – к самой себе. Усилием воли я разжимаю пальцы и пячусь, пячусь, пячусь… Пока спина не проваливается в дверной проем, и я не оказываюсь в коридоре. Зажмуриваюсь, трясу головой, стараюсь привести себя в чувство, но перед глазами встает алая пелена.

С грохотом захлопываю дверь. Детский плач становится приглушеннее. Я снова могу дышать, красное зарево гаснет, перед глазами постепенно появляется цветное стекло межкомнатной двери.

А потом сын Руслана начинает орать во всю мощь своих маленьких легких, а через мгновение к оглушающему плачу присоединяется трель домофона.

8

– Вы чего такая испуганная? – удивленно смотрит на меня патронажная медсестра, когда выходит из лифта. Я пошире открываю дверь, и на лестничную площадку вылетают звуки отчаянного детского ора. Женщина лишь понимающе кивает и заходит в квартиру. – Первый ребенок? Ничего, скоро с первого писка будете понимать, чего ваше дите от вас хочет.

Я не отвечаю. В горле стоит комок из сдавленных рыданий, но я понимаю, что реветь перед незнакомой женщиной – дурацкая затея. Пока медсестра моет руки, я делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, старательно игнорируя плач ребенка и пытаясь успокоиться.

– Пойдемте, посмотрим, в чем причина этих возмущений, – с теплой улыбкой произносит моя спасительница, как только вытирает полотенцем руки. Я, махнув рукой в сторону зала, плетусь за ней. – Я Ольга Владимировна, работаю с педиатром, на учете у которого вы с малышом будете стоять. Выписка была вчера?

– Да.

Кажется, женщину не смущает моя неразговорчивость. С любопытством осматривая комнату, она приближается к кроватке и берет сына Руслана на руки. Тот всхлипывает, машет ручками и причмокивает губами. Ольга Владимировна сует ему соску, и ребенок начинает активно ее сосать, а через несколько секунд выплевывает и опять разражается криком.

– Давно кушали?

– Не знаю. Да.

– Давайте я быстренько его гляну, а потом займусь документами. Кормите грудью?

– Нет, смесью.

Тень осуждения мелькает на лице женщины, но она быстро берет себя в руки. Вновь улыбается:

– Готовьте смесь и чистый подгузник, а то мы скоро оглохнем.

Я на автомате достаю подгузник из надорванной пачки и кладу его на журнальный столик, который Руслан отодвинул к стене. Иду на кухню, прихватив с собой банку со смесью, отмеряю нужное количество ложек, чуть подогреваю воду в чайнике. Память подкидывает жест, которым мама всегда проверяла воду для брата.

Выливаю несколько капель на запястье. Вроде теплая.

Когда я возвращаюсь в зал, Ольга Валерьевна уже осматривает ребенка, положив его на диван поверх тонкой пеленки. Правда, я не представляю, как можно сосредоточиться на осмотре, когда пациент орет чуть ли не благим матом и активно дергает всеми конечностями.

– Сколько по Апгару? – спрашивает меня медсестра, разглядывая родничок на головке, покрытой мелким пушком.

– Не помню. Он недоношенный.

– Да? – удивляется медсестра. – А такой крепенький, так и не скажешь. Ничего, сейчас откормите и устанете на руках его таскать. Горластый парень, этот своего не упустит.

Она быстро делает какие-то пометки в тетради, которую достает из своей сумки. Я же продолжаю стоять столбом в центре зала, до побелевших костяшек сжимая пластик бутылочки со смесью. В висках начинает стучать молотками, наваливается усталость и апатия. С равнодушием наблюдаю за тем, как Ольга Владимировная с ловкостью натягивает на ребенка подгузник и бодик, умудряясь периодически подсовывать младенцу соску, вылетающую из его рта каждые десять секунд.

– Все, садитесь, кормите, – старается ободрить она меня своей улыбкой, но у меня нет сил ей ответить, и я только киваю. Чувствуя, как холодеет в груди, опускаюсь на диван и принимаю младенца из рук медсестры. Не смотрю на него, не пытаюсь успокоить. Просто сдираю колпачок с бутылочки и сую ее ребенку.

От повисшей в комнате тишине хочется заплакать.

Облегчение.

– Не нужно кормить новорожденного строго по часам. Старайтесь придерживаться определенного временного промежутка, но морить голодом малыша все же не стоит, – мягко журит меня женщина. Киваю. Не говорить же ей, что я просто не могла взять ребенка на руки.

– Мне нужно заполнить бланк осмотра, а потом я расскажу, что делать дальше. Где документы?

Молчу. Моргаю. Ольга Владимировна терпеливо ждет, но я вижу, что она все больше начинает беспокоиться. Смотрит на меня настороженно. Облизнув губы, я все же нахожу силы выдавить из себя слабую улыбку:

– Простите, ночью плохо спала и ничего не соображаю. Документы вон в той красной папке, на комоде, – дернув головой, указываю подбородком направление.

– Ничего. Сейчас покормите, закончим дела и можете отдыхать. Малыш все равно после такого концерта будет дрыхнуть без задних ног.

Я опять фальсифицирую улыбку и опускаю голову. Смотрю на вспотевший лобик ребенка, на его прикрытые от удовольствия глазки и ярко-розовые губки, плотно обхватившие силикон соски. Наверное, со стороны кажется, что я любуюсь сыном.

Не знаю, почему я не говорю медсестре, что это не мой ребенок. Гораздо проще было бы признаться, что я просто нянька. Тем более, она сейчас увидит документы… Наверняка Руслан положил туда свидетельство о смерти Лиды. Хотя… успел ли ли он его оформить?

Медсестра тем временем садится в кресло и раскладывает на журнальном столике все необходимое. Берет чистый бланк и начинает его заполнять, что-то вписывая и расставляя галочки. Меня монотонность ее движений успокаивает, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зевнуть. Да, я определенно должна поспать, осталось только проводить гостью и уложить ребенка.

Ольга Владимировна, словно прочитав мои мысли, ускоряется. Берет папку Руслана, щелкает кнопкой и достает бумаги.

– Так, это явно не то, что мне нужно, – смотрит она на меня через несколько секунд все с той же с неизменной улыбкой.

– В каком смысле?

– Посмотрите сами.

Она встает и подходит ко мне, протягивая извлеченные из папки документы. Это рабочие таблицы и графики Руслана, с кучей пометок от руки, с несколькими яркими стикерами и подчеркнутыми текстовыделителем строчками.

– Наверное, перепутали папки? Где я могу найти документы малыша? – спрашивает женщина.

9

– Ничего не понимаю… – невнятно лепечу и не отрываясь смотрю на документы Руслана. – Документы же были в этой папке…