Страница 8 из 11
На бархатной кушетке томно развалилась Авдотья Михайловна Сабанцева, та самая, из-за которой меня только что хотели мутузить за культпоход с ней под ручку в театр. В папиросно-сигаретном дыму плавали еще три фигуры. Председатель артели Викентий Каргин, шофер артели Глеб Черемис. И примкнувший к ним Артем Ярошенко, можно сказать, человек искусства, работник Большого театра. Правда, трудился он там по документам рабочим сцены, а на деле работягой от скуки на все руки. Руки золотые, все же бывший сапер.
Вот она, моя терроргруппа, филиал базирующейся в Париже контрреволюционной организации «РБХ», что расшифровывается «Русь Без Хама». Смелое такое название, выразительное и, главное, полностью отражает нравственное и психическое состояние участников. Они вечно пребывают в атмосфере тлена и легкого безумия, которая тут никогда не развеивается.
У Француза они проходили под оперативными псевдонимами Конторщик, Шофер, Сапер и Поэтесса. Такая вот веселая дружная компашка. Я для них эмиссар.
Сапер, стоящий у граммофона, поднял иглу от пластинки, музыка смолкла.
– О, наш вождь. Веди нас к победам, – промурчала, вытаскивая изо рта мундштук с длинной сигаретой, Авдотья, ошпаривая меня томным взглядом. Вот как у нее получается в любом положении глядеть вызывающе и томно?
Женщина она была видная и ухоженная, хорошо одетая, что в гиблых местах вдоль реки Яузы высвечивало ее будто прожектором – как яркого африканского попугая на фоне блеклых сизых голубей. Поэтому она вечно притягивала взоры и толкала особей мужского пола на различные экспрессивные поступки. Тянула она как магнит всяких субъектов типа «Ромео», несмотря на разницу в возрасте – ей было далеко за тридцать. Формально она была женой Конторщика и бухгалтером артели. Что не мешало ей вилять хвостом, создавать вокруг себя ажиотаж и оставлять поклонников с носом… А может, и не всегда оставлять. В общем, дамочка еще та бомба замедленного действия. И привлекает лишнее внимание к артели. Хотя есть и такой способ маскировки – создавать вокруг себя ажиотаж по мелочам, чтобы никто не замечал главное. А главное тут то, что артель «Революционный ткач» есть не что иное, как прикрытие для подпольной организации.
Вообще артели – это не только ячейка народного хозяйства, но и отличная завеса для всяких темных и тайных делишек. В бытность мою внедренцем на Украине именно артель являлась базой союзного ОГПУ и отлично себя показала.
– Песенки, коньячок. «На дело не мы. На работу – не мы. А гулять да плясать – против нас не сыскать», – процитировал я пословицу. – Что-то расслабились вы, соратники.
– Это чтобы сподручнее было напрягаться, когда придет час, – брякнул Конторщик.
– Уже пришел… Проверил я на досуге запас. Взрывчатка на месте, ничего с ней не сделалось. И всякая техническая мелочь к ней… Вы рады, Артем Авенирович? – обернулся я к Саперу.
Тот, обычно мрачный и неразговорчивый, тут же просветлел лицом и издал удовлетворенное кряканье.
Весь смысл его жизни был в том, чтобы что-то взрывать. Проклятые большевики надолго лишили его этого удовольствия. Но теперь вновь появилась возможность отдаться любимому делу.
– Порадовали, Александр Николаевич, – пробормотал он. – Ох, порадовали…
Он уже грезил наяву о своем Большом Взрыве. Взрыве его мечты…
Глава 7
«Все, конец! Конец всему! Сейчас меня возьмут! Позор! Может, лучше самому! Ствол к виску – и все!» – метались мысли в голове Мирослава, как вспугнутые на скалистом «птичьем базаре» птицы, напрочь выбивая здравомыслие и толкая на крайности.
Прижавшись к парапету моста, он глядел в темную воду, все еще не покрывшуюся до конца льдом. Может, лучше броситься в пучину, пока не скрутили? Он знал, что не выплывет – и пальто зимнее тяжелое, и вода ледяная, и плавает не слишком хорошо.
Пальцы до боли сжали рукоять револьвера. Мирослав Ефимов затравленно оглянулся на приближающихся преследователей. Надо решаться. Открыть огонь по ним? Утопиться? Застрелиться? Или так и стоять, как корова на бойне, ожидая своей участи?
Ждать участи? Хуже нет ничего. Его всегда притягивало движение, а не анемия. Что может быть красивее, чем сгореть ярко, в пламени борьбы?.. Борьба – лишь она делает человека человеком. Кто не борется – те и не живут. Так говорил его кумир товарищ Апанасьев. И сам сгорел, как свеча.
С детства Мирослав ненавидел обыденность и обыденных людей. Он сбежал из крестьянского зажиточного дома в Запорожье, потому что его магнитом притягивал наполненный страстями и азартом большой мир. Его тянул водоворот событий, которые потомки назовут историей. С головой окунаясь в него, он добровольно вступил в ряды РККА, а потом и в войска ОГПУ, за что был проклят родней. Но ему всегда казалось, что этого мало. Душа жаждала чего-то более возвышенного. Она стремилась к подвигу.
С этой пламенной жаждой пошел он по комсомольской линии. Внушая что-то людям, он и сам горел этой своей неистовостью. Он был создан для того, чтобы поднимать массы на подвиги и свершения.
Больше всего ценил эти его таланты товарищ Апанасьев, пребывавший на комиссарской должности в полку войск ОГПУ. И он начал приближать к себе пылкого и романтичного паренька. Принялся аккуратно работать с ним. Стал сперва ненавязчиво, поверхностно, потом все глубже объяснять ему всю суть исторического момента.
Именно он открыл Мирославу глаза на весь ужас творящегося вокруг. Объяснил, логично и исчерпывающе, что товарищ Сталин проводит убийственную политику для мирового коммунистического движения. Бессмысленно воюет с собственным народом, тратя все силы на бесполезные коллективизацию и индустриализацию. И это вместо того, чтобы воевать с мировой буржуазией и сжечь этот самый народ в благородном племени мировой революции. Давно забыты заветы Ленина и Маркса, строится не коммунизм, а советская бюрократия, ничем не лучше царской и какой-нибудь буржуазной. Те же фискальные органы, тот же надзор и контроль, те же самые призывы больше работать и терпеть, только теперь уже не ради блага зажравшегося буржуя, а для мифического советского государства.
Потом были подавления крестьянских восстаний в бескрайних казахских степях и в седых горах Северного Кавказа. Мирослав стрелял в кого-то, не зная, попадал ли. И опять ему задавали неприятные вопросы знающие товарищи: «А чем мы сейчас лучше царских сатрапов? Почему не даем национальным меньшинствам свободу, а несем закабаление?»
Однажды Мирослав отпустил в горах предводителя восставших Абдуллу Каримова. Тот бежал от преследования и вышел как раз на сидящего в засаде бойца. Абрек поднял послушно руки, понимая, что не успеет ничего сделать – пуля прилетит раньше. Сделал жалкую попытку уговорить своего врага:
– Отпусти! Я за свой народ! Ты за свой народ! Что нам делить?
Мирослав подумал. Вспомнились внушения и разъяснения товарища Апанасьева. И возник неудержимый порыв в мятущейся душе: «Довольно разговоров! Пришла пора поступков!» И на этот поступок он сейчас решился.
– Иди, – кивнул он абреку.
Абдулла и пошел, едва передвигая ноги, все ожидая выстрела в спину. Но его не последовало.
А товарищ Апанасьев тогда Мирослава похвалил:
– Молодец. Знаешь, когда стрелять, а когда не стрелять.
– Врагов мировой революции я готов стрелять всегда, – уверенно и твердо произнес Мирослав. – В любых количествах.
– Похвально, – ласково улыбнулся Апанасьев. – Тогда в кругу единомышленников будешь называться Сансоном. Знаешь, кто это?
– Шарль Анри Сансон, – как на уроке оттарабанил Мирослав. – Королевский палач, который казнил потом и своего короля Людовика, стал главным палачом Французской революции.
– Вот именно. Тем и вписал себя в историю. А нам пришла пора начать казнить кое-кого из своих королей.
Да, товарищ Апанасьев не раз говорил, что рано или поздно на террор Сталина придется ответить еще более жестоким и масштабным террором Истинной Революции. И очень часто ссылался на товарища Троцкого и его приспешников. Ежу понятно, что если бы правил не Сталин, а Троцкий, то не было бы этих крестьянских, национальных бунтов и их подавлений. И уже разгорелся бы пожар мировой революции, а угнетенный пролетариат взял бы Бастилию во Франции. Или нет уже этой Бастилии давно? Да оно и неважно. Что-то да взяли бы обязательно.