Страница 31 из 33
Галереи Одеона
Стены покрыты книгами. Перед ними вытянулся ряд людей, образуя черный частокол неодинаковой высоты. Люди стоят почти неподвижно. Головы их наклоняются; глаза рассматривают томы, которые перелистывают их пальцы. Иногда кто-нибудь отрывается от ряда, говорит несколько слов товарищу, делает четыре шага дальше и упирается коленями о край другой полки с книгами. Он исследует род крыши с желтыми черепицами, которая наклоняется к нему, протягивает руку и снова переворачивает страницы.
Эта жиденькая группа изгибается у подковообразного здания. Она живет недолго; в ней нет единства; она лишена центра. Почти ничего не переходит от одного человека к другому. Души воткнуты в массу книг, как иголки в подушечку; но иголки эти не скрещивают и не сплетают продетых в них ниток. Они остаются связанными с городом, куда они отнесут свою добычу.
Лучшие мысли отдельных умов современности отложились в ряды желтых четырехугольных кристаллов вдоль этих стен. Город посылает эту маленькую группу и развертывает ее вокруг книг, чтобы она занялась поглощением мысли. Но она воспримет только покрывающую ее пыль, потому что у нее не хватает рассудительности и терпения. Это стоячая группа. Она довольствуется оглавлением или даже заглавием; но ей очень хотелось бы знать, что содержат неразрезанные страницы.
Группа появляется около девяти часов утра и распыляется вечером в обеденный час. Но в течение этого времени она непрестанно обновляется. Она возвращает городу каждого человека, после того как он немного почитал. Взамен она берет у него новых, которые приходят читать. У нее нет непрерывности. Нет памяти. Это жалкая группа!
У нее душа низшего порядка, обладающая не столько мыслями, сколько побуждениями. Это совокупность индивидуальных душ, расположенных в порядке шахматных квадратиков. Их точки соприкосновения ни о чем не думают. Каждая из этих душ замкнулась в обособленный мирок, в котором царит ему только свойственное время. У одних оно торопится, сгущается; у других бьется медленно. Тем, кто читает романы, кажется, что они остаются здесь в течение чьей-то целой жизни. Но есть книги, которые иссушают время, морщат его как палый лист, съеживают час в комочек одной минуты.
Строение у нее правильное и прерывистое; этот порядок создает иллюзию единства и в то же время прикрывает незначительность ее жизни. Она подобна дереву.
Правда, библиотекарь и служители немножко объединяют ее. Они пронизывают ее своими взглядами и пересекают своими движениями с одного конца до другого. Это самое длительное и наиболее ритмическое ее достояние. Каждый день они приходят раньше всех. Как только прибывают читатели, и ряды столиков заполняются, служители приносят книги, которые препятствуют группе умереть, но препятствуют также существовать более напряженно. Они ходят вдоль стен, скользят между столиками, распределяют между индивидуальными размышлениями пушок, который нужен им, чтобы законопатиться.
Иногда сознание числа посетителей или простой факт их множества врывается в уединения и разрывает перепонки между ними. Два соседа заводят разговор. Посетители, сидящие против них, поднимают глаза в знак протеста против мешающего им шепота. Устанавливается общение между всеми сидящими за одним столом; у стола появляется душа, подобная той, которой обладает провинциальный дилижанс.
Однако, каждый вечер, перед тем как умереть, библиотека переживает секунду возбуждения, секунду напряженной жизни, когда швейцар кричит: "Закрывается, господа!". Тогда читающие вскакивают, выходят из своих размышлений, как из ванны, и по их телу еще струятся капельки. Они поднимают голову, осматриваются кругом. Библиотека испытывает вдруг приступ гордости; она говорит себе, что она самая благородная из всех групп, что занятия ее священны и что, если бы она захотела, то одна могла бы стать сознанием всего города.
Затем она растекается по дверям и бесславно умирает.