Страница 3 из 103
— Да, — внезапно подал голос замаскированный, когда все немного поутихло; он единственный не стал вставать из кресла, но во всеобщей овации принял участие. — Да, это очень хорошо.
А потом случилось что-то совсем странное, что Эжени даже предположить не могла. Человек в маске коротким властным жестом поманил Жюли к себе, другой рукой сделал знак одному из своих спутников, и тот тут же выложил на стол бархатную коробку, перевязанную золотистой лентой. Мадам прерывисто вздохнула; лицо Жюли мимолетно исказилось — теперь, очевидно, пришел ее черед не верить в происходящее.
— У меня есть кое-что для вас, — сказал человек в маске, когда Жюли приблизилась к нему достаточно близко, и протянул руку, чтобы потрепать ее по волосам; прикосновение она выдержала стоически, словно вовсе его не заметив. В этот момент один из гостей открыл коробочку, что-то сверкнуло в свете свечей, и Эжени зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть от восторга и изумления.
Это была диадема, больше напоминающая корону — усыпанная камнями, отливающая всеми оттенками золотого и красного, как будто не отражающая свет, а источающая его. Завороженная этим светом, покоренная и забывшая обо всем, Эжени невольно шатнулась вперед, навстречу ему, но никто ее не заметил, ведь все взгляды были устремлены лишь к человеку в маске, который бережно, разве что не почтительно возложил диадему на склоненную голову Жюли.
— Благодарю, месье, — прошептала она, выпрямляясь с видимым усилием. — Я не могла и думать…
— Вы заслужили, — ответил человек, и глаза его сверкнули. — Вы совершенны.
«Совершенны» — и как раньше Эжени не додумалась про это? Так много слов она старалась подобрать, чтобы описать Жюли, а до такого не сумела додуматься. Может, раньше просто не хватало этой диадемы, которая подходила Жюли до того точно, что можно было подумать, что они с ней родились вместе, были потом разлучены и смогли воссоединиться только сейчас. Эжени многое бы отдала за то, чтобы дотронуться до нее сейчас, и обжигающим, звенящим чувством, поднявшимся в ее сердце, была вовсе не зависть, а одно лишь восхищение — сияющее, чистейшее, как стены будущей монмартрской церкви.
Один из гостей тем временем подозвал Мадам, чтобы вручить ей деньги — тех даже на вид было очень много, и пустой желудок Эжени торжествующе заурчал в предвкушении завтрака.
— Вы нас удивили, — произнес гость, на что Мадам лишь улыбнулась:
— Это лучшая из похвал.
Все вернулись на свои места, но ненадолго. Мадам тихо наигрывала что-то ненавязчивое, а Жюли больше не пела, только пила мелкими глотками из предложенного ей бокала и напряженно ждала, переводя взгляд с одного гостя на другого. Эжени знала, чего именно она ждет, и от этого ее саму поневоле захлестывало тревогой.
— Господа, — произнес наконец замаскированный, поднимаясь со своего стула и останавливая своих спутников, когда те пожелали последовать его примеру, — мы вас ненадолго оставим. Проследите, чтобы нас не беспокоили.
— Так точно, — произнесли в ответ остальные, и таинственный гость галантно подал Жюли руку, чтобы в ее сопровождении скрыться на лестнице. Дверь наверху скрипнула, открываясь и закрываясь, и потом ненадолго вновь стало тихо.
— Еще шампанского, господа? — нашлась Мадам, когда молчание стало неловким.
— Неси, — ответил один, и остальные поддержали его одобрительным бурчанием. Пользуясь тем, что на нее не смотрят, Эжени прокралась под лестницу, чтобы лучше слышать, что происходит наверху, но, к ее удивлению, из комнаты Жюли не донеслось ни звука вплоть до того момента, когда дверь вновь открылась, и человек в маске вновь показался на лестнице. Его появление встретили весьма странным образом: ни одобрительного возгласа, ни сальной шутки не прозвучало в зале, когда он вновь присоединился к столу, одним глотком осушил свой бокал и голосом, лишенным всяческого выражения, скомандовал:
— Мы уходим.
Никто не стал возражать ему, и совсем скоро в зале не осталось никого — только опустевший стол в пустых бутылках, пепельницах, крошках и сломанных зубочистках, режущий глаза чад от свечей и забытая кем-то перчатка. Взяв ее в руки, Эжени увидела вышитый золотом вензель, но буквы «ММ» не сказали ей ни о чем***.
— Приберись здесь, — приказала ей Мадам; улыбка, бродившая на ее лице, была почти безумной, и Эжени подумала, что так, должно быть, выглядит настоящее счастье. — Я запру двери и окна.
Коробка от диадемы тоже оставалась на столе, зияющая пустотой, похожая на распахнутую пасть. Эжени долго не решалась прикоснуться к ней, но когда все-таки взяла ее в руке, ее осенило, почти что ударило картиной, настолько ясной и полнотелой, что ее можно было принять за реальную: она, Эжени, а вовсе не Жюли, стоит, склонившись, перед человеком в маске, и с замиранием сердца ждет, когда прохладная тяжесть металла коснется ее лба. И вокруг — гигантский, забитый людьми зал, огромная сцена, и воздух дрожит от аплодисментов, и заветный свет все ближе и ближе, вот только бы…
Роняя коробку на пол, Эжени отшатнулась. На секунду она подумала, что ей стало дурно от духоты, но на самом деле охватившее ее чувство не имело ничего общего с подступающим обмороком. Если бы она была знакома с трудами господина Мантегацца, то без усилий подобрала бы для своего состояния определение «умственного экстаза», но подобные материи были совершенно не знакомы ей, поэтому она просто стояла неподвижно, на какое-то время потерявшись в собственных чувствах, пока вернувшаяся Мадам не окрикнула ее:
— Что с тобой происходит?
— Ничего, это ничего, — пролепетала Эжени с усилием, заставляя себя вернуться к столу, слепо схватилась за первый попавшийся пустой бокал и вцепилась в него мертвой хваткой, только чтобы не выронить, не выдать ничем, что внутри у нее все переворачивается, как песочные часы. — Я сейчас закончу, мадам.
Она всегда была никудышной притворщицей, и Мадам раскрыла бы ее тут же, если бы захотела, но мысли ее в тот момент были заняты чем-то иным, и она прошла мимо, скрылась на лестнице, а Эжени наконец смогла перевести дух. Что произошло с ней, она по-прежнему не представляла, но ощущала инстинктивно и верно, что пережитое чувство останется с нею надолго.
***
Утром Жюли и Мадам не на шутку повздорили. Эжени поднялась по лестнице, чтобы отнести Жюли утреннюю чашку кофе, и растерянно остановилась у двери ее комнаты, услышав донесшиеся изнутри восклицания:
— Хватит с вас и денег, что вы получили!
— Не будь эгоистичной! — с осуждением ответила Мадам, возмущенная ничуть не меньше. — Все, что мы зарабатываем — собственность заведения, и ты знаешь об этом!
— Ваша собственность, вы хотели сказать! Я не заработала ее, это подарок!
— Жюли!
— Не смейте!
Крики прекратились, сменившись звуком борьбы; Эжени, сама не своя от ужаса, готова была поставить поднос на пол и броситься на помощь, хотя не представляла, кому именно, но судьба в этот раз избавила ее от необходимости принимать решение. Что-то зазвенело, коротко прокатившись по полу, и в комнате все стихло. Эжени готова была поклясться, что слышит, как Мадам и Жюли тяжело дышат, растрепанные, разгоряченные ссорой, но ни одна из них не осмеливается сделать шаг по направлению к предмету их раздора.