Страница 67 из 81
— Слушай нас, шубник Василий Иванович! — И, повернувшись к князю Воротынскому, повелел: — Говори!
Князь Иван Михайлович посмотрел на Ивана Салтыкова, ища его согласия, тот кивнул, и Воротынский шагнул к Шуйскому, который успел добраться до трона и сесть на него.
— Ты, Василий Иванович, уходил бы подобру с Мономахова места, — начал Воротынский. — Было бы тебе ведомо, что все большие бояре и высшие чиновные люди боярской Думы, и все окольничие, дворяне и гости приговорили вопреки противоречию патриарха и худых бояр низложить тебя, Василий Иванович.
На удивление всем перед лицом опасности Шуйский был спокоен и даже немного насмешлив. Так уж было не раз, когда его приговаривали к казни, а он шутил.
— Ну и остёр ты на слово, свояк, — возразил царь. — А что Россия скажет, ежели она за мной?
— Нет за тобой России, — заявил Захар Ляпунов. — Она вся за нашими спинами.
— Ещё мы обмыслили дать тебе в удел Нижний Новгород, — продолжал князь Воротынский. — Всевышний же указал нам отдать верховную власть в державе в руки князя Фёдора Иоанновича Мстиславского, пока будет угодно Богу дать России государя.
Шуйский воспротивился приговору. Его больше всего возмутило то, что царём может стать Фёдор Мстиславский. Он крикнул:
— Вон из дворца, клятвопреступники. Много я вас жалел, да всех на дыбу отправлю! Мне даден престол Господом Богом и народом. Вы же есть холуи самозванца! А Федька Мстиславский — первый из вас!
— Полно, шубник Василий Иванович, не ярись! И дабы не было тебе повадно на троне, отнесу-ка я тебя в родовые палаты, — воскликнул Захар Ляпунов и подошёл к Василию, чтобы взять его на руки.
Шуйский отшатнулся от Захара. Но понял, что супротивничать нет резону и покорно произнёс:
— Не тронь! Сам уйду! Устал я от тяжбы с вами. — И Шуйский сошёл с трона и, опустив глаза к полу, молча покинул царский покой.
Все, кто ворвался во дворец, пошли следом за Шуйским. Шли долго: через кремлёвские площади, вышли в Троицкие ворота и лишь в Белом городе, у подворья князей Шуйских, толпа остановилась, а Василий скрылся за крепкими воротами. Но заговорщики не решились оставить Шуйского без присмотра. Да было задумано свершить над ним постриг. Однако заговорщики ещё долго не уходили от палат Шуйского и возбуждённо, с удивлением говорили о том, как всё просто случилось. Наконец стража была поставлена. И князь Иван Салтыков приказал своим холопам:
— Сторожите пуще глаза! Все вы в ответе за Шубника!
Заговорщики вернулись в Кремль, чтобы заняться устройством государственного правления. Они собрались в Грановитой палате. Возбуждение ещё не схлынуло, все говорили, не слушая друг друга. И в это время в Грановитую вошёл Гермоген. Он появился в сопровождении архимандрита Троице-Сергиевой лавры Иосафа. За ними плотно встали человек двадцать Кустодиев святейшего. Стукнув несколько раз посохом, патриарх заставил себя слушать.
— Заблудшие и потерянные овцы Всевышнего, вы совершили насилие, не испросив на то воли Божьей. Православная церковь не отрекается от царя Василия, данного нам Господом Богом. Верните его на престол, и церковь простит вам неразумные действа. Я давал совет, но вы его отрицаете. Однако держава не может быть в сиротстве и жить милостью боярской Думы...
Гермоген ещё продолжал убеждать собравшихся исправить дело, а тем временем Захар Ляпунов, князья Засекин и Тюфякин, ещё Воротынский и Мерин покинули Грановитую палату и через боковые двери скрылись, побежали к подворью князей Шуйских. В пути к ним пристало множество москвитян разных чинов. Все они вломились в палаты Шуйских, нашли Василия, схватили, привели в трапезную и при стечении толпы поставили на колени. Князь Иван Салтыков прочитал монашеские обеты, а князья Засекин и Тюфякин постригли Василия. В сей же миг Захар Ляпунов распорядился запрячь на княжеской конюшне пару лошадей в крытый возок, легко подхватил новоиспечённого инока в охапку, вынес во двор, завалил в возок и сам отвёз в Чудов монастырь, где сдал Василия под строгий надзор настоятеля монастыря, а для пущей надёжности поставил на стражу дюжину своих боевых холопов. А как вышли из монастыря, удивились, что Василий Шуйский не промолвил ни слова с той самой минуты, как был пострижен. Знать, низложенный царь смирился с судьбой.
В России наступило время межцарствия.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
АДАМАНТ ВЕРЫ
Низложение царя Василия Шуйского никого не удивило как в России, так и за её рубежами. Даже торговые люди и крупные ремесленники, чтившие Шуйского, отзывались о нём нелестно: «Да и то сказать: плохой товар никогда в хорошей цене не бывает», — утверждали они.
Но межцарствие никому не давало надежды на то, что в державе наступит благоденствие. В первопрестольной нарастало смятение, во всей России — растерянность. И поляки поспешили воспользоваться столь благоприятным случаем. Гетман Жолкевский, который ещё стоял с войском в Можайске, прислал на имя Гермогена грамоту, а к ней приложил договор, составленный князем Михаилом Салтыковым. Прочитав грамоту и договор, патриарх пришёл в гнев за дерзость Жолкевского и послал ему проклятие.
— Како можно нам тот договор между «тушинским вором» да извратником Михаилом Салтыковым и Жигимондом польским в укор ставить?! Тушина нет, самозванца — тоже. А договор — бумага для нужды, но не закон, — бушевал Гермоген.
Забрав с собой грамоту, патриарх ушёл в Грановитую палату, где думные бояре с утра и до вечера толкли воду в ступе. Гермоген прошёл на возвышенное место и призвал бояр к вниманию:
— Державные головы, слушайте волю церкви: выбирайте не мешкая на престол князя Василия Голицына или князя-отрока Михаила Романова. Досталь России пребывать в сиротстве.
Бояре посматривали на заход солнца, подумывали расходиться по домам. Но всё-таки те, кто поддерживал Ивана Салтыкова, радевшего за Думу, что-то пробубнили князю Мстиславскому, и он заявил:
— Ты, святейший, зови королевича Владислава, а про своих мы знаем, чего они стоят.
Но у Салтыкова и Мстиславского появился противник — вырвавшийся из польского плена митрополит Филарет. Ещё в те дни, как он вернулся в Москву, Филарет посетил патриарха и рассказал ему о всём том, что произошло с ним после захвата поляками Ростова Великого.
Как-то, отстояв обедню в Успенском соборе, где Гермоген вёл службу, Филарет попросил патриарха принять его с покаянием. Служба в соборе уже закончилась, и Гермоген сказал Филарету:
— Я позову тебя, как уйдут верующие.
Филарет зашёл в придел и молился там перед образом Божьей Матери, просил её заступничества. Патриарх видел моление Филарета и думал о нём: «С какими побуждениями ты пришёл, готов ли к очищению от греховности?» Да понял Гермоген одно: нет у него причины на то, чтобы положить опалу на Филарета, отдалить от себя. И когда ушёл последний прихожанин из собора, Гермоген позвал Филарета:
— Идём, брат мой, побеседуем.
Гермоген привёл его за алтарь, и там, между ризницей и алтарём, в небольшом покое, где облачался, патриарх усадил Филарета на скамью, сам сел напротив и тихо сказал:
— Говори, брат Филарет, очисти мою душу от сомнений. Многое ведаю о твоём тернистом пути, да многое и сокрыто.
Филарет поднял голову, увидел строгий, почти суровый взгляд Гермогена, но не опустил и не отвёл в сторону глаза.
— Во многом грешен я, святейший, — начал Филарет, — да несмываемый грех несу с того часу, как дрогнул духом в Тушино и согласился надеть на себя первосвятительские одежды. Казнил себя многажды, но не нашёл в себе сил отказаться. Ложью опутанный, сам встал на ложный путь. И потому готов понести уготованную мне Божью кару. Сошли меня, святейший, в дикую пустынь, и там закончу я бренный путь в молении. Не сошлёшь, сам уйду от мира. Тебе же покаянно открываюсь: никогда не мыслил встать над тобою или даже вровень. Я носил сан лжепатриарха. А больше сказать мне нечего. Лишь об одном прошу, прими моё покаяние, святейший.