Страница 55 из 81
Но Василий Шуйский словно бы не слышал Гермогена, он всё стонал на полу и раскачивал головой, обхватив её руками. И тогда патриарх взял царя под руки, поставил на ноги и повёл к скамье. Гермоген понял, что царь не способен к здравому размышлению, стал успокаивать, как малое дитя. Они сидели мирно и тихо. Потом мерно зазвучал голос патриарха:
— Господи, как умножились враги наши! Многие восстают на нас! Многие говорят душе нашей: нет вам спасения в Боге. Но Ты, Господи, щит перед нами, слава наша, и Ты возносишь головы наши...
Царь Василий наконец пришёл в себя и тихо сказал:
— Идём в Грановитую, святейший. Ждут нас. Будем советоваться. В Думе, пока бояре бороды теребили, дьяк Афанасий Власьев доложил, что покуситель на Мономахов трон без помех приближается к Москве.
— Да было бы тебе ведомо, царь-батюшка, — продолжал Власьев, — что впереди самозванца идёт тьма ляхов, а позади — толпы иезуитов. Они же в церквах свои законы вводят.
И тогда Шуйский повелел немедленно отправить в Польшу послов и просить Сигизмунда III о том, чтобы он увёл своё войско из России.
— Нам нет нужды воевать с поляками, — заявил царь. — И надо заключить с ними мирный договор. Потому говорю: дьяку Власьеву немедля готовить грамоту. Напиши, чтобы король Жигимонд не держал своего войска на Руси и чтобы увёл его от рубежей державы.
— Государь-батюшка, не тешь себя досужим розмыслом, — возразил Гермоген. — Пока наши послы доберутся до Кракова, конница ляхов, а с ними толпы римских иезуитов встанут лагерем близ Кремля.
— Послушать тебя, святейший, так мы уже под поляками.
И послы ушли в Краков, Афанасию Власьеву было поручено вести переговоры о мире. Но патриарх предугадал ход событий. Поляки гетмана Рожинского были уже в Звенигороде, в сорока верстах от Москвы, когда туда явился курьер короля Сигизмунда и вручил гетману Рожинскому приказ о немедленном возвращении войска в Польшу. Но гетман, прочитав королевское послание, рассмеялся:
— Мы по шею увязли в России. Тут нам и быть.
Тем временем войско Лжедмитрия II и отряды гетмана Лисовского двигались к Москве от Рязани. Они разбили полки князя Хованского, завладели Коломной и не мешкая двинулись в обход Москвы и первого июня, в день Святой Троицы, завладели селом Тушино.
Лишь спустя пятьдесят три дня после занятия Тушина в Кракове был подписан мирный договор. Он предусматривал мир на три года и одиннадцать месяцев. В нём говорилось о неприкосновенности земель России и Польши. Ещё Шуйский обещал в договоре выпустить на свободу и отправить в Польшу отбывающих пленение в Ярославле сандомирского воеводу Юрия Мнишека и его дочь Марину.
Но сей договор оказался мыльным пузырём. Он лопнул под лживыми заверениями короля Сигизмунда. На день подписания договора у него было уже собрано войско — и король сам повёл его к Смоленску.
Не думали исполнять договор и гетманы Лисовский и Рожинский. Они не почитали Сигизмунда и договор с царём Василием не признали. Притом заявили, что самочинно возьмут судьбу России в свои руки.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
МИТРОПОЛИТ ФИЛАРЕТ
Бывший князь, он же бывший первый боярин России, Фёдор Никитович Романов в миру, один из немногих родственников царской фамилии Ивана Грозного, уцелевших за годы безумства смутного времени, ещё не был стар. Шёл ему пятьдесят пятый год. Он был крепок телом и полон сил, хотя последние десять лет жизни обернулись тяжёлыми испытаниями. Да придвинулось время, когда судьба повела его по стезе ещё более тяжких испытаний. Он служил в Ростове Великом, в епархии, отличной многими достоинствами, одного из древнейших русских городов. Основанный в девятом веке, Ростов Великий более трёх веков был центром Ростово-Суздальского и Ростовского княжеств и слыл оплотом русской православной веры. Его соборы, церкви и монастыри соперничали по величию с московскими и владимирскими. Народ ростовский был трудолюбив и нраву независимого.
Шёл третий год, как Филарет стоял во главе Ростовский епархии. Для него это было мирное время, хотя Россия южнее Ростова Великого горела в огне междоусобицы. Филарет собрал под своё крыло семью, потому как считал, что Борис Годунов разлучил его с женой и детьми не по волей Божьей, а неправедным судом. Каждый день Филарет вёл службу в Успенском соборе Ростова Великого, а по вечерам занимался образованием младшего сына Михаила. Знал Филарет доподлинно судьбу своего последнего отпрыска, запомнил её с той поры, как об этом поведала ему незабвенная Катерина-ясновидица. Покойно текла жизнь Филарета в Ростове Великом, да приблизилась к каменным порогам и забушевала нестерпимо.
Стояла осень, капризная, холодная. Ещё до Покрова дня выпал снег, но сошёл, оставил грязь, бездорожье, сырость. Вечерами, приходя из собора и облачившись в домашние одежды, Филарет спешил к камину, согревал застывшие за день на каменных плитах ноги. А спустя некоторое время близ очага появлялся сын Михаил и тихой мышкой таился за спиной отца. Двенадцатилетний отрок был худой, бледный, болезненный. В роду Романовых никогда не было таких маломощных отроков. Сказывались пятилетние мытарства по монастырям, которые претерпел мальчик. Но Филарет надеялся, что Михаил наберёт своё, придут сила и крепость, как пойдёт в рост.
Увидев, что отец с удовольствием потирает отогревшиеся ноги, княжич спрашивал:
— Батюшка, мы остановились на семнадцатой главе. Ты послушаешь дальше?
— Читай, сын мой, — разрешал Филарет.
Отрок открыл «Святое благовествование» — Евангелие от Луки и стал читать:
— «Сказал также Иисус ученикам своим: невозможно не придти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят, лучше было бы ему, если бы мельничный жёрнов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтоб он соблазнил одного из малых сих...»
Филарет смотрел на младшего сынка с нежностью, жалел его за страдания, которые он перенёс в ссылке. Слушал он Михаила внимательно, потому что отрок смущался, когда отец отвлекался.
— «Наблюдайте за собой, — продолжал Михаил. — Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему, и если покается, прости ему; и семь раз в день согрешит против тебя и семь раз обратится, и скажет: «каюсь» — прости ему...»
И всё-таки Филарет отвлекался. Его тянуло поразмышлять над «Святым благовествованием». Мудрый евангелист Лука покорял Филарета проникновением в душевные глубины. Сопереживание с тем, о чём писал Лука, длилось в Филарете долго, настраивало его на высокий лад, у него появлялось желание самому читать Евангелие, и он брал книгу в руки.
— «И Иисус сказал им: кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдёт за пропавшей, пока не найдёт её?..»
Но иной раз Филарет даже от своего чтения уходил в думы. Он всё больше впадал в уныние от мысли о том, что благостные дни жизни в Ростове Великом вот-вот придут в нарушение.
Новый самозванец уже крепко обосновался в Тушине. Между реками Москвой и Сходней, при скрещении важных дорог на Смоленск и на Тверь, он начал строить укреплённый городок, чтобы из него делать налёты на Москву, отстоящую от Тушина немногим более чем в десяти верстах. И с каждым днём росла армия Лжедмитрия II. Но ещё быстрее прирастало польское войско. Только Ян Сапега, лучший полководец Польши, привёл в Тушино армию в десять тысяч: полки пехоты, эскадроны кавалерии, батареи пушек.
Филарет вскоре узнал, что в стане самозванца появились его родственники. В Тушино сбежали из Москвы князья Андрей Сицкий и Дмитрий Черкасский. Тужа о брошенном в Москве добре, сбежали к вору, сами как ночные тати, князь Дмитрий Трубецкой и его двоюродный брат князь Юрий Трубецкой. Первопрестольная пустела с каждым днём. Зато росло не по дням окружение тушинского царька. И, ощутив силу, он стал собирать под своё крыло все малые города, что окружали Москву. По плану, разработанному Яном Сапегой и Рожинским, поляки хотели зажать Москву в хомут, отрезать её от всей России и уморить голодом. И с этой целью войска были двинуты под Рахманов, и там вскоре войско Яна Сапеги одержало победу над большим отрядом войска Василия Шуйского, двинулось дальше по кругу. И пришёл час, когда Москва удерживала только дорогу на Рязань и селения, что лежали вдоль дороги.