Страница 30 из 124
Льюис «Лу» Рид (Lewis Allen Reed) родился 2 марта 1942 в Бруклине. Все его дедушки и бабушки эмигрировали из Европы в начале XX века. Мамой Льюиса была домохозяйка, которая незадолго до рождения сына победила на местном конкурсе красоты и завоевала титул «Королевы стенографисток», а отцом – бухгалтер[48] по фамилии Рабинович. Будущий фронтмен The Velvet Underground имел все шансы прославиться под этой фамилией, если бы его отец, желая избежать лишних проблем, не сменил фамилию на более американскую Рид. До того как у пятилетнего Льюиса родилась сестра, он был единственным ребенком в семье и по этой причине объектом постоянной и удушающей материнской заботы. Альберт Голдман в своей биографии комика Ленни Брюса (ставшего для Рида одним из героев) писал: «Еврейская любовь – это, безусловно, любовь, однако она смешана с такой массой жалости, оформлена таким количеством утешения и имеет настолько прогорклый вкус из-за молчаливого неодобрения, осуждения и даже отвращения, что, когда становишься объектом этой любви, можно с тем же успехом стать объектом ненависти. Из-за еврейской любви Кафка ощущал себя тараканом»[49][8]. Юный Льюис рос избалованным ребенком, который постоянно требовал внимания к себе. Однако его ответом на неустанный родительский присмотр и опеку был эмоциональный садизм, который впоследствии ощущал на себе каждый, кому доводилось узнать Лу Рида поближе.
Для многих из тех, кто вырос в Бруклине 1940-х и 1950-х, этот эмигрантский район, где селились евреи и итальянцы, был вполне мирным. Однако для Рида, которого мама всегда провожала в школу, это было место, в котором «если выйти на улицу, тебя убьют», а школа напоминала «концентрационный лагерь»[9]. Ситуация не улучшилась и после того, как семейство Ридов перебралось из густонаселенного Бруклина в собственный домик в пригороде под названием Фрипорт на том же Лонг-Айленде, в черте города Хэмпстеда. В 1950-х годах это был спокойный поселок, в котором все старались «обустроиться», жить дружно, быть «как все», а также гордиться Америкой и теми ценностями, которые она давала своему новому среднему классу. Один из обитателей Фрипорта, ходивший с Ридом в одну школу, вспоминал: «Для ребенка это было фантастическое место. Наверное, каждый с южного берега Лонг-Айленда скажет то же самое… Люди могли ходить куда угодно в любое время суток. Это был очень безопасный поселок, почти целиком населенный средним классом»[10]. Однако юный Льюис по-прежнему ощущал себя в тюрьме. «Хэмпстед – это промежность Лонг-Айленда, – заявлял он впоследствии. – Если ты встречаешь кого-нибудь с больной и преступной психикой, он точно из Грейт-Нека[50]. Обычно они становятся преступниками-садистами, которые безжалостно убивают и насилуют четырехлетних. А потом находят письмо, в котором написано: "Я вырос в Грейт-Неке, а чего вы хотели? Привет, мам"»[11]. Перед учителями и одноклассниками Льюис представал начитанным мальчиком с неординарными умственными способностями, который хорошо учился, а также хотел и умел добиваться успехов в спорте. Однако при этом он явно демонстрировал заносчивость и неуважение – как к сверстникам, так и к старшим. Аллан Хайман, его лучший друг, считал, что Лу «пытался быть эпатажным и шокирующим… Он любил шокировать. Это был его конек. Возможно, это одна из причин, по которым он казался мне таким интересным, потому что большая часть моих друзей были совсем другими»[12]. Рид с удовольствием показывал сверстникам свою продвинутость и испорченность: в то время как они начинали пробовать алкоголь, он уже курил косяки; они еще таращились на девушек с обложки Playboy, а он уже читал маркиза де Сада.
Безусловно, Лу чувствовал себя одиноко, и здесь на помощь ему пришла музыка. Радио стало для него миром, в котором он мог спасаться от ненавистной школы и ее правил. Конечно, был рок-н-ролл, но куда больше Рида задевал ду-уоп и сентиментальная поп-музыка. Для начитанного и образованного Лу душещипательные тексты бесчисленных вокальных групп вроде The Diablos, The Paragons, The Jestsers «застревали в голове как шекспировские сонеты со всей силой трагедии»[13]. По собственному признанию Рида, эта музыка вдохновила его на освоение гитары и сочинение собственных песен. Вскоре он начал выступать с друзьями на школьных мероприятиях, а в 1957 году добился своего первого успеха: группа The Shades, в состав которой помимо Рида входили его друзья Аллан Хайман и Ричард Сигал, благодаря правильным контактам и общим знакомым получила возможность записать сингл на небольшом лейбле Time. The Shades переименовались в The Jades и выпустили сорокапятку "Leave Her For Me" – первую пластинку, на которой значилось имя 15-летнего на тот момент «Льюиса Рида».
Помимо рок-н-ролла, все больший интерес у Лу, как и у его сверстников, вызывал секс. Однако в то время как друзья-старшеклассники заводили постоянных подруг и ходили на романтические свидания, Рид периодически исчезал, чтобы затем появиться в компании весьма сомнительных девушек. По мнению Ричарда Сигала, «все они были шлюхами. Я не знаю, где он их находил»[14]. Однако вскоре Рид еще сильнее шокировал своих друзей – он начал показывать им свои опусы, в которых повествовал о своих отношениях с мужчинами. Для Хаймана и Сигала эти рассказы выглядели странно: Лу Рид, которого они знали, всегда интересовался только девушками. «Я воспринимал это как попытки Лу эпатировать и провоцировать», – вспоминал Хайман. Однако сам Рид отвечал им, что «это жизнь. Это то, о чем люди думают»[15]. Казалось, его привлекает экзотика и романтика всего, что считалось чуждым, скрытым и порочным. Вскоре он начал наведываться в гей-бар Hay Loft[51] неподалеку от Фрипорта, давать там концерты и приводить туда своих друзей.
К тому моменту, как Лу окончил школу и поступил в Нью-Йоркский университет, его поведение стало казаться друзьям и родителям еще более странным. Он постоянно исчезал, страдал от перепадов настроения, грубил, жаловался на галлюцинации и, кроме того, явно демонстрировал «женственное» поведение, словно стараясь шокировать окружающих намеками на гомосексуальность. Лу, очевидно, находился в кризисе и в какой-то момент даже пережил что-то вроде нервного срыва. Сердце заботливых родителей дрогнуло, и по совету психиатра они решили подвергнуть своего 17-летнего сына электрошоковой терапии – той самой, которая лучше всего описана в книге Кена Кизи «Полет над гнездом кукушки». Лу, сопровождаемый родителями, прошел серию амбулаторных сеансов в Кридмурской психиатрической больнице. После каждого такого сеанса сестра Лу наблюдала, как родители помогали ему войти в дом, «неспособному ходить, находящемуся в беспамятном состоянии»[16]. После окончания курса электрошоковой терапии молодой человек продолжал курс лечения в психиатрическом центре, и в конечном счете ему стало лучше. Однако произошла серьезная перемена. Если раньше его бунтарство имело комическую черту, то теперь веселье кончилось. По воспоминаниям Хаймана, у Лу «появилась поганая черта, которой раньше не было: кругом все хреново; этот – идиот, а тот – говно. Очень цинично»[17].
Один процент университетских психопатов
Осенью 1960 года Лу закончил лечение и почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы продолжить учебу. Он покинул Лонг-Айленд и отправился в город Сиракьюс, находящийся в 400 километрах от Нью-Йорка, чтобы поступить в местный университет, где уже учился его друг Аллан Хайман. В университете он быстро создал себе образ страдающего поэта (история электрошоковой терапии была ему в помощь), однако всем окружающим по-прежнему приходилось мириться с трудным характером Лу и его беспощадным чувством юмора. Он читал писателей-битников – Аллена Гинзберга и Джека Керуака. Однако главным героем Лу был автор «Джанки» и «Голого завтрака» Уильям Берроуз – его взрывные и шокирующие наркоманские бытописания производили на Рида сильнейшее впечатление. Хаотический литературный стиль битников во многом был отражением современных им джазовых импровизаций, и еще одним увлечением Лу стал фри-джаз. Он даже смог уговорить редактора университетской радиостанции выделить ему эфирное время на собственную джазовую программу, где с удовольствием начал ставить своих любимых Сесила Тейлора, Орнетта Коулмана и Арчи Шеппа. Однако многие студенты и в особенности преподаватели не смогли осилить столь продвинутую музыку, и после многочисленных жалоб слушателей на «невыносимую какофонию» программа была закрыта.