Плач палача

Последний скандал не выходил у Гринева из головы. Ему было так стыдно за то, что он позволил себе ответить на ее выходку, но терпеть больше не было сил. Он и так ретировался в свой кабинет, попытавшись таким образом избежать очередного выяснения отношений.

– Не смей осуждать меня, Антон! Ты ничем не лучше меня. Ты сразу найдешь утешение в объятиях какой-нибудь блондиночки без мозгов. Тебе ведь нужно постоянное восхищение. А чем, чем, скажи, восхищаться? Чего ты добился в жизни?! Ты ни на что не способен – ни на то, чтобы сделать меня счастливой, ни на то, чтобы избавить меня от этой гнусности! Ударь, накричи, хоть что-нибудь! – Вера исступленно кричала под дверью его кабинета. Она словно забыла о том, что в соседней комнате сын, а на кухне – свекровь. Что ее поведение никак не вяжется с образом заботливой матери, готовой на любые жертвы ради ребенка. – Ты смог искалечить мою жизнь! Это единственное, что тебе удалось. Открой дверь. Я хочу посмотреть тебе в глаза!

– Посмотри, – неожиданно распахнув дверь, произнес Гринев. Она увидела в его взгляде что-то, заставившее ее отступить на несколько шагов назад. – Не кричи. Я и пальцем не прикоснусь к тебе, слышишь?! Ты не заставишь меня совершить еще одну ошибку! Но еще одна такая сцена, и я отвезу тебя с вещами к родителям в столицу. В эту бурлящую жизнь, которой тебе так не хватает!

– Ты не смеешь выгонять меня из собственного дома!

– Я старомодный мужчина. Я тебя сюда привел – я и вышвырну. Не доводи до греха. Ты же говоришь, что мы должны быть вместе ради сына? – перейдя на шепот, продолжал Гринев. Он едва нашел в себе силы говорить спокойно. – Я согласился, но без спектаклей. Поставим точку: я плохой муж, плохой любовник, никчемный с профессиональной стороны. Думай так, если угодно. Позволь же мне остаться хорошим отцом. Оставь меня в покое и делай что хочешь, но без показухи.

Ты уже ничем не удивишь меня. Понимаешь? Меня поддерживает одно: наступит время, когда я освобожусь от этого союза.

– Когда же это произойдет? – продолжала ехидничать Вера, но уже на расстоянии.

– Когда мой сын станет достаточно взрослым, чтобы не осуждать меня…

– Доживешь ли ты до этого? – процедила сквозь зубы Вера.

– Обязательно. У каждого своя чаша горечи – моя испита почти до дна. Оставь меня в покое, – он снова шагнул в полумрак своего кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

Гринев устал от напряженной атмосферы в доме. Он смотрел на красивое, надменное лицо жены, не тронутое морщинами, и не мог поверить, что когда-то потерял голову, решив во что бы то ни стало жениться на ней. Ему даже будущая теща говорила, что ее дочь – твердый орешек, но он даже не подозревал, насколько она преуменьшала недостатки Веры. Много было ссор в их совместной жизни, но за последний скандал Антон Савельевич постарел в один вечер. Он сразу ощутил груз прожитых лет, пустых лет, наполненных ложью, притворством, самопожертвованиями. А кому они нужны? Мальчик вот-вот окончит школу, пойдет в армию, женится, того и гляди. С чем же останется он, любящий родитель, отказывающий себе в самом необходимом – любить и быть любимым…

Его сердце уже отказывалось любить. Он не замечал того, что женщины уделяют ему внимание. Так было во время учебы в институте, хотя это было связано с его моральными принципами. Тогда он уже был женат и не желал замечать никого, кроме своей молодой и страстной жены. Он даже в мыслях не позволял себе желать другую, но его обаяние было слишком огромным, и многим казалось несправедливым, что оно достается такой надменной красотке, как Вера. Сколько он выдержал атак жены, ревность которой переходила все границы! В то время он воспринимал это как доказательство ее любви. Он был молод, глуп, неопытен в житейских вопросах. Уже тогда Вера изменяла ему, не желая, однако, получать то же самое в ответ. Этим объяснялась ее подозрительность, постоянные проверки, бесконечные расспросы. Она хотела контролировать его постоянно, позволяя себе любые вольности. Антон любил и, как все влюбленные, был слеп. Поздние возвращения жены от подружки он никогда не ставил под сомнения, пока его мать не взяла тяжелую ношу на свои плечи. Она деликатно намекнула ему, что Вера лжет. И делает она это так давно, что последнее время совсем завралась.

– Я уже несколько раз ловила ее на обмане, сынок. Мне нелегко говорить тебе это, но все слишком явно…

Слова матери оказались правдой. Антон вскоре убедился в этом, окончательно разуверившись в искренности чувств. Он болезненно пережил предательство любимого человека, решив, что такой союз нужно разорвать. Вера умоляла не говорить о разводе, прикрываясь самым главным аргументом – их сыну едва исполнилось два года. Она каялась, плакала, и Антон позволил себе простить. Он не мог знать тогда, что история повторится не раз, что он очерствеет, связанный однажды данным обещанием не расставаться ради сына. Он не мог предположить, что женщины перестанут существовать для него. Он поставит крест на личной жизни, а самыми важными для него будут удачи и неудачи сына. Всю свою любовь он направит на него, забывая о ноющем сердце, отмахиваясь от уставшей наблюдать за этим долгие годы матери.

Гринев выбрал одиночество в собственной семье, одиночество как таковое, согреваемое лишь теплыми отношениями с сыном. Антон решил, что с него и этого довольно, потому что боялся еще раз обжечься. В какой-то момент ему казалось, что это не по-мужски, но вскоре приходили привычные мысли – все становилось на свои места. Он с усмешкой наблюдал за попытками приблизиться к нему. Заранее обреченная на неудачу женщина пускала в ход все свое обаяние, но сердце Антона было защищено непроницаемой оболочкой. Так было на старой работе, но внимание, которое ему уделяли, зачастую раздражало Гринева. Иногда ему не удавалось этого скрыть – на него обижались за резкость, но теперь все изменилось, все было по-другому. Он почувствовал, как в его сердце появилось тепло. Это было нечто совершенно отличное от всего, что согревало его долгие годы. Оно ласкало, вселяло надежду, оживляло. Стоило закрыть глаза и расслабиться, как воображение рисовало ему улыбающееся лицо Орловой. Вот уже который вечер, засыпая, он мысленно обращается к ней, пытаясь понять, что это за женщина такая? Как ей удалось растопить его сердце? Неужели такое еще возможно? Сколько в ее поведении напускного, сколько притворства? На ее лице всегда играет улыбка, скользящая словно помимо ее воли. Казалось, она не может по-другому – она должна одаривать всех теплом. При этом она стыдливо опускает глаза, стоит их взглядам встретиться.

Антон Савельевич присматривался к ней с первого же дня. Он помнил, как спешил на работу и, войдя в корпус института, заметил идущую впереди на высоченных шпильках женщину. Невысокая, несмотря на каблуки, стройная, с длинными пепельными волосами, скрепленными низко на затылке, она шла легко, словно паря над вытоптанным линолеумом. Гринев прислушался: она что-то тихо напевала. Мелодия была знакомой, и голос женщины – приятным. Антон Савельевич замедлил шаг. Он мог обогнать ее, но завороженно следил, как она свернула с парадной лестницы в коридор их лаборатории. Подошла к окну, где лежал журнал посещений, расписалась и, быстро открыв одну из дверей, юркнула внутрь.

Гринев подошел к подоконнику, нашел глазами фамилию той, что пришла на работу раньше всех: Орлова Алевтина Михайловна. Он запомнил ее имя, а журнал взял с собой в кабинет. Это должно было стать первым нововведением нового начальника лаборатории – он хотел, чтобы сотрудники начинали рабочий день с посещения его кабинета. Он улыбнулся: она тоже будет заходить, и он сможет видеть ее каждый день. Еще не рассмотрев ее лица, Антон Савельевич был уверен, что она красавица. В тот же день на общем собрании лаборатории его представил начальник отдела. Антон Савельевич знакомился с сотрудниками легко и непринужденно. Он почувствовал, что сердце застучало быстрее обычного, когда он произнес фамилию Орловой. Ее глаза улыбались, щеки покрыл румянец. Она была смущена больше, чем это было положено в рабочей ситуации. Оба ощутили импульс, промелькнувший между ними, связавший их незримой связью.