Гилгул

— Да, конечно, — согласилась Татьяна. — Конечно, иди, работай. Ты прости, что я закатила тебе истерику…

— Ничего, — Саша презрительно скривился. Что она называет истерикой? Этот жалкий спектакль? — До завтра.

— Да. Завтра я к тебе заеду. Что-нибудь привезти?

— Мыло, — ответил он. Хотел еще добавить: «Веревка у меня есть», но вместо этого повесил трубку. Теперь оставалось дождаться Костика и как-то объяснить ему отсутствие заключения. Пророчество Потрошителя сбылось. Слово это — «сбылось» — ударилось о череп и раскололось, словно стекло. В голове вертелось дурацкое: «И говорит ни с того ни с сего, мол, примешь ты смерть от коня своего», и дальше, словно заезженная пластинка: «Как ныне сбирается вещий Олег…» Саша несколько минут сидел, тупо разглядывая ползущую по кругу секундную стрелку часов, затем решительно раскрыл папку и принялся искать рапорт о задержании. Где его «взяли»? На… На «Измайловской». На Измайловской улице. Ирония судьбы. На Измайловской проживала не только Юля, но и Татьяна. Злая ирония. Очень. Когда вошел Костя, Саша сидел как ни в чем не бывало, мрачно рассматривая трещинки на стене.

— Старик, — возбужденно гаркнул с порога оперативник, — поздравь меня!

— С чем? — натянуто улыбнулся Саша.

— Меня сделали начальником отдела! Нашего, представляешь? Начальник оперативно-розыскного отдела Константин Владиславович Балабанов. Не иначе как и к майору представят со дня на день. Должность-то майорская.

— За что это тебя так?

— За Потрошителя, — усмехнулся тот. — Во как! «Есть мнение руководства», — произнес он, явно пародируя кого-то из непосредственных начальников. — Кисло, правда, сказали и руку пожали не то чтобы с удовольствием, но нам на это плевать. Мы не гордые. Главное, что приказ уже подписан. Нынешний-то начальник в субботу заявление подал, «в связи с достижением пенсионного возраста». Они, конечно, думали на это местечко кого-нибудь из своих прихлебателей усадить. Этого бездаря Прокопчука или Вяльцева. Но мы вот им всем показали, — Костя «скроил» из пальцев увесистый кукиш. — У нас тоже кое-кто есть. Не хухры-мухры. Я еще ими всеми покомандую. Посмотрю, как они мне тогда улыбаться будут и ручку пожимать. Небось сразу запоют сладко. «Пожалуйста, Константин Владиславыч» да «Будьте любезны, Константин Владиславыч». Саше стало страшно. Костя вел себя совершенно иначе, чем пять минут назад. И уж тем более иначе, чем день или месяц. Он мгновенно преобразился. Стал абсолютно другим. Из него вдруг полезло нечто темное, чего Саше еще никогда видеть не доводилось. Тем временем Костя подошел к столу, осмотрел его, спросил озадаченно:

— А заключение где? В «дело», что ли, сунул?

— Нет заключения, Костя.

— Как нет? — Тот резко обернулся. Глаза оперативника недобро сузились. Саша почувствовал, как его сердце проваливается в пустоту ужаса. Ему показалось, что если Костя захочет, то сможет проглотить его, Сашу, целиком, без остатка. — Почему ты не написал заключение? — спросил оперативник тихо, с неприкрытой угрозой в голосе.

— Потому, что я не уверен в ненормальности Потрошителя. — Саше с трудом удалось взять себя в руки и ответить твердо, без дрожи, выдающей бьющийся в груди страх.

— Зато я уверен, — произнес тот ласково. — Этого достаточно. Саша, ты что это, вздумал меня динамить? А, Саша? — Оперативник улыбнулся безжизненно и жутко. И тот понял, что стоящее перед ним нечто — не Костя. — Думаешь, раз ты — мой друг, так я стану терпеть твои бл…кие в…оны, а? Так ты думаешь? Или что? Да я тебя, сука, в порошок сотру. Пиши. В глазах Кости плескалась кошмарная чернота. Точно такая, которую Саша видел у Потрошителя и у Леонида Юрьевича.

— Понимаешь, Костя, — примирительно начал тот, — тут такое дело…

— Да я с…ь хотел на твои дела, — перебил тот жестко. — Ты не понял, с кем имеешь дело, Саша? Лучше напиши, пока голову не потерял. — Он достал из стола новый лист. — Давай. А я рядом постою. На всякий случай.

— Я не буду писать заключения до тех пор, пока у меня не появится стопроцентная уверенность в том, что Потрошитель нормален.

— Вот так значит? — Глаза Кости сузились, превратившись в щелки, из которых поблескивал черный огонь. — Значит, ты человеческих слов не понимаешь, так, Сашенька, друг мой ситный? Тебе, как и другим, надо все это в башку кулаком вколачивать? Ладно, Сашенька. Посидишь денек-другой в пресс-хате, запоешь иначе. — Он улыбнулся по-прежнему бесцветно-жутко. — А мало будет денечка-другого, организуем тебе недельку-другую. Чтобы ты, г…о, раз и навсегда запомнил, кто ты такой. Чтобы знал в следующий раз, как себя вести надо, когда с тобой пытаются по-нормальному вопросы решать. Чтобы уяснил раз и навсегда, кого следует защищать, а кого нет. И чтобы хвост свой крысиный не поднимал, когда вздумается. — Он взял со стола чистый лист, покачал его на ладони, затем смял с хрустом. — Вот так мы с тобой обойдемся, раз ты у нас по-хорошему понимать не хочешь. Вот так вот, — и бросил скомканный лист в корзину для мусора. — Там ты и окажешься, — не обращая на молчащего Сашу внимания, Костя сел за стол, сказал ровно: — Повестку сюда.

— Что? — не сразу сообразил Саша.

— Я сказал, повестку на стол. — Саша положил перед Костей повестку. Тот подмахнул ее, сказал прежним, ничего не выражающим тоном: — А теперь, пошел вон, шваль.

— Как? — переспросил Саша.

— Что?

— Как ты меня назвал? Повтори.

— Шваль, — повторил равнодушно Костя. — Ты — никто. Грязь подноготная. Крыса. Г…о. Саша без размаха ударил его в лицо. Точнее, попытался. Костя легко, играючи, уклонился, перехватил Сашину руку за запястье и потянул на себя. Через мгновение Саша лихо впечатался физиономией в стол. Костя проворно вскочил и мощно ударил его локтем в основание шеи. Затем отпустил, позволяя приподняться, и, когда Саша начал выпрямляться, врубил кулаком по аккуратно стриженному Сашиному затылку. Тот снова грохнулся носом о стол. Костя навалился сверху, зашипел в самое ухо.

— Ты, дешевка, на кого хвост свой куцый задираешь, а? Да я тебя придавлю, как гниду. Прямо здесь, понял? Ты понял? Саша почти не слышал. В ушах звенело. Из сломанного носа хлестала кровь. Костя нажал предплечьем на шею, да с такой силой, что Саша услышал, как хрустят позвонки. Перед глазами поплыли красные круги, нечем стало дышать.

— Понял, — прохрипел он. — Отпусти!

— Вот так, — Костя отпустил, выпрямился, одернул задравшиеся рукава пиджака. — Теперь пошел вон. Надумаешь жаловаться кому-нибудь, я скажу, что ты на меня напал во время снятия свидетельских показаний. Сразу по трем статьям пойдешь. Как минимум пять лет. Но уж тебе-то я постараюсь обеспечить полный комплект. Да еще и жизнь сладкую на зоне устрою. Ты у меня, сука, в петлю сам залезешь. Еще порадуешься, что отмучился. Саша, размазывая рукавом пальто кровь по разбитому лицу, усмехнулся криво, повернулся и вышел из кабинета. Он уже почти верил. Почти. Не то чтобы ему требовались доказательства, скорее, подтверждение правильности выбора. Потрошитель мог знать очень многое, но о том, что Татьяна соберется звонить ему именно сегодня и именно в девять, этого он знать не мог. Не мог. Если только не устроил все сам. Однако Саша не верил в подобную возможность. И не рассматривал ее всерьез. Опять же, Костя… Резкая перемена, произошедшая с приятелем буквально на глазах, не укладывалась ни в какие рамки, даже с точки зрения психиатрических отклонений. Уж об этом-то Саша мог судить как врач. Шизофрения? А есть ли у него болезнь? Если уж Потрошитель не врал во всем остальном, то зачем ему врать в этом? По дороге он зашел в туалет и умылся. Вчерашняя щетина, распухшая переносица и наливающиеся вокруг глаз синяки придавали ему бандитский вид. Осмотрел в зеркало разбитые губы, провел языком по зубам. Вроде все целы. Саша спустился на первый этаж и вышел на Петровку, предъявив повестку в качестве пропуска.

— Упал? — понимающе спросил старлей на вахте.

— Ага, — кивнул Саша и поднял воротник пальто, прикрывая залитую кровью рубашку. — Минут пять падал.